Тайна гибели Марины Цветаевой

Уезжая из Франции в Москву, Цветаева написала: «Дано мне отплытье Марии Стюарт». Теперь она уезжала из Москвы. «Знаете, Марина Ивановна, я на Вас гадал», — сказал ей Виктор Боков. «И что же вышло?» — в упор спросила Марина. Как было ответить, если по гадательной древней книге вышел рисунок гроба и надпись «не ко времени и не ко двору». — «Все поняла! — сказала Марина. — Я другого не жду».

Существует легенда: Пастернак привез ей веревку — перевязывать вещи. «А она крепкая?» — спросила Марина Ивановна. «Повеситься можно», — ответил Борис Леонидович.

ГЛАВА 4 Последние две недели Самоубийство

17 августа пароход прибыл в Елабугу. «Город скорее похож на паршивую деревню», — записывает Мур в дневнике. Всех эвакуированных сначала разместили в библиотечном техникуме. Но еще на Каме, когда проезжали Чистополь, на пароход села Флора Лейтис, жена известного тогда критика, она объяснила Цветаевой, что жить в Чистополе несравненно лучше, чем в Елабуге, — там большинство эвакуированных из Москвы писателей и их семьи: Асеев, жена Пастернака, Сельвинского и др. Она обещает похлопотать по поводу прописки, а уж работа и жилье будут, Мур там сможет учиться. Как только все выяснится, она даст Цветаевой телеграмму. Но уже на следующий день после приезда Цветаева сама дает телеграмму Лейтис с просьбой о прописке. Ответа нет. А 20 августа — весьма странная запись в дневнике Мура: «Сегодня мать была в горсовете, и работы для нее не предвидится; единственная пока возможность — быть переводчицей с немецкого в НКВД, но мать этого места не хочет». То, что уполномоченный НКВД разговаривал с Цветаевой в горсовете, не странно, служащие этого учреждения часто «беседовали» с интересующими их людьми в других местах (с моей подругой, например, — в университете). Зачем нужна переводчица с немецкого? И это понятно: в Елабуге скоро будет лагерь для пленных немцев, надо заранее подобрать кадры. Что может быть лучше работы переводчицей? Она уже была готова соглашаться на гораздо худшие места. Но нет ничего удивительного в том, что Цветаева не хочет иметь дело с НКВД — ни в каком качестве. Однако с чего бы это Цветаевой — белоэмигрантке, жене репрессированого — стали предлагать такой лакомый кусочек? Ответ — в уже упоминаемой книге К Хенкина «Охотник вверх ногами»: уполномоченный НКВД предложил Цветаевой «помогать». Отказ от таких предложений тогда никому не сходил с рук Могли пригрозить, что арестуют Мура. Эта версия легко объясняет самоубийство Цветаевой, но это не значит, что она абсолютно достоверна. Впрочем, Хенкин уверяет, что узнал об этом от М. Маклярского, а — известно — Маклярский занимался вербовкой писателей в агенты НКВД. «Рассказывая мне об этом, Миша Маклярский честил хама чекиста из Елабуги, не сумевшего деликатно подойти, изящно завербовать, и следил зорко за моей реакцией…» — пишет Хенкин. Сам Маклярский, если судить по тому, что он сумел завербовать Г. Шенгели, вербовал «изящно». И все-таки… документов, подтверждающих рассказ Хенкина, в нашем распоряжении нет, а следовательно, нельзя считать его версию фактом — только гипотезой. Но гипотеза вполне правдоподобна.

21 августа Цветаева с Муром переехали из библиотечного техникума в избу на окраине города, принадлежавшую неким Бродельщиковым, которые предоставили им часть комнаты (вернее, закуток) метров в шесть, отделенную перегородкой, не достававшей до потолка.

24 июня, так и не дождавшись телеграммы, Цветаева поехала в Чистополь. Как теперь известно, телеграммы не было потому, что Цветаевой в прописке отказали (по инициативе К Тренева и Н. Асеева). Лидия Чуковская буквально «перехватила» на почте Ф. Лейтис, собравшуюся сообщить Цветаевой отрицательный ответ. «Настроение у нее (Цветаевой. — Л.П.) самоубийственное», — записывает Мур в день отъезда матери в Чистополь. Если Цветаевой действительно предложили «стучать», то зачем она едет в Чистополь? Неужели надеется, что там «не достанут»?

