Тайна Игоря Талькова. «На растерзание вандалам»

Возможно, все гораздо сложнее. А возможно, и проще. Кто знает?

Бесспорно одно: в жизни и в смерти Игоря Талькова присутствовала роковая мистика. Быть может, он создал ее сам, поверив однажды, что над ним тяготеет рок. Истории известно немало таких случаев. Мы уже никогда не узнаем, так это или нет. В августе 1990 года оборвалась жизнь другого знаменитого барда Виктора Цоя. Он тоже был кумиром молодежи, у него тоже была не только прижизненная, но и очень длительная посмертная слава: многие юноши и девушки, особенно в подростковом возрасте, становились «киноманами» (от название рок-группы Виктора Цоя «Кино»), уже когда певца не было в живых.

Сложно сравнивать творчество Цоя с творчеством Игоря Талькова. Они работали в разных амплуа, Цой был куда ближе к традиционному року, куда дальше от чистой «социальщины», от политического направления, к которому, что ни говори, тяготел Тальков. Объединяет их открытое протестное звучание музыки, откровенно «не советские» тексты песен, яркое, проникнутое болью восприятие действительности.

Гибель Цоя потрясла Талькова. Неизвестно, говорил ли он когда-либо кому-либо, что роковое ДТП могло быть неслучайным… Но мысль о совпадении судеб русских поэтов, о том, что многим из них, особенно в России, не суждено жить долго, безусловно, возникла у Игоря. Скорее всего, не в первый раз.

Песня «Памяти Виктора Цоя» – одна из самых лирических, самых проникновенных песен Талькова. Как обычно, слова и мелодия в ней являют единое целое, и звучит она не просто как прощание, но и как мысль о возможно скорой встрече. И об особом предназначении, «задании», с которым каждый настоящий поэт приходит в этот мир.

Поэты не рождаются случайно, Они летят на землю с высоты, Их жизнь окружена глубокой тайной, Хотя они открыты и просты. Глаза таких божественных посланцев Всегда печальны и верны мечте, И в хаосе проблем их души вечно светят тем Мирам, что заблудились в темноте [73] .

73

Цитируется по книге «Игорь». Специальный выпуск альманаха «Молодежная эстрада».

Тальков, вероятно, сравнивал судьбу и сценический путь Цоя со своей судьбой и дорогой на сцену. И, конечно, не мог не предполагать, что оба они идут одним путем. Будет ли сходен и конец этого пути?

Они уходят, не допев куплета, Когда в их честь оркестр играет туш: Актеры, музыканты и поэты — Целители уставших наших душ. В лесах их песни птицы допевают, В полях для них цветы венки совьют, Они уходят вдаль, но никогда не умирают И в песнях и в стихах своих живут. А может быть, сегодня или завтра Уйду и я таинственным гонцом Туда, куда ушел, ушел от нас внезапно Поэт и композитор Виктор Цой [74] .

74

Там же.

Что это было? Мистическое предвидение? Или просто память о судьбах многих русских поэтов, также уходивших «таинственными гонцами», возможно, каждый в свое, именно ему назначенное Богом время, но всегда так нежданно и так трагично для тех миллионов русских людей, которые их любили?

Был один случай, который наглядно доказывает, что Игорь если и не знал, как и когда погибнет, то предчувствовал обстоятельства своей смерти. Однажды он летел со своей музыкальной группой на гастроли в Тюмень. Внезапно началась гроза, Самолет, попав в грозовое облако, «нырнул», его стало мотать из стороны в сторону. Люди заволновались, стали вскакивать с мест, забрасывать вопросами появившуюся в салоне бортпроводницу.

Как вдруг раздался спокойный голос Игоря Талькова:

– Не бойтесь! Пока вы со мной, вы не по гибнете. Я умру не так.

И добавил:

– Меня убьют при большом стечении на рода, и убийцу не найдут.

Эти слова, как ни странно, успокоили пассажиров. Поверили ли они Игорю? Трудно сказать, но самолет вскоре вырвался из грозовой тучи и час спустя благополучно приземлился в Тюмени. Вероятно, после этого о пророчестве Талькова забыли. Но многие из тех, кто об этом знал, вскоре вспомнили его странные слова. Тема рока, судьбы, предначертания постоянно присутствовала и в творчестве, и в самой жизни Игоря. В книге «Монолог» он вспоминает один очень необычный случай.

«В 1988 году утром после ночной работы я гулял в районе Коломенского и, находясь на территории деревни Дьяково городище, увидел лежащий на земле крест недалеко от полуразрушенного Храма Усекновения главы Иоанна Предтечи. Он, видимо, был сброшен с купола церкви, так был изувечен и погнут у основания, наверное, от удара о землю. На несчастном изуродованном кресте уже оставили свои «автографы» Петя и Ваня в виде «иксов» и «игреков», но от этого он не перестал быть символом Бога Живого.

У меня сжалось сердце при виде подобного кощунства, и я решил отнести крест к себе домой. Возможности сделать это немедленно не было, поскольку крест был огромен, и человека, обладающего подобной ношей, ротозеи могли принять за вора.

