Тайна святого Арсения
Шрифт:
Появившись в Петербурге из неизвестности, за два только года Мирович стал известным. Василия радовало, что его поэзии гуляют в рукописях столицей, его узнают, его цитируют, неподкупный Михаил Ломоносов, который шаркал коридорами университета и зимой, и летом в своих восточных валенках, украшенных стеклом собственного изготовления, во время лекций цитировал поэзии Василия Мировича как пример новейшей поэтической школы. А когда был объявлен конкурс на рисунок перил петербуржских мостов, то победителем его стал Василий Мирович. Он, потомок знаменитого рода, состоянием которого больше полувека занимаются восемь императоров и столько же созывов Сената, дерзнул
Почему же граф Орлов с императрицей остановились именно на нем? И как будто бы сначала все шло так, как договорились. Вместо ожидаемого всеми наказания за жалобу на Сенат, императрица досрочно даже, 1 октября 1763 года, прапорщику Мировичу присвоила звание подпоручика.
Обрушилось все в душе, когда увидел в полумраке, в мерцании подслеповатой свечи, на сыром полу тело Ивана Антоновича, неживого уже, в луже крови, с перерезанным наискось горлом - потихоньку булькая, из раны хлестала кровь.
Он молился каждый раз, идя на очередное заседание высокого суда, более высокого не помнил Петербург: сорок восемь сановников в раззолоченных мундирах и иерархов духовных, в пышном облачении - молился, чтобы сдержаться и не выдать тайну договоренности; он ошибся один и ему перед Богом держать ответ.
И только сегодня, когда прозвучал приговор, он позволил себе бросить в лицо лукавым судьям:
– Петр Третий недолго на троне был, его убийцей стала жена. Она же украла трон у несчастного Ивана Антоновича, она же грабит эту землю. Разве вы не знаете, что по ее распоряжению были высланы корабли к брату своему, князю Фридриху-Августу с золотом и серебром на двадцать пять миллионов? Их отобрали у тех, кто сегодня кору из деревьев ест и солому. Перед Страшным судом Екатерине не оправдаться.
Вот и все. Завтра приговор приведут в исполнение. А может, в последний момент примчит гонец на коне, и, задыхаясь, зачитает помилование? То самое, которое видел он с размашистой подписью императрицы, видел собственными глазами в руках графа Орлова?
26
Письмо давалось банкиру Судерланду трудно, писал как-то принуждённо, да еще и перо, словно почувствовало настроение хозяина, почему-то царапало и брызгало недовольно чернилами.
Писал он уже третье письмо в Голландию о кредите для императрицы - два предыдущие пришли с отказом из-за несвоевременного расчета.
– К вам какой-то полицейский, - появился на пороге камердинер, перебив и без того несвязные мысли.
Полицмейстер долго мялся под вопросительным взглядом банкира, никак не решался объяснить, почему он здесь.
– Господин Судерланд, я должен выполнить приказание императрицы, - запинаясь, проговорил наконец.
– Не знаю причину гнева ее величества, но наказание сурово.
"Возможно, накликал высокий гнев, потому что вовремя не привез ей средства, - первое, что пришло в голову банкиру.
– Но где здесь моя вина, если банкирские дома боятся".
– Вы меня арестуете?
– Хуже, господин Судерланд. У меня даже не хватает духу, чтобы вымолвить это наказание.
– В Сибирь разве будете отправлять?
"А может, это императрица схватилась, что во время прошлой беседы с ним наедине наговорила лишнего... И теперь свидетеля ее откровений о величественном мифе России лучше убрать?".
– И что же она приказала?
– сорвался банкир.
– Не станут же меня полосовать кнутами при людях и рвать ноздри, как у вас здесь заведено?!
– Ее величество, - съёжился полицмейстер, - приказала сделать из вас чучело.
В Судерланда прямо таки руки занемели, он никак не мог понять услышанное, уяснить даже, что это должно все означать.
– Как чучело? Если пьяны, то скорее спать, а с ума сошли - к врачу.
– Я сам не могу прийти в себя, - пожаловался полицмейстер.
– Попробовал было объяснить императрице и расспросить, как это можно из живого человека, но она сильно рассердилась на меня, накричала и выгнала прочь со словами: "Ваша обязанность - точно выполнить мое распоряжение!".
Банкир все еще не мог опомниться от неслыханной напасти, в которую попал неизвестным образом, но должен был собираться, потому что ему только пятнадцать минут на сборы давали. Он стал просить у полицмейстера разрешения, чтобы написать письмо императрице и просить хоть какого-нибудь объяснения этой неслыханной и ужасной диковине.
– Не велено, - крутил ошарашенно головой полицмейстер.
– Боюсь...
В конце концов, как-то удалось Судерланду уговорить его, но везти письмо императрице наотрез отказался, разве что сможет доставить графу Брюсу.
Граф, прочитав письмо, долго хлопал глазами, как будто туда ему попала жгучая соринка, и оглянулся, нет ли кого из прислужников на всякий случай поблизости, а тогда покрутил пальцем около виска:
– А вы уже давно того...
Не тратя попусту время, прыгнул Брюс в карету и помчал в Зимний.
Императрица, заслышав рассказ графа, только за голову ухватилась.
– Бог ты мой, этот полицмейстер действительно спятил! Бегите, граф, быстренько, чтобы тот придурок по-настоящему беды не наделал, и успокойте как-то банкира.
Граф круто развернулся, и уже в двери его догнал хохот императрицы.
– Я уже догадалась, что случилось. У меня была такая милая собачка, я так ее любила и ласкала, и сегодня, к сожалению, она сдохла. Ее называла я Судерландом, потому что это был подарок банкира. Мне не хотелось расставаться с собачкой, вот я и приказала из нее изготовить чучело... А на полицмейстера накричала, так как думала, что не хочет делать этого из гордыни, что поручение ниже его достоинства...
Помилованный Судерланд еще долго не мог дописать письмо в Голландию, голова трещала, как после тяжелого, безмерного перепоя, совсем так, как недавно после бала его угостил Орлов: "Не выпьешь - за ворот буду лить". И таки вылил целехонький бокал, а дальше предпочёл он лучше уже пить.
" В веселую страну меня забросила судьба, - думал банкир.
– Здесь сделают из тебя чучело охотно... А может, это и хорошо, на таких зарабатывать легче".