Тайна королевы

— Главное, что вы наконец здесь, и с вами, хвала Господу, ничего не случилось! — ответила матушка Перрен.

Своими сильными руками она подхватила девушку, приподняла ее, словно пушинку, поставила на землю и звонко расцеловала ее в обе щеки.

— Ну, здравствуй, моя красавица! — радостно произнесла она.

И восхищенно добавила:

— Господи, да ты все хорошеешь и хорошеешь!

— А вы становитесь все сильнее и все добрее, — со смехом отвечала Мюгетта-Ландыш, с удовольствием возвращая поцелуи.

И, так как достойная женщина уже принялась вытаскивать сверток из корзинки, она предостерегла ее:

— Осторожнее, матушка Перрен, осторожнее. Там сладости и кое-какие хрупкие вещицы для моей доченьки Лоизы.

— Будьте спокойны, — смеясь, отвечала добрая женщина, — я сразу догадалась, кому предназначен этот пакет. Как будто я не знаю, что вы живете только ради вашей малышки — самого избалованного ребенка на свете.

— А разве она не заслуживает любви и ласки?

— Ах, конечно, заслуживает, мой бедный милый ангелочек! — убежденно воскликнула матушка Перрен.

— Хорошо, что вы согласны со мной, иначе бы я…

— Что — иначе? — переспросила матушка Перрен, так и не дождавшись конца фразы.

— Иначе я бы спросила у вас, с какой стати вы балуете ее ничуть не меньше, чем я, ее мать, — рассмеялась Мюгетта.

— Ее мать! Вот как она себя называет! — проворчала матушка Перрен.

И громко добавила:

— А все-таки вам бы не мешало иногда подумать и о себе. Ведь вы все, что зарабатываете, тратите на вашу Лоизетту… не считая тех денег, которые вы отдаете мне — тоже для нее.

— Она моя дочь! — повторила Мюгетта-Ландыш, внезапно посерьезнев. — И я не хочу, чтобы ее детство было похоже на мое: голодное, тоскливое и мрачное.

XVIII МАМЕНЬКА МЮГЕТТА

Матушка Перрен заперла калитку, и женщины направились в дом.

Вальвер остановился перед этой преградой. Случай, а вовсе не его старания, скрыли его за густой изгородью от взоров обеих женщин, все еще находившихся в саду. Вальвер был бледен. Колени его дрожали, и он, несомненно, упал бы, если бы в отчаянии не вцепился в ветки шиповника. Он не заметил, как руки его мгновенно покрылись глубокими царапинами, оставленными острыми колючками.

Несчастный все слышал. Слова «моя дочь» и «я ее мать» произвели на него действие, подобное внезапному удару тяжелой палицы палача. Он прохрипел:

— Ее дочь!.. Так значит, у нее есть дочь?.. И именно это она хотела сказать, когда уверяла меня, что не свободна?.. Дочь! У нее есть дочь!.. И она утверждает, что не замужем!.. Но если она не замужем, откуда же взялась дочь?.. Значит, у нее был… О, нет, это немыслимо. Она — сама чистота, а я говорю о любовнике! Нет-нет, я не расслышал, я не понял!..

И в эту минуту он услышал, как Мюгетта-Ландыш спросила:

— Так где же она, моя доченька Лоиза? Почему до сих пор не выбежала меня встречать?

— Крошка переволновалась, ожидая вас. Она прекрасно поняла, что вы опаздываете. Я отослала ее играть в сад за домом. Наверное, она не услышала голоса своего приятеля Гризона, иначе давно была бы здесь, — объяснила матушка Перрен.

— Тогда быстрей, — воскликнула Мюгетта, сбрасывая плащ, — быстрей к ней!