В поисках потайного места я вошел внутрь Храма Иоанна Предтечи, двери которого были распахнуты настежь. Хаос в храме потряс меня, пол был загажен, и у заплесневелых стен явно вырисовывались следы его «прихожан» в виде консервных банок, пустых бутылок и остатков кильки в томатном соусе. Божья обитель служила притоном для местных алкоголиков. Оставить там крест было святотатством, и мне пришлось искать другое место. Я набрел на заброшенную монашескую келью и положил в нее крест, решив вернуться за ним ночью. Вернулся вместе с другом. В кромешной тьме, когда мы на ощупь стали пробираться к келье, раздался треск, и что-то тяжелое, просвистев над моим ухом, ударило друга по голове. Как потом выяснилось, створка дверей сорвалась с петель. Дико закричав – больше от испуга, чем от удара, – мой спутник метнулся к выходу. Окровавленный, с выпученными от ужаса глазами, он пролепетал: «Это знак. Крест забирать нельзя!» – «Но ты же получил по голове, а не я, значит, мне можно», – ответил я.

Забрав крест, мы вернулись домой. С тех пор он является не только священным символом, но и «термометром» отношения ко мне людей.

Иногда, общаясь с людьми, которые называют себя моими друзьями и с которыми я делю порою и стол, и кров, я вдруг чувствую, как в моей душе появляется отчуждение. В период постоянной загруженности, забывая о сне и еде и отдаваясь творчеству целиком, я невольно открываюсь для человеческой подлости.

Как раз находясь в подобном полуреальном состоянии, я и совершал прогулку по Коломенскому, когда забрел в Дьяково городище и нашел крест.

Теперь ясно, что это была не просто находка. Это был мой крест! Недаром я нес его на себе два километра по темному ночному пути от места его поругания под крышу своего дома, вернув ему святость омовением святой водой…» [75]

75

Тальков И.«Монолог». М., 1991.

Тальков верил в Бога не потому что верить в его время уже разрешили, не потому, что это стало модно. Просто, как любой думающий человек, размышляя о себе, о мире, о судьбе, он сделал неизбежный вывод: мир не мог возникнуть случайно, и уж никак не мог случайно явиться в этот мир человек. А все события человеческой истории и отдельно взятые человеческие судьбы многократно убеждали поэта, что наша жизнь тесно связана с предначертанной нам судьбой. И если человек пытается выступить против Божьего предначертания, это всегда оканчивается для него трагически.

В 1990 году в передаче «Песня года» прозвучала песня Талькова «Бывший подъесаул». Перед тем Игорь исполнял ее на одном из своих концертов, и, как это часто случалось, рассказал слушателям о судьбе героя этой песни: «Бывший царский офицер Филипп Миронов, Георгиевский кавалер, герой Русско-японской войны, в 1917 году изменяет присяге, срывает с себя ордена, золотые погоны и кресты и идет воевать за так называемую «народную» власть». Эту песню тоже необходимо привести целиком, как необходимо слушать ее от начала до конца.

Бывший подъесаул Уходил воевать; На проклятье отца И молчание брата Он ответил: «Так надо, Но вам не понять», — Тихо обнял жену И добавил: «Так надо!» Он вскочил на коня, Проскакал полверсты, Но как вкопанный встал У речного затона, И река приняла Ордена и кресты, И накрыла волна Золотые погоны. Ветер сильно подул, Вздыбил водную гладь, Зашумела листва, Встрепенулась природа, И услышал казак: «Ты идешь воевать За народную власть Со своим же народом!» Он встряхнул головой И молитву прочел, И коню до костей Шпоры врезал с досады, Конь шарахнулся так, Как от ладана черт, От затона, где в ил Оседали награды. И носило его По родной стороне, Где леса и поля Превратились в плацдармы… Бывший подъесаул Преуспел в той войне И закончил ее На посту командарма. Природа мудра! И Всевышнего глаз Видит каждый наш шаг На тернистой дороге. Наступает момент, Когда каждый из нас У последней черты Вспоминает о Боге! Вспомнил и командарм О проклятье отца И как Божий наказ У реки не послушал, Когда щелкнул затвор… И девять граммов свинца Отпустили на суд Его грешную душу. А затон все хранит В глубине ордена, И вросли в берега Золотые погоны. На года, на века, На все времена Непорушенной памятью Тихого Дона. На года, на века, На все времена Непорушенной памятью Тихого Дона [76] .

76

Цитируется по книге «Игорь». Специальный выпуск альманаха «Молодежная эстрада».

Эта песня-баллада вся проникнута сознанием, с одной стороны, неизбежного воздаяния за падение и отступничество, с другой – верой в то, что человек волен не согрешить, остановиться даже на самом краю. А уж если преступил, то обязательно, неизбежно поймешь в конце концов, в чем виноват и за что получаешь возмездие.

Оборванная струна

«Любовь – это принцип существования всего сущего на земле. Ради нее и во имя ее рушатся и возрождаются государства, системы, миры, совершаются войны, люди становятся либо отпетыми негодяями, либо святыми!»