Тайна тринадцатого апостола

Израильский офицер, похоже, колеблется, его лицо застыло, будто окаменев. Потом он неожиданно улыбается и протягивает ему свою фляжку с водой. Моктар пьет, не спуская с еврея глаз, и замечает шрам, пересекающий его светловолосую, очень коротко стриженную голову.

Несколько лет спустя в Палестине разразилась интифада. Моктар производил зачистку на одной из улочек Газы, Там было всего несколько лачуг, откуда израильтяне только что отступили, неся потери. Он вошел в разрушенный гранатами двор — какой-то еврей, лежавший без сил под стеной, тихонько стонал, держась за раненую ногу.

Униформы ЦАГАЛ на нем не было, наверняка агент Моссада. Моктар направил на него свой Калашников, собираясь расстрелять. Увидев нацеленное ему прямо в грудь дуло автомата, еврей усмехнулся, его искаженное страданием лицо оживилось. Возле уха начинался длинный шрам.

«Еврей из Синайской пустыни!» Араб медленно поднял дуло своего автомата к небу. Прокашлялся. Сплюнул. Засунув левую руку под рубаху, вытащил пакет первой помощи и швырнул его еврею.

Потом обернулся и бросил своим людям краткий приказ: мол, пошли дальше, нет в этом бараке никого и ничего.

Моктар вздохнул, Рим — прекрасный город, и девушек там полным полно. Побольше, чем в пустыне, уж это точно.

Он вернется в Рим. Притом с удовольствием.

34

Три дня спустя отец Нил уже катил в Римском экспрессе, пытаясь устроиться на неудобном сиденье.

Он был озадачен неожиданным приглашением из Рима. Какие-то рукописи о старинной музыке! Отец настоятель вручил ему билет на поезд, тем самым лишив всякой возможности заехать в Жерминьи, чтобы еще раз сфотографировать плиту. Вместе со своими папками отец Нил прятал на дно чемодана негатив, украденный из кабинета отца Андрея, — ничего компрометирующего в келье оставлять нельзя! Но сможет ли он что-нибудь понять из этого негатива?

Не без удивления он заметил, что его купе почти пусто, хотя все места были забронированы. Единственный пассажир, худощавый мужчина средних лет, казалось, спал, забившись в угол. В Париже при встрече в купе, они обменялись кивками. В светлых кудрях попутчика терялся длинный шрам.

Отец Нил снял куртку, в какой лица духовного звания показываются в миру, и аккуратно сложил на сиденье справа от себя.

Потом он закрыл глаза.

Цель монастырской жизни — избавить человека от страстей, искоренить их подчистую. С тех пор как стал послушником, отец Нил прошел хорошую школу: аббатство Сен-Мартен было просто создано для того, чтобы совершенствоваться в самоотречении. Всецело захваченный поисками истины, он почти не ощущал тягот монашеской жизни. Зато ценил свободу от желаний, которые, к его великому прискорбию, порабощали род людской.

Он уже с трудом мог припомнить, когда в последний раз впадал в гнев, давал волю этой разрушительной страсти. А потому колебался, не зная, как назвать то состояние, в котором находился последние несколько дней. Отец Андрей умер, расследование проведено явно спустя рукава, дело закрыто с заключением «суицид», постыдным для его друга. В монастыре за ним шпионят, роются в его вещах, да еще и обокрали… А теперь его послали в Рим, как бандероль…

Что же это?

Гнев? По крайней мере, сильнейшая досада. Она поднималась в нем бурно, мучительно, как внезапная вспышка давно побежденной болезни.

Отец Нил решил, что нужно разобраться в природе этих нездоровых ощущений, но попозже: «В Риме. Этот город всего навидался».

Он терпеливо восстановил события, окружавшие смерть Иисуса, прослеживая их с того момента, как в поле его зрения замаячила фигура возлюбленного ученика. После собора в Иерусалиме этот человек был еще жив. Бежал в пустыню? Эта гипотеза представлялась отцу Нилу наиболее вероятной, ведь и сам Иисус удалялся туда, причем не единожды. Да и ессеи тоже там скрывались, и зелоты впоследствии прятались там же вплоть до восстания Бар-Кохбы.

И там, в пустыне, его след не затерялся. И, чтобы его отыскать, отцу Нилу нужно услышать весть с того света, голос погибшего друга.

К тому же продолжение исследований отвлечет его, поможет улечься растущему гневу, который он с беспокойством чувствовал в себе.

Он постарался усесться поудобнее, чтобы немного вздремнуть.

Шум поезда мягко убаюкивал. Мимо окна стремительно проносились огни Ламот-Бёврона.

Дальнейшее произошло чрезвычайно быстро. Человек, что пристроился в уголке, встал и подошел, как будто затем, чтобы взять что-то с верхней полки прямо над ним. Отец Нил машинально поднял глаза: полка была пуста.

Он не успел ничего сообразить: блондин уже склонился над ним, протянув руку к его куртке.

Отец Нил уже собрался запротестовать, возмущенный бесцеремонными манерами попутчика.

Но тут дверь купе с шумом отворилась.

Незнакомец разом выпрямился, отдернул протянутую руку, застывшее лицо оживилось, и он улыбнулся отцу Нилу.

— Извините за беспокойство, господа! — Это был контролер. — Пассажиры, которые забронировали свободные места в вашем купе, не явились. У меня здесь две монахини, им во всем поезде не удалось найти двух мест рядом. Ну вот, сестры, располагайтесь, в этом купе места хватит. Доброго пути!

Монахини вошли, церемонно поклонившись отцу Нилу, а попутчик тем временем, не сказав ни единого слова, вернулся на свое место, закрыл глаза и через мгновение уже спал.

«Странный субъект! Что на него нашло?»

Однако внимание отца Нила тотчас переключилось на вновь прибывших. Пришлось, освобождая им место, забросить свой чемодан на верхнюю полку, затолкать под сиденье свои толстые папки, а потом терпеть нескончаемую болтовню благочестивых монахинь.

Тем временем наступила ночь. Пытаясь заснуть, отец Нил отметил, что его загадочный визави как забился в свой угол, так с тех пор даже пальцем не шевельнул.

Когда, разбуженный на рассвете, он открыл глаза, угловое сиденье было пусто. Чтобы позавтракать, отцу Нилу пришлось пройти весь поезд от начала до конца, но того человека нигде не было. След простыл.

Возвратясь в купе, где одна из добрейших сестер заставила его попробовать жуткий кофе из своего термоса, он должен был признать очевидное: таинственный пассажир исчез.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

35

Пелла, Иордания, год 58

— Как твои ноги, аббу?

Возлюбленный ученик вздохнул. За прошедшие годы его волосы побелели, щеки запали. Поглядев на мужчину в полном расцвете сил, сидевшего рядом, он промолвил:

— Вот уже двадцать восемь лет прошло с тех пор, как умер Иисус, и десять — с того дня, когда я покинул Иерусалим. Моим ногам пришлось нелегко, они привели меня сюда, Иоханан, и, если то, что ты говоришь, верно, им, может быть, еще придется нести меня дальше…