Тайна распятия

— Вот видишь… Как же без любви к самой себе ты ждешь, что тело твое ответит взаимностью? Ведь именно любовь — это дарованная нам Всевышним благодать, которая соединяет все составляющие человеческого бытия таким образом, что они не подавляют, а взаимно дополняют друг друга, как отдельные части человеческого тела. И хотя у каждого из людей в земной жизни свой путь, однако, если глубоко заглянуть в их души, разве не любовь, без изъятий и ограничений, обозначена там как смысл всех устремлений? Нет ничего выше и важнее. Любить себя и любить окружающий мир — значит быть благодарной Всевышнему за то, что Он сотворил тебя такой, какая ты есть, и принимать те радости и испытания, которые Он ниспослал тебе в этой земной жизни, ибо непостижим и неведом человеку Его замысел.

Незнакомец встал и помог подняться Клаудии.

— Пойдем, тебе пора назад, в Кейсарию, — сказал он и добавил загадочно: — Пусть свершится то, что должно.

Они вернулись к коням, где Клаудию ждали ее спутники.

— Как звать тебя? — спросила Клаудиа на прощание. Она была слишком взволнована, чтобы говорить еще о чем-то.

— Меня зовут Иешуа, — ответил незнакомец и отпустил коня. — Иешуа из Назарета Галилейского. Прощай! Да пребудут с тобой любовь и вера!

* * *

— Кто ты и откуда? — Пилат равнодушно и с брезгливостью разглядывал оборванного арестанта, которого охрана втолкнула в зал суда. — Имеешь ли какое-либо гражданство? Бумаги какие-нибудь есть?

Высокий, худощавый, со спутанными русыми волосами, на которых запеклась кровь, с небольшой, некогда аккуратно подстриженной бородкой, арестант стоял перед Пилатом, слегка пошатываясь, со связанными сзади руками.

— Меня зовут Иешуа. Где и когда родился — точно не знаю, а вырос я в Назарете, в семье плотника. Это в Галилее, — ответил он красивым, хотя несколько охрипшим, очевидно, от жажды голосом.

— Ты иудей? Каким богам молишься?

— Нет, я не иудей. А верую я в Бога, единого для всех.

— Что-что? Вот как? Так уж и для всех?! — с насмешкой в голосе переспросил Пилат. — Это что-то неслыханное. Не иудей, но веришь в единого Бога? Не хочешь ли ты тем самым сказать, что у меня, у тебя и у первосвященника Каифы — Бог один?

— Это так.

— О-о, нет, это не так! Боги, которые вручили власть императору Тиберию, величайшему из когда-либо живших и ныне живущих кесарю, и тот самый бог, которому молится в Ершалаимском Храме Каифа, — разве это одно и то же? Ты, по-видимому, или слишком глуп, или просто сумасшедший, если всерьез говоришь о едином Боге для всех.

— Ты ошибаешься, префект. — Арестованный как-то снисходительно посмотрел на Пилата. — Если бы власть императорам вручалась свыше, разве стали бы они требовать причисления себя к сонму римских божеств? Все наоборот : не боги ваши используют императоров для осуществления своей воли, а императоры используют богов для того, чтобы возвеличиваться, подчинять и править.А должно быть так: кесарю — кесарево, Богу — Богово. Разве истинный посланник Божий будет требовать, чтобы ему служили? Нет и еще раз нет! Это он приходит, чтобы послужить Господу! Поверь, Всевышнему Творцу, Отцу нашему небесному, нет никакого дела до Тиберия и его царствования. И ему все равно, кому молится Каифа. Потому что Каифа только делает вид, будто верит и молится, на самом деле для него Бог — это способ осуществления власти. А Бог не есть власть, Бог есть любовь.

— Как-как? — Удивлению Пилата, кажется, не было предела. — Сегодня прямо день открытий! — воскликнул он. — Что говоришь ты? Бог есть любовь? Страшные несчастия, которые боги посылают на людей, болезни, войны — это все любовь, по-твоему? Ты точно сумасшедший. Причем вдвойне, если смеешь поминать Тиберия без должного почтения в присутствии его префекта. Ты — в шаге от обвинения по закону об оскорблении императора. Я предупреждаю тебя, — сказал он, теперь с угрозой в голосе.

— Несчастия возникают вопреки, а не по воле Всевышнего. Люди не следуют Его заповедям… Нажива, стремление к богатству, власти, удовлетворению мелких телесных потребностей вытеснили из их сердец любовь. Но лишь она — единственная реальность, к которой стоит стремиться, все остальное — плод воображения. Вот смотри: у меня нет ничего, а ты, по твоему мнению, всесилен. Но счастлив ли ты? А я — счастлив безмерно.

— Ты — счастлив? Избитый, охрипший, в грязном рубище и на волоске от смерти? — Пилат только из любопытства продолжал этот странный диалог. Для себя он уже решил, что перед ним безобидный бродяга, хотя и софист с хорошо подвешенным языком, которого, очевидно, по ошибке приговорили к смерти.

— Да, я счастлив и могу рассказать тебе почему. Два дня назад я был в Галилее и близ Тивериадского озера встретил группу всадников, среди которых была молодая женщина редкой красоты. Душа ее была в большой тоске, а тело покрыто ужасной коростой. Люди направлялись к Мертвому морю, но я поговорил с женщиной, и теперь она знает, как излечить свое тело, а главное — душу…Теперь ее жизнь изменится, и это доставляет мне радость.

Пилат напрягся. Неужели он говорит о Клаудии?

— Как ее звали?

— Я не знаю. Это не имеет значения. Я не знаю, кто была эта женщина, откуда она и как ее зовут. Я же говорю — Бог един для всех, и для него как для Отца все дети равны.

— Да-да, кажется, в бумагах синедриона говорится, что ты называешь Бога отцом. Ты что же, утверждаешь, что ты — сын Бога? — В голосе Пилата сквозила явная насмешка.

— Ты — тоже творение Бога, префект. Мы все его дети. Я только это и говорил, что я — сын своего отца, а то, что Всевышний — Отец нам всем, так с этим не спорит даже Каифа.

Время подошло к полудню. Был хамсин — сухой и жаркий юго-восточный ветер, несший с собой много песка и пыли. Изнуряющая жара мешала Пилату думать, да и сидеть в кресле ему было тяжело. Пилат несколько запутался и решил отложить допрос. Его что-то начало беспокоить в арестанте, и он понял, что нужно собраться с мыслями.

Пилат приказал страже увести арестованного. Кроме того, он послал гонца к Каифе с просьбой прибыть во дворец немедля. Лишь после этого префект отправился в свои личные покои, где его терпеливо дожидался Афраний. Им снова было о чем поговорить.

* * *

Клаудиа не находила себе места. Ей было тесно и невыносимо одиноко в собственном доме. Встреча в Галилее вмиг перевернула ее жизнь. Прежде всего свершилось чудо, в которое невозможно было поверить. Тем вечером, когда они вернулись с полдороги назад, в Кейсарию, Клаудиа лишь успела принять ванну… А уже следующим утром ее кожа блистала молочной белизной и была чиста, без малейших признаков болезни. Всю дорогу домой и даже теперь ее не покидали мысли о встретившемся ей необыкновенном лекаре. Она все еще ощущала на себе его взгляд, слышала его голос… Наконец Клаудиа решилась.