И снова Вальвер все слышал. Едва он убедил себя, что плохо понял разговор двух женщин, как его возлюбленная опять произнесла: «Моя доченька Лоиза». Она говорила не слишком громко, но для Вальвера слова ее прозвучали, словно раскаты грома. Он увидел, как обе женщины направились в сад позади дома, и двинулся за ними вдоль изгороди. Он хотел все видеть, все слышать. В душе у него жила отчаянная надежда, что ему вот-вот скажут, будто он ошибся, и хотя слух говорил ему совсем иное, он все еще отказывался верить собственным ушам. Среди кустов шиповника он обнаружил просвет, позволявший ему наблюдать за происходящим, оставаясь при этом незамеченным. Он остановился и принялся смотреть и слушать.

В глубине сада играла грустная девочка лет пяти. Она была необычайно красива. Ее большие глаза вполне могли посоперничать своей голубизной с ясным лазурным небом, сиявшим над головой «милого ангелочка», как назвала малышку матушка Перрен. Мягкие золотые волосы пышным ореолом обрамляли ее хорошенькое личико. Одежда ее отнюдь не подобала девочке из простонародья: Лоиза была одета изящно и даже не без роскоши, так, как одеваются девочки в семьях зажиточных горожан. Да, сомнений на было: когда речь заходила о покупках для ребенка, ничто не казалось ее матери слишком дорогим.

Как мы уже сказали, девочка играла. Вернее, делала вид, что играет, ибо мысли ее — это было совершенно очевидно — находились далеко отсюда. На ее печальном личике то и дело возникала гримаска, говорившая о близких слезах. Однако до сих пор ей удавалось сдерживать рвущиеся наружу рыдания. На коленях у нее лежала кукла, и она сурово грозила ей пальчиком. Упреки, адресованные кукле, выдавали тайные тревоги девочки.

— Вы только посмотрите, — нежным голоском журила она свою безмолвную подругу, — посмотрите, мадемуазель, на кого вы похожи… Маменька Мюгетта рассердилась на вас и не пришла… Ведь она должна была прийти, а вот не пришла… А теперь — так и знайте — маменька Мюгетта не придет вовсе… а все из-за вашего дурного поведения, мадемуазель… Вы доставляете столько хлопот вашей маменьке Лоизе… И ваша маменька огорчается… о-очень… о-о-горчается… ваша… маменька Мюгетта больше не придет… Она больше не вернется…

Слушая наивные жалобы ребенка, Вальвер чувствовал, как сердце его обливается кровью.

Мюгетта-Ландыш также услышала их, и остановилась, растроганная и зачарованная одновременно.

— Ах ты, маленькая, — запричитала добрая матушка Перрен, — слышите, как она воркует? Вы любите ее от всего сердца, и она отвечает вам тем же. Бегите скорей, успокойте ее!

— Лоиза! — тихо позвала Мюгетта. — Малышка моя Лоизетта!

Ребенок настороженно вскинул головку, и тут же хорошенькое личико озарилось радостью, а в прозрачных голубых глазах засветилась нежность. Одним прыжком девочка вскочила на ноги; кукла покатилась по земле, но она даже не заметила этого. Раздался пронзительный крик: в него была вложена вся страстная детская любовь:

— Маменька Мюгетта!..

И быстро, как только позволяли ее маленькие ножки, она побежала навстречу девушке, бросилась в ее раскрытые объятия, сжала ее своими ручонками и принялась покрывать поцелуями.

— Маменька Мюгетта!.. Это ты!.. — повторяла она. — Маменька Мюгетта!.. Ты пришла!..

— Дочь моя, — шептала восхищенная Мюгетта, — моя милая доченька!.. Моя чудная, милая Лоизетта!.. Так, значит, ты любишь свою маменьку Мюгетту? Скажи мне, сокровище мое, как ты любишь свою маму?

Ребенок обхватил девушку за шею, прижался щекой к ее щеке, затем пылко поцеловал ее и произнес:

— Я от всего сердца люблю мою добрую маменьку Мюгетту!

Вот какую картину увидел из своего укрытия Вальвер. Силы его были на исходе, он не мог больше ни слушать, ни смотреть. Шатаясь, словно пьяный, путаясь в кустах и натыкаясь на деревья, он бросился прочь, даже не подумав, в какую сторону ему надлежит держать путь.

А если бы он остался долее, то стал бы свидетелем вот какого разговора.