Тайна персидского обоза

— Ну вот, стало быть, мой подарок пришелся весьма кстати.

В отсутствие хозяев гости почувствовали неловкость и замолчали. Тишину нарушила очаровательная супруга Безлюдского. С изрядной долей кокетства она поинтересовалась:

— Иван Авдеевич, но право же, расскажите что-нибудь о знаменитостях! Вы, случаем, с Пушкиным лично не знакомы?

— Нет, знаете, не приходилось, а вот стихи-то его некоторые почитывал… — сказал и тут же осекся Самоваров, понимая, что это стихотворение декламировать никак нельзя. Еще в январе прошлого года по Петербургу разошлось переписанное от руки послание, обращенное к мятежникам 14 декабря. Позже сотрудниками III отделения было установлено, что автором его являлся упомянутый господин Пушкин. Иван Авдеевич хорошо запомнил первые строки:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье…

— Ну же? Мы ждем чего-нибудь новенького! — не унималась слегка экзальтированная Анастасия Филипповна.

— Минуточку… — напрягал мыслительный процесс Самоваров, но ничего другого, к сожалению, вспомнить не мог. И тут, слава богу, на выручку пришел Безлюдский:

— А с Каратыгиным не встречались?

— Нет-с, не довелось, но сказывают про него один весьма смешной эпизод, — облегченно выдохнул надворный советник.

— Ну так расскажите же поскорее! — тоном капризного ребенка потребовала неугомонная Анастасия Филипповна.

— А дело было так. Государь, находясь в Александринском театре, во время антракта прошел за кулисы, с тем чтобы лично поблагодарить актеров за прекрасную игру. Прибывая в шутливом настроении, он обратился к Василию Андреевичу: «А правда, говорят, Каратыгин, что ты можешь ловко превратиться в кого угодно?» — «Совершеннейшая правда, ваше величество» — ответил артист. «А меня, к примеру, можешь, изобразить?» — недоверчиво спросил самодержец. «Могу, ваше величество». — «А ну-ка попробуй!» — с тенью легкого сомнения предложил государь. Актер тут же встал в наиболее характерную для Николая Павловича позу и, обращаясь к директору императорских театров Гедеонову, голосом царя громко распорядился: «Послушай-ка, Гедеонов! А выдай-ка незамедлительно артисту Каратыгину двойное жалованье за этот месяц». Государь рассмеялся и, глядя на Гедеонова, добавил: «Извольте исполнить монаршую милость». И Василий Андреевич тотчас же был вознагражден.

— Восхитительно! — захлопала в ладоши Безлюдская.

— А какие у нас в провинции анекдоты случаются! Ни за что не поверите! Помнишь, дорогой, ту историю про сундуки? — обратилась к мужу Латыгина. — Ну, когда вы по казенной надобности накупили у лавочника Ерофея уйму ненужных сундуков и сгрузили их на склад этого Рахманова. В одном из них спал пьяный приказчик… — Увидев бледного, как веленевая бумага, мужа, дама слегка растерялась, но все-таки закончила рассказ: — А утром, когда его открыли, он был уверен, что находится в загробном мире, и, приняв караульного солдата за ангела, стал ему исповедоваться. Не правда ли, господа, смешно?

В ушах Латыгина стучала барабанная дробь, а лицо покрылось липким и противным, как прокисший холодец, потом. От внезапно накатившего стыда он прикрыл глаза и будто в страшном сне увидел, как его, уже переодетого в каторжные обноски, гонят этапом в Сибирь. Вырвав синюю обеденную салфетку, заправленную под толстый двойной подбородок, обер-комиссар судорожно вытер ею пот со лба и, слегка задыхаясь, обратился к Самоварову:

— Когда изволите почтить визитом мое ведомство?

— На днях, думаю…

— Буду ждать с нетерпением… Смею откланяться, господа, — резко выговорил казначей и решительным шагом направился в переднюю, а рядом с ним, шепча и причитая на ходу, точно собачонка, торопливо перебирала короткими ножками Мария Антоновна.

