Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

– Ты мне вот что ответь… – и злорадно замолчал.

Зейнальпур поднял голову, изображая внимание, и крестьянин продолжил:

– Слыхал я, что, пока меня не было, ты тут за Нане-Али увивался?

Зейнальпур похолодел. Неужели пришел конец его отношениям с этим человеком? Неужели его легкому флирту в отсутствие крестьянина суждено стать преградой для извлечения истинной пользы из великого момента? Смазливая бабенка осталась одна, он тоже один – откуда ему было знать, что муж ее так разбогатеет?… Он вообще не думал, что тот вернется. Велика ли беда в том, что он тихонько и незаметно поглядывал на женщину, пожимал ей руку, чуть касался плеча и мечтал. Мечтал, что когда-нибудь – пусть не у родника, где по иранской традиции происходят любовные свидания, пусть не на задах деревни, на сеновале или в риге, где разворачиваются подобные события в европейских романах и фильмах, но хотя бы в степи, под кустом, где угодно, хоть на ветке, хоть в хлеву, рядом с навозной кучей, – он отведет покрывало от ее лица, скажет ей самые главные слова и, может быть, даже сумеет просунуть руку под цветастый ситец ее платья, коснуться пальцем нежного пупка, а там и (если бы судьба была более благосклонна к нему и красотка не сбежала бы раньше времени к родне) распустить тихонько тесемку на поясе ее узких черных коленкоровых шаровар – только и всего. Но откуда крестьянин узнал о его тайне… Что теперь делать, что будет теперь?

Крестьянин, щуря глаза, в которых, кажется, таилась усмешка, пристально смотрел на него. Зейнальпуру нечего было сказать. Он отвел взгляд, опустил голову. Крестьянин произнес:

– Господин Зейнальпур! – В тоне его слышалось порицание. Он покачал головой и еще раз сказал: – Господин Зейнальпур! – На этот раз восклицание звучало презрительно и даже угрожающе.

Зейнальпур, охваченный сомнениями, не знал, как поступить.

– Господин Зейнальпур? – в третий раз возгласил крестьянин.

Зейнальпур понял, что необходимо перевести внимание собеседника на что-то другое. Понял, что пренебрежительное повторение его имени может послужить предлогом для изменения темы разговора. В его бархатных глазах опять блеснуло понимание момента, профессионально скромная улыбка опять вернулась на его лицо, когда он тихо проговорил:

– «Пур» означает «сын», а «Зейналь» – это имя. Это крестьянину было совсем недоступно.

– Имя? Что за имя? Это что значит? – спросил он насмешливо и пренебрежительно, но не без любопытства.

– В наших краях, господин, Зейналь – уменьшительное имя имама Чармаха [15] , – пояснил учитель.

– Что за имам Чармах?… – снова спросил крестьянин (значение слова «уменьшительное» он тоже не понимал) и на всякий случай добавил: – Прости Господи!

Зейнальпур, который думал только о том, как бы исправить положение, осторожно предложил:

– Если вам не нравится, господин, я могу его переменить.

– Переменить? Что переменить?

– Имя, господин.

15

Имам Чармах – одно из прозваний четвертого шиитского имама Зейнальабедина Али ибн Хосейна.

– Имя?… Имя он переменит, помилуй Аллах!

– Да это не трудно. Как вам больше понравится.

– Великий Боже! – удивленно воскликнул крестьянин и, поскольку ничего не мог придумать, спросил: – Это что – в ваших краях обычай такой?

Зейнальпур протянул руку, чтобы снять воображаемую соринку с затянутого в кожу плеча, даже подул на него. Крестьянин сказал:

– А вы откуда родом, из какого вилаята [16] ?

– Из Трихвостгорья…

– Где это – Трихвостгорье?

16

Вилаят – провинция, губерния. Название провинции в оригинале – вымышленное.

– Ну, сам-то я из Тегерана, конечно, а семейство наше происходит из Трихвостгорья.

Крестьянин опять было переспросил:

– Трихвостгорье?… – но, сообразив, что географические изыскания заведут его слишком далеко, подвел итог: – Значит, из Трихвостгорья. – Некоторое время он пристально всматривался в учителя, потом расплылся в улыбке и с видом первооткрывателя объявил: – Получается – господин Трихвостень! – Радостно посмеиваясь, он продолжал: – Будешь менять имя, назовись Трихвостень. – Разделавшись с этой трудностью, он заключил: – Это имя тебе больше подходит! Какой там еще Зейналь – мелочь какая-то, ты ведь сам говорил, это меньшой по-деревенски. – Он похлопал учителя по плечу, оглядел его, подумал и, гримасничая, проговорил: – Ты давай меняй имя, а я – жену.