В Чистополе все складывается «благополучно». Совет Литфонда, вопреки Треневу (Асеев не пришел, но прислал письмо — за), решил ходатайствовать перед горсоветом о прописке Цветаевой в Чистополе. Надо только подыскать комнату.

«…меня удивило, что Марина Ивановна как будто совсем не рада благополучному окончанию хлопот о прописке. «А стоит ли искать? Все равно ничего не найду. Лучше уж я сразу отступлюсь и уеду в Елабугу». — «Да нет же! Найти здесь комнату совсем не так уж трудно». — «Все равно. Если и найду комнату, мне не дадут работы. Мне не на что будет жить». (Из воспоминаний Л. Чуковской.)

О какой работе идет речь? Скоро должна открыться столовая для семей писателей. И Цветаева оставляет заявление: «Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда. М. Цветаева». Пусть ляжет вечным, несмываемым позором на головы советских писателей этот написанный рукой Цветаевой текст!

Пастернак, узнав о самоубийстве Цветаевой, охал и ахал: почему ей не дали денег, он бы потом отдал. Знал ли он, что его жена собиралась купить у Марины Ивановны по дешевке моток шерсти?

Похоже, только Лидия Чуковская усмотрела в намерении Цветаевой переквалифицироваться в судомойки некий нонсенс: «..дай ей Бог! Но неужели никому не будет стыдно: я, скажем, сижу за столом, хлебаю затируху жую морковные котлеты, а после меня тарелки, ложки, вилки моет не кто-нибудь, а Марина Цветаева? Если Цветаеву можно определить в судомойки, то почему бы Ахматову не в поломойки, а жив бы был Александр Блок — его бы при столовой в истопники».

Другие же считали, что Цветаева многого хочет: во время войны, когда все голодают, работать в столовой — «заявлений очень много, а место одно». Правда, Цветаевой обещают все возможное, чтобы оно досталось именно ей. Но гарантии — никакой.

Жанна Гаузнер, дочь Веры Инбер и сама писательница, считала, что «она (Цветаева. —Л.П плохо понимала реальную жизнь. Хотела работать на кухне, и это казалось ей нетребовательностью, величайшим смирением<…> Все были голодны, все хотели работать на кухне, поближе к пище, горячей пище, кипящему котлу. Изысканный поэт Парнах (брат Софьи Парнок — Л.П.), полжизни проведший в Париже, сидел при входе в столовую<…> не пускал прорывающихся местных ребятишек, следил, чтобы приходящие не таскали ложек и стаканов — и был счастлив, что хорошо устроился». Так работать Цветаева явно не могла.

Та же Жанна Гаузнер вспоминает, что когда Цветаева в Чистополе одну ночь ночевала у нее, то все повторяла: «Если меня не будет, они о Муре позаботятся». Это было вроде навязчивой идеи. «Должны позаботиться, не могут не позаботиться… Мур без меня будет пристроен».

Искать комнату в Чистополе Цветаева не стала и 28 августа вернулась в Елабугу.

Так все-таки переезжать в Чистополь или не переезжать? «Мать как вертушка, — записывает Мур 30 августа, — совершенно не знает, оставаться ей здесь или переехать в Чистополь. Она пробует добиться от меня «решающего слова», но я отказываюсь это «решающее слово» произнести, потому что не хочу, чтобы ответственность за грубые ошибки матери падала на меня. Когда мы уезжали из Москвы, я махнул рукой на все и предоставил полностью матери право veto и т. д. Пусть разбирается сама».

В этот же день Марина Ивановна идет в ближайший совхоз — узнать насчет работы. А на следующий — она-таки нашла крюк.

Когда вернулся Мур, хозяева уже сняли ее с петли. Они-то и сообщили ему, что мать повесилась. На столе (по другим сведениям, в кармане фартука) лежали три письма.

Сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

Второе письмо не имеет адресата. Судя по содержанию, оно обращено к эвакуированным в Елабугу москвичам:

«Дорогие товарищи!

Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к Н.Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довести в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей.

Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Адр<ес> Асеева на конверте.

Не похороните живой! Хорошенько проверьте».

И третье — Асееву:

«Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! [41]

Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю.

У меня в сумке 150 руб. и если постараться, можно распродать все мои вещи.

В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы.

Поручаю их Вам, берегите моего дорого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает.

41

Асеев был женат на Ксении Синяковой, ее сестры жили вместе с ними.