Тайна, приносящая смерть
Шрифт:
– Вот так, значится, ага... – выдала она после долгих напряженных размышлений. – Вот это, стало быть, Степаныч... Ага...
Она, додумавшись до такого ужаса, округлившего ей глаза, попятилась от Саши. И когда очутилась от нее на безопасном расстоянии, выпалила:
– Как же это ты так, девка???
И умчалась тут же, развевая подолом, разносить по деревне несусветную новость...
Сегодня с утра шел дождь, но Саша настырно полезла в картофельные борозды, начав копать.
Зачем ей это было нужно, она и сама не знала. Месила лопатой вязкий чернозем, выколупывала из грязи крохотные неуродившиеся
– Мне очень плохо, ма... – прошептала она в темноту комнаты, за окном был уже вечер, свесила ноги с кровати, стащила с себя грязную обувь и, неся ее в руках, босиком прошла к порогу.
Включила свет во всем доме, помыла все – и обувь, и пол, где наследила. Потом поменяла белье на кровати, взбила подушки, как обычно это делала мать. Пошла в кухню. Вдруг захотелось есть. Первый раз со дня ее смерти Саше захотелось есть. Наверное, ее возня с картошкой на свежем воздухе разбудила давно уснувший аппетит.
Поставила сковородку на плиту, разбила в нее два яйца, посыпала зеленым луком, накрыла крышкой, присела рядышком с плитой на мамину высокую табуретку. Она всегда на ней сидела, когда что-то надо было постоянно помешивать или переворачивать. Табуретку еще отец для Маши сделал, жалея ее натруженные ноги. Шутка ли: три раза за день на ферму и обратно, потом еще дома накормить всех, дом в порядке содержать, постирать, погладить. Вот табуретку из сострадания и смастерил.
– Лучше бы ты, папочка, смастерил для нее семейное счастье, – проговорила Саша, попрыгала на отцовском изделии и тут же перепуганно вздрогнула от короткого стука в кухонное окно.
Окно выходило в огород. Кому понадобилось в такое позднее время туда забредать? Видно не было ничего, кроме черного квадрата стекла. Вот дура, забыла шторки сдвинуть, ее видно как на ладони, а того, кто стучит – нет.
– Кто там? – громко позвала Саша и отключила газ. – Кто стучит?
– Сашка, открой! – попросил женский голос, показавшийся Саше очень знакомым. – Открой, мне очень нужно с тобой поговорить!
– Да кто там, наконец???
Она так и не вспомнила голос. В голову полезла и Лялька, и Маринка, и даже – господи спаси – мать покойная. Вдруг в огороде ее привидение бродит?!
– Да я это – Таня Вострикова! Что, не узнала, что ли?
– Фу-ты! – Саша выдохнула с облегчением, сползла с высокого табурета и поспешила в сенцы, открывать заднюю дверь. – Входи, чего ты так поздно-то?
Татьяна, прежде чем перешагнуть порог, долго скребыхала подошвами кроссовок о металлическую чистилку, врытую возле порога покойным Сашиным отцом. Осторожно вошла, поздоровалась.
– Чего так поздно, Тань? Пройдешь в дом?
– Пройду, только... – Она попридержала Сашу за рукав олимпийки. – Прежде чем начнешь ахать и удивляться, выслушай меня. Обещаешь?
– Ладно. – Саша пожала плечами и пошла в дом, Таня последовала за ней. – Яичницу будешь?
– Буду, – обрадовалась та. – Жрать охота, не знаешь как!
– Что же тебя в городе на высокооплачиваемой
работе не подкармливают?Саша влезла в шкаф, достала две тарелки, положила в каждую по глазку, по помидору и по куску хлеба. Поставила все на стол, села сама и пригласила гостью.
Та, стоявшая все это время боком к ней, села, резко подняла голову и с болезненной гримасой уставилась на Сашу.
– Вот! – выдохнула она, заметив, как Саша от неожиданности отпрянула, а потом начала изучать ее подживающие, но еще не совсем зажившие царапины. – Видишь?
– Вижу, – кивнула Саша, взяла вилку, воткнула ее в середину желтка. – И что это?
– Царапины! – Таня тоже взяла вилку и тоже начала расправляться с глазуньей.
– Вижу, что царапины, – фыркнула хозяйка. – Не пойму, что это за царапины? Ты что, в крыжовник головой упала? Или у тебя работа такая: лазать сквозь колючую проволоку?
– Нет никакой работы, Саш, – выдохнула со слезой Вострикова, откусила помидор, хлеба, пожевала. – Дома я была все это время.
– Как это?! – Саша с набитым ртом уставилась на нее как на пришельца. – Все, в том числе и Бабенко, говорили, что ты уехала в город работать. Тебя тут искали! Из милиции, между прочим!
– Знаю, что искали, – она медленно жевала, глядя на Сашу жалобно и виновато. – Только дома я все это время была. Степаныч велел сидеть тихо и не высовываться.
– Степаныч???
– Он, он. И еду мне носил все эти две недели. А последние три дня будто позабыл обо мне. А у меня в доме ни корки хлеба. Подумала-подумала и решила к тебе прийти. Авось не выгонишь, авось накормишь.
– Кормлю, как видишь, – осторожно заметила Саша.
Обернулась, распахнула дверцу холодильника, она со своего места как раз до него доставала. Порылась по забитым полкам, нашла батон докторской колбасы, положила на стол, взяла в руки нож и начала нарезать ее тонкими кружочками. Потом сложила все нарезанное в Танину тарелку и приказала:
– Ешь! Что, правда три дня голодала?
– Ну не совсем три... Подбирала крохи, которые остались. Удивляюсь даже, чего он не шел... С ним все в порядке? Жив-здоров в смысле?
– Конечно. С города приехал вчера часов в десять, Маринка сказала, что как в воду опущенный.
– Ага, так она сказала! – фыркнула недоверчиво Таня с набитым ртом. – Она скажет так, что уши свернутся! Жив, значит... А чего же тогда про меня забыл?
– Не знаю. – Саша подобрала с тарелки корочкой хлеба остатки глазуньи, дожевала помидор, убрала свою посуду в раковину. Вернулась к столу. – А что это он тебя под домашний арест определил, Тань?
– Точно ты сказала, под арест! – покивала Вострикова, без устали таская в рот кружочки колбасы. – Пришел в то утро, когда маму твою нашли мертвой, а у меня морда вся расцарапанная. Он мне и предъявляет: ты, говорит, убила? Я на него глаза поставила и не пойму, чего он лопочет! Потом уж объяснил...
– И что он объяснил? – осторожно поинтересовалась Саша.
Она теперь решила во всем соблюдать осторожность. Во всем и со всеми, включая Степаныча.
Вчера, к примеру, не проявила этой самой осторожности, и что? И результат не заставил себя долго ждать. К вечеру деревня гудела, как улей, наверняка. Обсуждали новую версию убийства Мани Углиной, обвиняя своими длинными языками во всем ее дочь.