Тайна мистера Визеля(Альманах научно-фантастических рассказов)

Мимолетное чувство удовлетворения покинуло Максуэлла, когда караван вышел на новую поляну и миновал низкую, землебитную стену. За стеной находилась группа зданий, и над центральным из них развевался выцветший флаг ОМ — Объединенных Миссий. Рядом были загоны, в которых держали новобранцев-томбо, прежде чем «приготовить» их для невольничьего рынка. Никто из прибывших с Земли даже под угрозой смерти не мог бы работать в здешнем страшном климате, так что рабочей силой были исключительно аборигены. Они добывали уран, носили тяжести, служили средством транспорта, строили дома. Но дикие язычники для всего этого не годились. Нужно было сначала окрестить их.

Максуэлл насмешливо думал о статистике обращений, о тысячах неофитов, ежегодно указываемых в отчетах миссий. Впрочем, это было не душеспасительным предприятием, а экономической необходимостью. Земляне, каково бы ни было их вероисповедание, сходились в одном: в своем естественном состоянии томбо — это ленивый, распутный, бессовестный негодяй. Дикий абориген был законченным мошенником и врожденным убийцей, готовым убивать, когда это придет ему в голову, а убивает он всегда самым жестоким образом. Он не видит цели в труде, так как природа ему дает достаточно пищи. Он сильный и толстокожий, так что физического наказания не ощущает вовсе. Отвлеченные понятия ему чужды, он не создал никакой философии. Словом, для того чтобы он стал полезным, его нужно было скрестить.

Миссия со своим зловещим дополнением — невольничьим рынком — скрылась за поворотом. Впереди показались первые разбросанные постройки Ангры. Миновали амбулаторию со «стеной плача» и снующими туда и сюда сотрудниками в белых халатах. Наконец, остановились перед невысоким зданием, на котором красовалась вывеска: «Бюро координации исследований».

Главный врач был изможденным, с землистым цветом лица и полными отчаяния глазами. Когда Максуэлл излагал ему свою теорию, выражение безнадежности не сходило у него с лица. А когда новоприбывший кончил, врач покачал головой.

— Вздор, — произнес он, — пустая трата времени. Многие уже предполагали, что дикие томбо едят или пьют что-то такое, что дает им устойчивость к болотной лихорадке. Мы самым тщательным образом исследовали все, чем они питаются, исследовали даже отвратительный болотный воздух, которым они дышат. Но результаты всегда были отрицательными. Нет также заметной разницы между группами крови у нас и у них, нет ее и в их реакциях на витамины. В настоящее время мы считаем, что так называемая иммунность томбо основана попросту на естественном отборе. Нынешние обитатели болот — это потомки тех, кто не умер от болезни, и потому они более устойчивы.

— Абсурд! — возразил Максуэлл, которого раздражала уверенность врача. — Что делается с их врожденным иммунитетом после крещения? А оно ведь не влияет на антибиотики. Неужели вам никогда не приходила в голову мысль, что их устойчивость — это результат совершаемых ими тайных обрядов?

— Мы никогда не ведем дискуссий о религии, — жестко произнес врач. — А чем меньше мы будем говорить об отвратительных обрядах болотных дикарей, тем лучше. Уверяю вас, если бы вы знали томбо так хорошо, как мы, то…

Максуэлл махнул рукой и вышел.

— Идем, Паркс. Повторяется история «Знака Черной Руки». Когда ученый ослеплен предрассудками, он уже не ученый.

В госпитале они расспросили о Шан Дхи, прежнем сообщнике Хоскинса. Шан Дхи был обращенным аборигеном, после краткого пребывания у белых сбежавшим обратно к своему племени. Тотчас после крещения он заболел лихорадкой, но оказался настолько сообразительным, чтобы немедленно убежать. Как двойной отступник, он стал чем-то вроде парии: обе стороны терпели его, но относились недоверчиво. Но в качестве посредника он был очень полезен, так как был единственным среди язычников-дикарей, кто знал обычаи белых и говорил на их языке, хотя, как предупреждал Хоскинс, язык этот был весьма своеобразным.

— Шан Дхи? — спросил дежурный врач, удивленный тем, что порядочные люди могут спрашивать о столь подозрительной личности. — Он, наверное, за решеткой. А если нет, то вы найдете его в районе какого-нибудь притона на окраине, пьяного от занкры. Только советую вам пойти с охраной, если хотите его найти. Когда обращенный туземец сорвался, он идет на самое дно.

— Э, мы и так справимся, — возразил Максуэлл. Антитомбовские настроения встречались повсюду, но нужно было опираться на указания Хоскинса.

Занкровый притон не был приятным местом: темный, грязный, зловонный. Повсюду на грязных циновках лежали клиенты — белые, не выдержавшие здешних условий и не могущие вернуться на Землю по своему состоянию. Они уже умерли для всего мира, хотя мышцы у них иногда подергивались в неодолимых конвульсиях. Занкра помогала им дожидаться неизбежного конца. Ибо занкра, бессильная терапевтически, позволяла забыться благодаря своему составу — смеси протомезилевого спирта с целым рядом сильных алкалоидов. Кроме того, она была дешевой, так как дыни, соком которых она была, продавались за медный грош. Когда Максуэлл и Паркс вошли, один туземец как раз взялся за очередную дыню. Они смотрели, как он прорезает в ней дырочку и вставляет трубку.

— Мы от Хоскинса, — обратился к нему Максуэлл. — Где сейчас можно найти Шан Дхи?

Томбо внимательно оглядел их и после минутного колебания ответил:

— Я Шан Дхи.

Максуэлл тоже старался рассмотреть его. Они с изумлением увидели, что абориген отличается прямо-таки великолепным здоровьем. Не было даже той легкой дрожи, которая остается и после инъекций паракобрина. А ведь по рукам Шан Дхи было ясно видно, что его когда-то мучили конвульсии: на руках были шрамы от нанесенных себе самому ран, несомненный знак нелеченной болезни. Шрамы были старые и до некоторой степени подтверждали теорию Максуэлла. Этот человек несомненно вылечился, — а это считалось невозможным. Но что его излечило? Неужели возвращение к древним языческим обрядам?

Наладить контакт с Шан Дхи оказалось делом нелегким Плохо было уже то, что он говорил на ужасном жаргоне введенном первыми миссионерами, и это сильно затрудняло разговор. Но, кроме того, он был подозрителен, упрям и увертлив. По расспросам Максуэлла он сразу догадался, что ученый знает об ограблении храма, и понимал, что если племя когда-нибудь узнает об этом, то его ждет самая мучительная смерть.

— Не знать, зачем лилия, — говорил он, избегая взгляда Максуэлла. — Томбо не едят лилии. Носят. Лилия цветок нехорошо людям Земли. Канкилона выходит из лилии. Люди не любят канкилона. Люди говорят — канкилона гад… гадкое чудище. Люди убивать канкилона. Канкилона смерть, томбо смерть. Смерть плохо для томбо. Люди лучше не видеть канкилона.

И это было все. Никакими способами нельзя добиться от него ничего другого. А каким «гадким чудищем» может быть канкилона — можно было только догадываться. На Венере это могло быть что угодно — от мухоловки до огнедышащего дракона. Ясно было одно: между лилиями и этим чудищем существует какая-то связь, что миссионеры относятся к чудищам очень отрицательно и что чудища оказывают существенное влияние на здоровье туземцев.

Расспросы о мерцающих, наполненных газом шариках привели к совершенно непонятным объяснениям, получившим смысл лишь гораздо позже. Шан Дхи отчаянно пытался уклониться от разговоров о них, так как, вероятно, в чем-то обманул Хоскинса.