Лакей тем временем поменял скатерть, и на столе появился кипящий тульский самовар из красной меди, пузатый заварной чайник с плетеным серебряным ситечком, низенькие, на китайский манер, чашки с блюдцами, хрустальная масленка, тартинки в корзинках, сладкие сухарики и густые желтые сливки в фарфоровом молочнике. Крыжовенное, вишневое и абрикосовое варенье в хрустальных розетках мгновенно наполнило комнату ароматами ушедшего лета.

Мерцающие отблески свечей, отражавшиеся в темных стеклах окон, неожиданно дрогнули и заколыхались, борясь с набежавшим из отворенных дверей сквозняком, — в комнату вошли Игнатьев и Краузе.

— Прошу извинить за столь длительное отсутствие, но к десерту мы все-таки поспели. Агриппине Федоровне уже значительно лучше, и она непременно к нам присоединится. Пришло время наполнить кубки! — натужно изобразил веселость полковник.

— Старый боевой друг! Родион! В день твоего ангела позволь искренне пожелать тебе и всем твоим домочадцам божьего вспоможения, истинного благоденствия, крепкого дружеского плеча и богатырского здоровья! За святого апостола Родиона! — поставленным командирским голосом, от которого слегка звенело в ушах, пробасил Арчаковский.

— Благодарю, господа, благодарю.

Гости весело обсуждали местные сплетни, наперебой расспрашивали Самоварова о столичных новостях, поднимали бокалы за здоровье хозяев и разошлись только за полночь, подставляя под слабую осеннюю морось черную парусину зонтов.

Запах расплавленного воска, смешанный с табачным дымом, наполнил гостиную. На диване из зеленого кретона, утопая в мягких подушках, потягивал трубку Самоваров. Напротив, полулежа в глубоком вольтеровском кресле, с заморской сигарой блаженствовал Игнатьев. Полусонный лакей Филька в линялой плисовой жилетке беззвучно, словно привидение, проплывал по комнатам и гасил щипцами-съемами растаявшие наполовину свечи в настенных канделябрах.

— Как самочувствие Агриппины Федоровны? — вежливо осведомился надворный советник.

— Слава богу, заснула.

— Сдается мне, Родион Спиридонович, что чем раньше прольется свет на исчезновение Рахманова, тем скорее в вашей семье наступит мир и покой.

— Вы правы, Иван Авдеевич. Видимо, придется мне самому заняться его поисками. И поверьте — я найду его, чего бы мне это ни стоило.

— Можете рассчитывать на мою помощь.

— Благодарю вас. Знаете ли, я слышал, что тень-призрак безвестно сгинувших покойников преследует людей до тех пор, пока останки несчастного не будут погребены по церковному обряду; только вот я запамятовал, как эту тень величают…

— Следь…

Вдруг с шумом распахнулось большое окно гостиной, и в комнату, раздувая пузырем легкие кисейные занавески, ворвался сумасшедший ветер. Неожиданно черный квадрат окна осветился, и небо, расколотое на части десятками шрамов молний, разразилось бурлящими потоками падающей воды, будто силясь отмыть испачканную людскими грехами землю.

9 Реприманд

Бревенчатое здание лазарета строилось еще в первые годы основания крепости и в те стародавние времена состояло из трех больших и двух малых комнат. За последние десятилетия к дому приросли новые, частью деревянные, а кое-где и каменные пристройки. Оштукатуренное и выкрашенное в один серый цвет длинное одноэтажное сооружение, именуемое госпиталем, или лазаретом, с узкими, будто бойницы, окнами весьма напоминало батальонную казарму, но другого лечебного учреждения в городе не было.

У больничных дверей Ивану Авдеевичу пришлось посторониться: два солдата-санитара несли на парусиновых носилках покойника, накрытого рогожей. Одна нога усопшего соскочила вниз и пяткой волочилась по земле, но до этого никому не было дела. В узком полутемном коридоре с низким деревянным потолком Самоваров почти столкнулся с Лисовским. Всклокоченная куафюра полкового врача свидетельствовала о том, что он, видимо, совсем недавно снял головной убор и еще не успел привести себя в порядок.

— Вы, случаем, не ко мне? — глядя поверх очков на вошедшего господина, поинтересовался Максим Емельянович.