– Хотите сменить жену?

– Ага, хочу.

– В новый брак желаете вступить?

– Да, желаю вступить, – подтвердил крестьянин, и слово «вступить» прозвучало у него как «купить».

40

Кувалда тяжело ухала вниз, и сваи по немному уходили в землю. Пилы и топоры обрушились на плодовый сад. Порой пила застревала зубьями в сочных стволах молодых финиковых пальм, но, когда на нее нажимали посильнее, она снова начинала ходить взад-вперед, пока не валила пальму. Пальмовые чурбаки раскалывали топором надвое, заостряли с одного конца и ударами кувалды снова загоняли в землю вокруг голой площадки, которая не так давно была садом. Когда длинная кривая всаженных в землю обрубков сомкнулась, юнец, искатель славы в искусстве, явился к крестьянину.

– Господин, столбы для иллюминации и для бумажных фонариков, которые вы велели установить, пожалуй, немного коротковаты…

Крестьянин; наблюдавший с вершины холма за тем, как продвигается строительство, посмотрел на него как на дурачка, покачал головой:

– Фонарики, говоришь? Люминация? Ну-ну!

Потом привезли колючую проволоку, натянули ее на столбы. Ограда в рост человека, с натянутой между столбами проволокой, окружила просторную площадку, за этой стеной встала другая, пошире, а потом возвели и третий барьер. Глядя, как растет кольцо укреплений, крестьянин, покачивая головой, говорил сам себе: «Помню я, как вы со мной обошлись: избили, выгнали. Чтоб вам пусто было, в мой новый дом вам ходу не будет!»

Понемногу начал вырисовываться силуэт нового дома: круглая башня и по бокам две круглые пристройки. В башне было семь этажей, над верхним этажом простирался свод. На каждом этаже – комнаты, коридоры, ведущие наверх лестницы. В сферических пристройках, примыкавших к башне, также было по нескольку комнат, но эти части дома были одноэтажные. Башня и два круглых строения, стоявшие на террасе на краю пологого склона холма, гордо возвышались над деревней. Они располагались у входа в ущелье, а под ними – деревня и нижние поля, протянувшиеся ровной цепочкой выходные отверстия кяризов и вдалеке – пыльная степь перед барьером порфирных гор, которые на расстоянии казались невесомыми, плавающими в пыли.

Перед домом была широкая и пустая площадка. Множество сваленных на ней извлеченных из земли старых древесных корней образовали целый холм. Когда налетал ветер, он завывал между корневищами и качал башню.

Строительные работы уже завершались, так что пришла пора благоустраивать двор и устанавливать изваяния там, где еще недавно был сад. Двор заполнили статуи павлинов, орлов, лебедей, женщин, ангелов, Ростама и Гива [17] , львов и барсов, фонарные столбы разных фасонов, витязь, поражающий дракона, купидон, рассылающий любовные стрелы, погруженный в молитвенный экстаз херувим, демон с трезубцем в руках, пастушок со свирелью, ангелочек, пускающий струю, пляшущий негритенок в красной феске; но больше всего там было изображений человека. Не человека вообще, нет – то был он сам. А почему бы и нет? Он имел на это право – деньги-то его. Коли все это богатство, пусть даже по воле случая, принадлежало ему, было его, то, значит, он сам был намного лучше, выше других. Где найти достойнее его? Во всяком случае, он сам постоянно твердил себе эти слова.

17

Гив – один из героев «Шахнаме», иранского национального эпоса.

Зейнальпур говорил то же самое. И жена ювелира. Хотя она-то, препоручив другим подобные речи, сама в основном занималась сбором маклерского процента с каждой сделки крестьянина. Ювелир сбывал для крестьянина его золото, жена ювелира приобретала для него предметы домашнего обихода, и оба они жили распрекрасно, дожидаясь лишь окончания, строительства нового дома в деревне, чтобы поскорее устроить свадьбу, засесть в деревне и поглубже влезть в дела крестьянина, разнюхать, откуда берется золото, побольше нажиться.