Тайна распятия

Арианская ересь в той или иной степени получила распространение практически по всей территории Римского государства, а Константину была нужна единая, гармоничная церковь, на которую он мог бы опереться в деле сохранения единства империи. Император написал письмо обоим зачинщикам богословского спора, в котором просил прекратить бесполезную, по его мнению, дискуссию. Как язычнику, ему было безразлично, кто такой Христос — Бог или лишь обожествленный человек, но сам факт ожесточенной вражды, связанной с этой темой, мешал реализации задуманного им и его матерью плана. Однако Александр и Арий отказались примириться, и вопрос был вынесен на рассмотрение Собора.

В Никею прибыли более трехсот епископов, среди которых были гости из Скифии, стран Кавказа и многих земель Причерноморья. При этом епископы Запада ограничились участием лишь нескольких делегатов, объясняя такое решение тем, что арианская ересь в западной части империи практически неизвестна. Участникам Собора предстояло, прежде всего, обсудить накопившиеся в жизни разбросанных по всей империи христианских общин разногласия, угрожавшие стабильности государства, которое Константин с таким трудом объединил.

На собрании председательствовал сам император, старательно вникавший в суть каждого спорного вопроса. Он был великолепен и, можно сказать, величественен в своих богато расшитых золотом одеждах, изумительной работы золотой короне с драгоценными каменьями. Войдя в зал, он занял место во главе собрания, а рядом, по левую сторону от него, расположился председательствующий — епископ Евстафий Антиохийский. В своей речи перед участниками Собора Константин заявил, что главное его желание и забота — достижение духовной гармонии, которая принесет народам империи мир и процветание. Основное внимание на Соборе, по его мнению, следовало уделить двум важным проблемам: окончанию спора о божественной сущности Иисуса Христа и установлению точной даты празднования Пасхи, которую Константин считал невозможным праздновать вместе с иудеями. По обоим вопросам участники Никейского собора больше всего расходились во мнениях.

Два месяца день за днем продолжались жаркие богословские споры. Но прежде всего слово было предоставлено зачинщику дискуссии — пресвитеру Арию из Александрии. Арий, ливиец по происхождению, был прекрасным диалектиком, красноречивым проповедником чинного и строгого поведения. Высокого роста, худощавый, внешне благообразный седовласый старик был кумиром своих прихожан, и слава о нем простиралась далеко за пределами александрийской церкви. Он вышел на середину зала перед всем собранием и без тени боязни или сомнения начал свою речь.

* * *

— В какого Бога веруете вы, собравшиеся здесь? — громогласно вопрошал пресвитер Арий. — Светоч правды и истины ведет вас или гордыня и заблуждение? Сам отныне предвечный Искупитель и Спаситель наш говорил, что Он — лишь Сын Отца Небесного, царство которого Он призван был принести на грешную землю. Вдумайтесь: то, что произошло, не могло быть прежде, чем произошло! Если Отец родил Сына, значит, Рожденный как таковой имеет начало бытия; следовательно, было время, когда Сына не было, и Он имеет свое существо из небытия. Размышляя о природе Сына, мы не можем утверждать ничего другого, как то, что Он — создание тварное.

Далее, если Сын имеет начало, то, значит, хотя Бог Отец и вечен, было время, когда Он не был Отцом и у Него не было Сына. Сын не вечный, но мы признаем, что Он выше всех тварей; Сын подобен Отцу — Бог по имени, но не по существу. Сын создан, сотворен Творцом прежде всего, и через Сына создан мир. Если так, то источник мудрости — Отец, который по благости сообщил Сыну эту мудрость, но Сын не знает вполне Бога Отца и не единосущен Ему. Дух Святой тоже не вполне лицо Божие, а создан Сыном.

Вы же, утверждающие обратное, идете против понимания и рассудка, а между тем все, кто верит Церкви нашей, жаждут истины и в благостном ожидании пребывают, что собор наш даст им эту истину.

Снова и снова возвращался он к обоснованию своего положения о том, что Сын вторичен по отношению к Отцу и не может быть ему единосущен. Ария поддерживали такие известные епископы, как кумир императора Евсевий Кесарийский и Евсевий Никомидийский, и поэтому пресвитер и его сторонники выступали очень смело и открыто, надеясь привлечь императора на свою сторону. Однако Константин искал не правды, а компромисса. Он не слишком разбирался в этих богословских тонкостях, но хорошо чувствовал настроение большинства. Когда он услышал, что речь Ария вызвала гул негодования в соборе, он счел за благо принять во внимание и мнения других выступающих, которые пытались сгладить разногласия и найти устраивающий всех вариант. Одним из тех, кто особенно рьяно возражал Арию, был молодой помощник епископа Александрийского Афанасий.

— Но ведь это из-за нас Он стал плотью, — говорил Афанасий, — ради нашего спасения Он пришел и родился в человеческом теле. После того как Он доказал божественность своими делами, Он принес жертву ради всех и предал свое тело смерти, чтобы искупить первородный грех людей и доказать, что Он сильнее небытия… Ибо Он стал человеком, чтобы мы могли обожествиться; Он показал себя в теле, чтобы мы могли понять Отца; Он вынес все муки, чтобы мы могли наследовать бессмертие. Через Его смерть бессмертие стало доступно всем.

Ибо лучи солнца принадлежат самому солнцу, и солнечной материи от этого не становится меньше. Солнечная материя составляет одно целое, и лучи с ней — совершенны и неделимы. Эти лучи не уменьшают материи света, но являются ее плодом. Так и Спаситель наш един, неделим и единосущен с Отцом Его небесным….

Жаркие споры сторонников и противников Ария продолжались день за днем, пока однажды император не пригласил к себе в покои епископа Александра — главного оппонента Ария, Евсевия Кесарийского, мнению которого очень доверял, и нескольких своих советников.

— Вы все знаете, к чему устремлены мои помыслы. Пора прийти к какому-то мнению, — стал увещевать их Константин. — Я вижу, что большинство епископов Ария не поддерживает. Но ведь у него много сторонников среди верных, и не только в Александрии. Если Арий будет осужден, неминуемы волнения.

— А если ересь Ария будет принята, вере сей не быть! — Епископ Александр был категоричен. — Если мы не признаем, что Сын единосущен Отцу, иудеи скажут, что Сын — вторичен и тварен, а значит, имеются сомнения в том, чему Он учил; они будут смеяться над нами, ибо для них Бог Отец — это иудейский бог Яхве.

— Этого нельзя допустить! — воскликнул император. — Мы должны дать народам империи сильного Бога, более могущественного, чем иудейский, вера в которого объединит их и укрепит государство. Решено, пусть будет «единосущный»!

Искомый компромисс, который фактически означал осуждение арианцев, в угоду императору предложил Евсевий Кесарийский. Это и был принятый позже символ веры. Таким образом, взгляды Ария были объявлены «ересью», осуждены большинством голосов присутствующих епископов (кроме двух) и составлен символ веры, в который был внесен термин «единосущный Отцу», навсегда закрепивший в сознании христиан истину о божественности Иисуса Христа, принявшего человеческую природу для искупления грехов всего человеческого рода. Епископы сформулировали такой символ веры, в котором подчеркивалась божественная суть Иисуса Христа и триединство Бога-Отца, Бога-Сына и Святого Духа. Как заявил по этому поводу епископ Александр Александрийский, «Святая Троица есть в троице единица».