Тайна похищенной карты

— Хелина теперь хозяйка в собственном доме в Фару. Отец выдал ее замуж за купца через полгода после того, как твой корабль покинул лиссабонскую гавань.

Антонио не помнит, как выпил последнюю кружку пива. Он не помнит, как кидал кости на игральном столе. Не помнит он и того, как вышел из таверны. В его памяти сохранилось только одно: сокрушительный удар по черепу, нанесенный громилой ростовщика, после того как он растратил все собственные реалы, а потом и взятые в долг.

Антонио открывает глаза. Он лежит в крошечной побеленной известкой комнате, где поместилась только его кровать, один-единственный стул и деревянный крест. Боль нестерпима.

Вбегает монах. Он смотрит на Антонио и говорит:

— О нет, я должен привести настоятеля Фигераду.

Силы Антонио иссякают, он погружается в глубокий сон. Пробудившись, он видит своего друга Жуана Фигераду, который сидит рядом. В первую туманную секунду ему кажется, что он на борту «Сан-Рафаэла». Он улыбается священнику.

— Антонио, я благодарю Бога, что мы тебя нашли, — говорит Жуан, и Антонио понимает, что он больше никуда не плывет на «Сан-Рафаэле».

— Где меня нашли? — шепчет он, но Жуан заставляет его замолчать.

Настоятель объясняет, что один из его монахов случайно наткнулся на Антонио несколько дней тому назад, когда разносил на рассвете еду беднякам Алфамы. Монах сразу узнал Антонио и позаботился о том, чтобы его принесли в монастырь Святого Винсента, где Жуан снова служил настоятелем, вернувшись из похода.

Стоило Жуану упомянуть Алфаму, как к Антонио возвращаются воспоминания о последних нескольких месяцах — воспоминания, которые Антонио пытался стереть с помощью выпивки. Он вспоминает, как приехал в Лиссабон, где, к своему стыду, пустился в безумный загул — выпивка, женщины, игральные кости; если Хелина не могла отмыть дочиста его поганые реалы, значит, он должен прокутить их в самых злачных тавернах Алфамы. В распухших веках блестят слезы.

Его другу совсем необязательно знать причину мук, чтобы понять их глубину. Жуан говорит:

— Поживи здесь, Антонио. Позволь нам залечить твои раны.

Антонио пытается возразить, прибегнув к обычной развязности, но боль берет свое. Ему удается лишь сказать:

— Только до тех пор, пока не поправлюсь.

Жуан кивает и опускает прохладную ладонь на горячий лоб Антонио.

— Мы постараемся обеспечить тебя всем необходимым.

Раны Антонио оказываются такими же упрямыми, как он. Сломанные кости и порезы заживают очень медленно. Когда он встает с постели, то качается, как на палубе корабля. Гнетущие воспоминания о походе и Хелине никак не отпускают.

Дни превращаются в недели, а недели — в месяцы. Не находя себе покоя ни в одинокой келье, ни во время прогулок вокруг монастыря, он начинает посещать мессы. Ритмичные песнопения, когда-то так ему досаждавшие, начинают успокаивать. Все острые углы постепенно сглаживаются.

Антонио находит покой в заведенном монастырском порядке, в молчании, царящем во всех залах и даже трапезных. Он не становится ярым христианином; он терпит присутствие Бога в своей жизни, как обычно смиряются с компанией назойливого и раздражающего, но все же любимого брата. Постепенно Жуан приучает Антонио к жизни в монастыре Святого Винсента, и Антонио обретает покой, о котором они оба молились.

Но потом по коридорам монастыря проходят рыцари ордена Христа.

54

Наши дни

Нью Йорк

Мара и Бен нервно улыбнулись друг другу через длинный блестящий стол, разделявший их в зале заседаний. В центре стола лежал свиток, как сияющая драгоценность, выложенная на черный шелк.

— Ты уверена? — спросил Бен.

— На все сто, — ответила Мара.

Она была убеждена в своей правоте; однако голос дрожал, ведь ей предстояли самые неприятные переговоры с весьма грозным противником.

— Тогда ладно. Просто пообещай, что позовешь меня при малейшем осложнении.

— Обещаю.

Бен обогнул стол и наклонился к ее стулу.

— Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — сказал он.

Протянув руку, чтобы поправить прядь волос, он дотронулся пальцами до ее щеки. Мара смягчилась и слегка наклонила голову, так что щека полностью легла в его ладонь. Ее накрыло волной спокойствия, хотя один-единственный день, совместно проведенный в Нью-Йорке, совершенно не внес ясности в ее чувства к этому человеку.

Пробили напольные часы.

— Тебе лучше уйти, Бен.

Он выпрямился и направился к выходу. Повернув ручку, он не открыл дверь, а обернулся, чтобы еще раз бросить на нее ободряющий взгляд.

Мара разгладила синий жакет и юбку, поправила крахмальный воротничок белой блузки, сменив черные дорожные ансамбли, в которых провела последние несколько недель. Она была готова к встрече.

В дверь постучал Джо. Услышав разрешение Мары, он распахнул одну створку и отошел. Появился виконт Томар.

Мара встала и протянула руку для приветствия. Виконт никак не отреагировал, в левой руке он держал плоский чемоданчик. Он так и не простил ее за то, что она вызвала его сюда. Как и за кражу самого ценного имущества.

Мара жестом пригласила виконта занять место напротив. Он продолжал неподвижно стоять и молчать. Но потом его взгляд переместился на центр стола, где лежал свиток.

— Это моя карта? — спросил он.

Мара видела, как он начал сжимать и разжимать правую руку, словно собирался подскочить к столу и схватить свиток.

— Да, — ответила она. — А мою карту вы принесли?

Виконт кивнул, приподняв чемоданчик.

— Хотя вряд ли она ваша. — Он буквально закипал изнутри.

— Вашей я бы ее тоже не назвала, господин Диаш.

Она не удержалась от колкости, хотя заранее пообещала себе сдерживаться. Мара не позволила себе опуститься до его уровня, вновь взяв профессиональный тон:

— Я пригласила вас сюда по одной причине. У меня есть предложение, которое, возможно, отвечает нашим целям.