Тайна Леонардо
Шрифт:
– Их еще очень много, этих сторон, – заверил его Глеб, – потому что жизнь сложна и многогранна.
Оставив подвыпившего прозектора в одиночестве размышлять о хитросплетениях жизни, Глеб вышел в заросший высокими облетевшими деревьями больничный двор, где среди сырых черных стволов и еще не вывезенных на свалку куч опавшей листвы бродили в тумане редкие, одетые в теплые прогулочные халаты унылые фигуры больных – потенциальных пациентов небритого прозектора. Машина стояла на мокрой асфальтированной площадке перед крыльцом морга, черная на черном. Она казалась матовой из-за мелких капелек осевшего тумана, на капоте желтел прилипший березовый листок, казавшийся особенно ярким на темном фоне. В сыром воздухе чувствовался горький запах смешанного с туманом печного дыма. Глеб закурил сигарету и выкурил ее целиком,
Когда сигарета истлела почти до фильтра, он выбросил окурок в стоявшую на крыльце морга ржавую жестяную урну и сел за руль. Нужно было ехать в местное отделение милиции – выцарапывать у сонных поселковых ментов, которые делали вид, что ведут предварительное расследование по делу о смерти Короткого, официальную справку о результатах вскрытия. Глеб не любил, когда в него стреляют, но еще больше он не любил общаться с представителями доблестной российской милиции. Увы, и то и другое являлось неотъемлемой частью его работы, и, подавив вздох, Сиверов вставил ключ в замок зажигания.
Отправляясь на поиски Короткого или его бренных останков, Глеб был почти уверен, что найдет именно труп, а не живого человека, которого можно допросить. Неизвестный заказчик, сделавшийся с некоторых пор обладателем одной из немногочисленных дошедших до наших дней работ великого да Винчи, заметал свои следы в классическом гангстерском стиле: он просто не оставлял свидетелей, последовательно убирая их одного за другим по мере того, как в них отпадала надобность. Всякий, кто вступал с ним в непосредственный контакт или хотя бы знал о его причастности к ограблению, мог загодя считать себя покойником: сделал дело – гуляй смело, похороны за казенный счет тебе обеспечены... Короткий тоже был обречен, это логически вытекало из хода событий, и все-таки, без особого труда отыскав его тело в морге районной больницы, Глеб испытал горькое разочарование. Разыскать живого Короткого было бы во сто крат труднее, но от мертвого, увы, было очень мало толку...
Впрочем, какой-то толк все-таки был. Небритый прозектор упоминал о введенном внутривенно наркотике, применяемом, по его словам, в дорогих клиниках. При помощи такого же или очень похожего средства был убит омоновец Верещагин, застреливший Кота в ту весеннюю ночь на Дворцовой площади. Да и в случае с инженером Градовым почти наверняка не обошлось без наркоза, иначе каким образом Короткий сумел бы живьем утопить его в ванне?
Это уже был вектор, луч или, если угодно, пеленг. А вторым пеленгом служила дача, на которой все они обитали во время подготовки ограбления. И в точке пересечения этих двух лучей находился небезызвестный Марат Хаджибекович Мансуров, владелец упомянутой дачи и, между прочим, пластический хирург, имеющий прямой и неограниченный доступ к наркотическим препаратам.
"Стоп, – сказал себе Глеб. – А не слишком ли просто все получается? Раз-два, тяп-ляп, и вот он, организатор преступления, виден весь как на ладошке, с головы до ног, – бери его, родимого, за ушко и, как водится, на солнышко...
А с другой стороны, почему бы и нет? Что касается дачи, так тут господина Мансурова голыми руками не возьмешь – не было его в городе в это время, и даже в стране не было – в Гааге он был, на международном симпозиуме по вопросам пластической хирургии. И между прочим, не сам туда напросился, его туда начальство направило, я это сам, лично проверил. Железное алиби! Доказать его связь с Коротким, Васильевым и Верещагиным не представляется возможным, а чистосердечного признания от него черта с два добьешься – хирург, человек без нервов, да и не дурак к тому же. В общем, где сядешь, там и слезешь.
