Тайна поместья

Я снова обратилась к гобелену и теперь, когда первое потрясение от вида трупов Габриэля и Пятницы прошло, я заметила, что только часть канвы была покрыта вышивкой, а остальное пространство было пусто.

Сара словно прочитала мои мысли.

— Это место для тебя, — сказала она торжественным тоном прорицательницы, которой известно будущее.

Я ничего не ответила, и тогда она подошла ко мне вплотную и схватила меня за руку. Даже сквозь рукав платья я почувствовала, как горят ее пальцы.

— Я не могу закончить работу, — сказала она недовольным тоном. — Потому что не знаю, что с тобой делать. — Она повернула гобелен лицевой стороной к себе и пробормотала: — Ты не знаешь, я не знаю, зато монах знает… — Она вздохнула и сказала: — Ох ты, Господи, придется ждать. Такая досада! Я не могу взяться за новый гобелен, пока этот не закончен.

Она свернула вышивку и снова убрала в шкаф. Затем она подошла ко мне и пристально на меня посмотрела.

— Что-то ты неважно выглядишь, Кэтрин. Тебе лучше сесть. Ты же выдержишь, правда? Бедняжка Клер! Она вот не выдержала родов. Рождение Габриэля убило ее.

Пытаясь отделаться от того мрачного впечатления, которое произвела на меня ее картина, я сказала:

— У нее было плохое сердце, а я совершенно здорова.

Сара опять склонила голову набок и взглянула на меня с каким-то любопытством.

— Наверное, поэтому мы и подружились, — начала она.

— Почему поэтому? — спросила я.

— Мы ведь с самого начала стали друзьями. Ты мне сразу понравилась. Я подумала: «Мне нравится Кэтрин. Она меня понимает». А теперь они, наверное, скажут: «Понятно, почему они понимают друг друга».

— О чем вы говорите, тетя Сара? Почему мы с вами должны понимать друг друга лучше, чем все остальные?

— Они всегда говорят, что я впала в детство.

И тут меня вдруг впервые осенила жуткая мысль.

— А что они говорят обо мне?

Она помолчала немного и потом неожиданно сказала:

— Мне всегда нравилась галерея менестрелей.

Мне не терпелось понять, что творилось в ее замутненном сознании, и вдруг до меня дошло, что слова о галерее вовсе не были бредом и что галерея была как-то связана с открытиями, которые она сделала.

— Значит, вы были на галерее менестрелей, — сказала я поспешно, — и вы услышали чей-то разговор внизу.

Она закивала головой и затем быстро обернулась, словно боясь, что сзади кто-то стоит.

— Так вы услышали что-то обо мне?

Она снова кивнула, потом покачала головой.

— Боюсь, что в этом году у нас будет мало рождественских украшений. Это из-за Габриэля. Может быть, повесят немного остролиста и все.

Меня всю трясло от нетерпения, но я знала, что если я хочу что-нибудь от нее узнать, я ни в коем случае не должна спугнуть ее разговорчивое настроение. Она явно что-то знала, но боялась говорить, поэтому я решила сделать вид, что меня это не интересует, и сменила тему.

— Не огорчайтесь, — сказала я спокойным тоном, — зато в следующее Рождество все будет по-прежнему.

— Кто знает, что случится с нами к следующему Рождеству — со мной или… с тобой?

— Я, возможно, буду здесь, как и сейчас. Ведь если родится мальчик, все захотят, чтобы он рос здесь, не так ли?

— Но они могут у тебя его забрать, а тебя поместить в…

Я сделала вид, что не слышала последних слов, и перебила ее:

— Я не соглашусь расстаться с моим ребенком, и никто не сможет меня с ним разлучить.

— Они смогут… если доктор скажет, что так надо.

Я взяла крестильный наряд, делая вид, что рассматриваю его, но к моему ужасу у меня начали так дрожать руки, что я испугалась, что Сара это заметит.

— А что, доктор что-то такое уже сказал?

— Ну, конечно. Он говорил это Рут. Он сказал, что, может быть, придется… если тебе станет еще хуже, и что, может, это даже лучше сделать еще до рождения ребенка.

— Вы были в это время на галерее?

— Да, а они — внизу, в холле. Они меня не видели.

— И что, доктор сказал, что я больна?

— Он сказал: «Умственное расстройство». Еще он сказал, что при этом бывают галлюцинации и что такие люди делают что-то, а потом думают, что это сделал кто-то другой. Он сказал, что это разновидность мании преследования, или что-то в этом роде.

— Понятно. И он сказал, что я этим страдаю?

У нее задрожали губы.

— Кэтрин, я была так рада, когда ты к нам приехала жить. Я не хочу, чтобы тебя увезли. Я не хочу, чтобы тебя отправили в Уорстуисл.

Ее слова прозвучали, как погребальный звон, как колокола, возвещающие мои похороны. Значит, они задумали похоронить меня заживо в лечебнице для душевнобольных!

Я не могла больше оставаться в ее комнате.

— Простите меня, тетя Сара, я пойду к себе. Мне сейчас полагается отдыхать, — сказала я и, не дожидаясь ответа, поцеловала ее в щеку и пошла к двери. Как только я оказалась в коридоре, я бросилась бежать и перевела дух только у себя в комнате, когда захлопнула за собой дверь. Я чувствовала себя загнанным зверем, который уже видит прутья клетки, которая ему предназначена. Я должна спастись, пока моя клетка не захлопнулась, но как?

* * *

Решение пришло ко мне очень быстро. Я пойду к доктору Смиту и потребую объяснения. Что он собственно имел в виду, говоря все это Рут? Мне не хотелось выдавать Сару, но для меня это был вопрос жизни и смерти, и я не могла думать о пустяках в такой момент.

Значит, они все думают, что я сумасшедшая. Это слово барабанной дробью стучало у меня в мозгу. Они говорят, что у меня галлюцинации, что мне привиделось, что кто-то ночью был в моей комнате, что я начала делать странные, нелепые вещи, а потом воображать, что их сделал кто-то другой.

Они убедили в этом доктора Смита, и теперь я должна доказать ему, что они все ошибаются.

Я надела свою синюю накидку — ту самую, что висела на парапете, — и отправилась к дому доктора. Я знала, где он живет, потому что, когда мы возвращались с Саймоном из Несборо, он сначала завез домой Дамарис, а потом уже нас с Люком. Сама же я до сих пор никогда не была в доме доктора. При мне никто из Рокуэллов не ходил к нему в гости — видимо, из-за болезни его жены.

Дом доктора был довольно высокий и какой-то узкий, а шторы на окнах напомнили мне о доме моего отца. Перед домом росли высокие ели, от которых на нем лежала густая тень.