Тайна монеты Каракаллы

— А пошел ты со своим бухалом! — огрызнулся Володя, но в подвал, где находилось кафе, все-таки спустился. Оно располагалось метрах в ста пятидесяти от здания концертного зала, в запасе был еще целый час. К тому же Володя считал, хоть и стыдно ему было признаваться в этом, что по совести он имеет право на некоторую часть тех денег, что лежали сейчас в кармане Кошмарика. В кафе вкусно пахло, и отказываться от ужина Володя не собирался.

Скоро перед ними красовались блюда с дорогой едой, и мальчики принялись уписывать деликатесы, запивая их пивом.

— Да, друган, — жевал Кошмарик — он ощущал себя хозяином положения, — что ни говори, а это будет покруче котлет твоей мамаши, слепленных из птичьего фарша.

— Ну ты и гад! — со злостью сказал Володя. — Жрал на даче за обе щеки и не отказывался!

— А чего отказываться, раз другого ничего нет. Но я это не в обиду твоей мамочке хочу сказать — знаю, она человек ученый, значит, нищий. Батя твой тоже хоть и на заводе горбатится, но ведь и там только на хлеб с постным маслом заработаешь…

— Слушай, ты это все зачем говоришь? — вконец разозлился Володя. — Разве они виноваты в том, что так мало получают?

Кошмарик был искренне изумлен:

— А кто же? Только они одни, раз согласны за такие маленькие бабки вкалывать. Но я не об этом… Я все думаю: а ведь псих этот, душитель твой, он ведь, похоже, мужик крутой…

— В каком смысле?

— В смысле наличия в лопатнике бабок. Подумай, носит себе в кармане старинную монету, цена которой не меньше тонны баксов. А представь, что из этого дурацкого кармана только одна Каркала выкатилась, а было их там десять, двадцать?

Володя насмешливо сморщился:

— Во-первых, запомни — не Каркала, а Каракалла. Во-вторых, почему меня, собственно, это должно волновать? Я хочу, чтобы этот кретин был пойман, а ты чего хочешь?

Кошмарик немного стушевался. Он и сам пока не слишком понимал, чего хочет от всей этой истории. Главное, он осознал, что предполагаемый душитель детей (или душитель одного Володи) человек очень состоятельный. Володя же, жуя отлично отбитый и прожаренный лангет, с увлечением говорил:

— Ты, конечно, жадный болван, но я тебе очень благодарен за то, что ты пришел сегодня к этому барыге-оценщику. Я не уверен, выпала ли монета Каракаллы именно из кармана маньяка и что человек, схвативший меня за горло, не шутил, не пугал, а на самом деле хотел меня убить. Но я почти уверен, что тот, у кого была монета в кармане, непременно знал се ценность!

Кошмарик скептически покачал головой:

— Вот тут, друган, я с тобой полностью согласиться не могу. Вот я, к примеру, тоже носил эту монету в своем грязном носовом платке, не: шая, что она тысячу баксов стоит. Если б знал, то обязательно бы в носок положил или зашил бы ее куда-нибудь под подкладку косухи, чтобы не потерять. А потерял бы ее до визита к этому спекулю, так какой-нибудь умник, вроде тебя или твоей мамаши, найдя монету, сказал бы, что знает о ее ценности! А я дырку в ней прокрутить хотел и носить на шее как подвеску.

Володя согласился с тем, что доводы Кошмарика довольно весомы, и они больше не говорили ни о монетах, ни о Каракалле, ни о душителе. Они хоть и сидели в подвальчике, находящемся ниже уровня тротуара, но из окна им открывался вид на площадь перед концертным залом, и сквозь ноги проходящих мимо людей ребята видели толпы зрителей и поклонников суперрок-группы Питера «Алиса». Им, сытым и довольным, хотелось лишь одного — поскорее пройти в зал, найти свои места и ждать того, как… ну, все это они уже не раз представляли в своем воображении.

Пока пересекали площадь, по которой, кроме лохматисто-алисомански одетых поклонников группы, прохаживались стражи порядка с дубинками, к ним не раз бросались молодые парни и девчонки, не прося, а просто требуя продать лишний тикет, но гордый Кошмарик, не останавливаясь, отвечал:

— Друганы, к Косте Кинчеву ^[8]обращайтесь! Он мне сам пару тикетов по старой дружбе продал!

Наконец они пробились сквозь толпу молодежи, одетой так, как требовал этикет — балахоны, банданы поверх голов или повязанные на руках, куртки-косухи, серьги и браслеты, значки и всякие висюльки с символикой любимой группы. Все — возбужденные от предвкушения встречи с кумирами, говорили голосами подчеркнуто резкими, вызывающими. Кто-то заливисто смеялся, и Ленька о таких говорил Володе: «Гляди, под дурью приперлись! Ну, будет сегоднячко ништяк!»

Володе было неловко. Он любил «Алису», но никогда не был на концертах этой группы — родители не могли себе позволить выделить из семейного бюджета нужную сумму на билет. Возможно, мама не хотела, чтобы Володя пошел на концерт рок-музыки, которую она и за музыку-то не считала. И вот сейчас здесь, среди агрессивных, кривляющихся алисоманов, Володя чувствовал себя очень одиноко. Казалось, вот-вот к нему подойдут, потребуют назвать хотя бы пять альбомов «Алисы», а если он не назовет их, его станут бить.

Кошмарик будто понял его состояние. Он догадался, почему его другая вдруг сник, «слинял», поэтому потащил его к прилавку, где продавали вещи с атрибутикой «Алисы», кассеты концертов этой группы.

— Сейчас мы будем делать из тебя ништякового алисомана! — пообещал Ленька и выбрал самый лучший и самый дорогой бандан, повязал его на голову смущенному Володе, на грудь повесил купленный медальон, а на запястье закрепил тяжелый браслет из железа. Он заявил, что другу очень подошла бы серьга и он бы с радостью купил ее, но у Володи в ухе нет дырки. Тот по этому поводу не слишком огорчился и, преображенный, ставший с виду настоящим алисоманом, пошел за Кошмариком в зал, потому что звонок уже звал зрителей занять места.

Публика уже свистела, приглашая музыкантов к действу. Занавес не закрывал сцену, и можно было видеть приготовленные к концерту инструменты, усилители с уже зажженными сигнальными лампочками. Над всем этим хозяйством полоскался портрет Кинчева, напечатанный на красной тряпке. Свист и вопли в зале все усиливались. Зрители, топая ногами, скандировали:

— Чер-на-я мет-ка-а! Чер-на-я мет-ка-а!

Кошмарик, сидевший рядом с Володей, похоже, кричал и топал громче всех. Сегодня он ощущал себя, наверное, куда более крутым, чем сам лидер «Алисы». Но вот появились музыканты, и зал просто взревел от восторга. Не было лишь Кости Кинчева, и толпа стала орать:

— Кин-чев! Кин-чев!!

Рев толпы перекрыл усиленный тысячекратно гитарный аккорд, после чего все увидели, как полотнище с физиономией Кинчева каким-то неведомым способом разорвалось посредине, из дыры выпала веревочная лестница, показалась чья-то нога, оказавшаяся ногой неподражаемого лидера «Алисы», который собственной персоной явился перед обожателями, повскакивавшими с мест и принявшимися размахивать в знак приветствия снятыми с себя куртками, балахонами, банданами. Костя же, не спеша спускаться вниз, запел, находясь на высоте метрах в семи от сцены. Зал завизжал, заревел, застонал, застучал, загорелись зажигалки, бенгальские свечи — народ упал в пучину, называемую музыкой «Алисы».