А наркотик... Ну что – наркотик? Если у человека есть свободный и практически бесконтрольный доступ к веществу, которое через сутки-другие после попадания в организм распадается на простые составляющие, не оставляя судмедэкспертам ни малейшей зацепки, зачем ему искать какие-то другие способы? Зачем ему стрелять, резать, душить, бить топором по макушке, пачкаться в крови, и все это с риском не только засыпаться, но и ошибиться, промазать, не довести дело до конца? Нам просто повезло,
что и Верещагина, и Короткого нашли и отправили на вскрытие буквально через несколько часов после смерти. Полежи они там, где лежали, немного дольше, окажись медики чуть невнимательнее, и не было бы у нас даже той мизерной зацепки, которая имеется сейчас...И потом, никто ведь не знал, что в группе Кота находится "троянский конь" в моем лице, – подумал Глеб. – Это большая удача, что я там был. В противном случае после исчезновения "Мадонны Литта" нам оставалось бы только руками разводить: и куда это она могла подеваться? Чудеса, да и только! Но, повторимся, я там был, а организатор ограбления об этом не знал. Он не знает, наверное, даже о том, что пропажа уже обнаружена, не знает, что его ищут, не знает, бедняга, что мы его уже почти вычислили, и чувствует себя в полной безопасности. Вот и славно, пусть все так и остается".
Однако что-то было не так. Был в его рассуждениях какой-то пробел, что-то важное, мимо чего он прошел, не обратив должного внимания, – что-то, что, как он чувствовал, могло иметь решающее значение для всего расследования.
Это было очень знакомое ощущение, которому Глеб привык доверять. Поэтому, вместо того чтобы запустить двигатель и отправиться на поиски отделения милиции, он закурил еще одну сигарету, откинулся на обтянутую кожей спинку сиденья и еще раз прокрутил в уме свои рассуждения по поводу причастности доктора Мансурова к похищению "Мадонны Литта". Ничего нового он так и не придумал, но ощущение, что ключ к разгадке находится где-то рядом, буквально под рукой, не прошло, а, напротив, усилилось. Оно было каким-то образом связано с дачей Мансурова и его железным алиби, но как именно, Глеб так и не успел понять, потому что в этот момент в кармане его куртки ожил мобильник – вздрогнул, зажужжал и, на радость владельцу, исполнил несколько тактов песни из фильма "Неуловимые мстители": "Усталость забыта, колышется чад..."
Глеб усмехнулся, вспомнив, как отреагировал на эту мелодию Федор Филиппович. "Обозначил свою профессиональную принадлежность, красный дьяволенок?" – ворчливо и укоризненно спросил тогда генерал. "Так что же мне – Моцарта в телефон поставить?" – возмутился Глеб. "Моцарт, по-моему, был бы лучше", – объявил в ответ Потапчук.
Менять мелодию мобильника Глеб не стал. Пока что она его забавляла, и он знал, что, как только изменится его настроение, изменится и мелодия. Продолжая улыбаться, он взглянул на дисплей, удивленно поднял брови, поскольку номер, с которого звонили, был ему незнаком, и ответил на вызов.
Некоторое время он слушал, и брови его поднимались все выше и выше.
– Где? – переспросил он наконец. – Где-где? Ах, вот как! Ну, передайте, что там ей и место. Да нет, я еду, конечно, но вы все равно передайте, очень вас прошу.
Прервав соединение и спрятав телефон в карман, он завел двигатель, и тут его наконец прорвало. Глеб фыркнул, расхохотался во все горло, а потом, продолжая посмеиваться и утирать заслезившиеся глаза тыльной стороной ладони, вывел машину со стоянки.
Вообще-то, ситуация сложилась отнюдь не веселая, однако Глеб Сиверов, когда хотел, умел находить в жизни смешные стороны – просто потому, что жизнь действительно сложна и многогранна. Иногда в это бывало сложно поверить, потому-то Глеб в данный момент смеялся, вместо того чтобы ругаться страшными словами или просто мрачно молчать, продумывая неприятные последствия очередного непредвиденного происшествия.
Глава 13
Ожесточенно орудуя граблями, Марат Хаджибекович сгребал с газона опавшие листья. Трава под листьями уже пожелтела, пожухла, и он радовался, что успел вовремя ее подстричь. Небо с самого утра хмурилось, обещая затяжной дождь, и Мансуров торопился: нужно было еще обрезать яблони, распилить и сложить в аккуратную кучу ненужные сучья – отдельно те, что потолще, годные на дрова, отдельно мелочь, которую можно будет сжечь в огороде весной, когда подсохнет.
Марат Хаджибекович любил вот такой монотонный физический труд, дающий нагрузку телу и оставляющий голову совершенно свободной. Нужно было только соблюдать меру, чтобы удовольствие не превращалось в каторгу, и беречь руки, которые хирургу едва ли не дороже, чем скрипачу.