Тайна «Утеса»

Глава II

КАПИТАН

Капитан был дома. Горничная, которая понесла ему мою визитную карточку, тут же вернулась и провела нас в заднюю комнату. Капитан ждал нас стоя — седовласый, седобородый, с блестящими голубыми глазами. С виду ему было немногим меньше семидесяти. Он стоял, высоко подняв голову, как будто готовился к бою.

— Доброе утро, мистер Фицджералд, — сказал он, отвесил поклон Памеле и жестом предложил нам располагаться в кожаных креслах, а сам сел на вращающийся стул за письменным столом и ждал, когда я заговорю.

Он внимательно вслушивался в мои вопросы и давал на них четкие ответы. Да, если не считать короткого перерыва, в доме долгое время никто не жил, точнее говоря, пятнадцать лет. Да, крыша и наружные строения, несомненно, потребуют ремонта. Однако дом построен на совесть, строил его архитектор и намеревался жить в нем сам.

— Пять поколений моей семьи, — продолжал капитан Брук с каким-то вызовом, — прожили в нем спокойно и в добром здравии. Лет двадцать пять назад на ремонт была израсходована крупная сумма. Дом продается с безусловным правом на всю недвижимость, цена ничтожная, одновременно продается холм, примыкающий к дому с восточной стороны, и часть лиственничной рощи, а также песчаный пляж — когда нет прилива, купаться там безопасно.

— А какая же все-таки цена?

— В его теперешнем состоянии тысяча четыреста.

Я покачал головой. И увидел, что Памела изменилась лице, а старик пристально взглянул на нее из-под нависших бровей. Похоже, он изучал ее.

— Может быть, капитан рассмотрит встречное предложение? — спросила она.

Я предложил тысячу, подчеркнув, что ремонт, вне всяких сомнений, обойдется недешево. Погруженный в свои мысли, капитан не сразу ответил, а потом поднял глаза и сказал:

— Простите?

Я повторил свое предложение, и он нетерпеливо отозвался:

— Да, да, это подойдет…

Однако сказано это было каким-то непонятным тоном, и я подумал: «А что же не подойдет? Памела или, может быть, я?»

— Вы согласны на тысячу? — переспросил я, не будучи уверен, что он понял меня правильно.

Некоторое время капитан сидел неподвижно, а потом, словно решившись броситься в пропасть, ответил:

— Да.

У Памелы недоверчиво расширились глаза, и она вздохнула с облегчением. Я, насколько мне это удавалось, старался сохранять деловитость и не забыл сказать, что хотел бы внимательно осмотреть дом вместе с архитектором и узнать его мнение. Все с тем же отсутствующим видом капитан сообщил, что, насколько ему известно, в Барнстепле есть хороший специалист и, позвонив в тамошний банк, можно узнать его адрес. Если я хочу договориться тотчас, телефон к моим услугам.

— Его заключение нас ни к чему не обязывает, — добавил он, как будто размышлял вслух.

«Конечно, ни к чему, если не считать, что я буду обязан заплатить этому архитектору», — подумал я, но согласился. Капитан вел разговор так неохотно, что я невольно насторожился — хотелось скорей закрепить дом за собой, прежде чем он передумает. Было ясно, что вся эта сделка ему не по душе и что к нашим расспросам он относится как к вмешательству в его дела. Я никак не мог понять, что ему неприятно — сам дом или то, что его приходится продавать.

Я позвонил. Прекрасно! Мистер Ричардс готов сейчас же выехать из Барнстепла, он может быть в «Утесе» в три часа. Нет, он сожалеет, но раньше никак не получится. Я спросил Памелу, не пугает ли ее, что нам придется возвращаться ночью; она ответила, что, наоборот, ей это кажется весьма заманчивым, и встреча с архитектором была назначена.

Повесив трубку, я заметил, что капитан смотрит на меня испытующе. Под взглядом его блестящих голубых глаз я сам себе казался ниже ростом. На его узком, с орлиным носом, властном лице много пережившего человека появилось выражение, которое, как мне подумалось, не было ему свойственно — выражение неуверенности. Может быть, дом имеет какие-то изъяны, и он опасается, что архитектор обнаружит их? Но нет, видно было, что капитан — сама честность, здесь крылось что-то другое. Может быть, он не доверяет нам, не уверен, стоит ли иметь с нами дело? Я ответил ему прямым, но может быть, чуть насмешливым взглядом, и, словно успокоившись, капитан повернулся к Памеле и, отвесив ей галантный поклон, спросил:

— Могу ли я предложить вам стаканчик шерри?

Он позвонил, велел подать шерри и после минутного колебания сказал, чтобы горничная пригласила мисс Мередит. Выходя из комнаты, горничная не сводила с нас любопытного взора — вероятно, по утрам гости появлялись в Уилмкоте нечасто.

Пока мы ждали, капитан заговорил об автомобилях и признался, что так и не научился получать удовольствие от автомобильной езды. То ли дело экипажи его молодости! Памела весело поддерживала разговор, а я смог оглядеть комнату. Ничего интересного я не увидел. Шкафы и полки были заставлены старыми книгами, ни цветов, ни фотографий, если не считать снимков кораблей, в комнате не было, огонь в камине не горел. Кроме «Таймс» и нескольких морских журналов, никаких современных изданий я не заметил. Что касается произведений искусства, то над камином висел большой, написанный маслом портрет, и написан он был неважно. Однако, присмотревшись, я понял, что картина заслуживает внимания, — она запоминается. Это был портрет девушки. Художник не слишком трудился над ее руками, прической и белым муслиновым платьем, но лицо получилось, как живое.

Девушка была очень красива — с белой кожей, светлыми волосами и большими светло-голубыми, точно лед, глазами. Волосы были высоко взбиты над благородным лбом, нежный рот строго сжат. Руки она, как монахиня, скрестила на груди. Ничего не стоило представить ее себе в той же позе, но на витраже, с нимбом вокруг головы.

Капитан, проследивший за моим взглядом, промолчал. Я колебался, спросить про портрет или нет. Возникла неловкая пауза. Я почувствовал облегчение, когда в комнату, неся поднос со стаканами и графином, вошла та самая девушка, которая встретила нас утром с тюрбаном на голове.

Старик познакомил нас:

— Это моя внучка, мисс Мередит. Мисс Памела Фицджералд. Мистер Родерик Фицджералд. Они подумывают, не купить ли «Утес». Дом, — объяснил он нам, — фактически принадлежит ей.

Спокойное лицо девушки вспыхнуло от волнения, но она сдержанно кивнула нам и поставила поднос на стол. Когда она передавала нам стаканы, ее рука слегка дрожала.

— Надеюсь, вы будете счастливы в «Утесе», — сказала она.

Какое странное, благонравное дитя! Хотя нет, не такое уж дитя! Сейчас, когда на ней было коричневое платье с кремовым воротником и кремовыми манжетами, а упрямые кудри приглажены, разделены на пробор и укрощены гребнями, она выглядела на все свои семнадцать лет. А держалась, как и утром, словно ей уже минуло тридцать, правда иногда она давала себе волю. Она открыто и испытующе взглянула на Памелу, потом на меня и улыбнулась.

— Желаю вам счастья! — воскликнула она и слегка приподняла стакан в нашу честь, прежде чем поднести его ко рту.

Мы рассказали ей, как нас очаровал дом, солнечные комнаты и вид из окон. Она жадно слушала.

— Наверно, там сказочно хорошо, — вздохнула она.

Капитан повернулся к ней.

— Как у нас с провиантом, Стелла? Не можем ли мы доставить себе удовольствие и пригласить наших новых знакомых к завтраку?

— Да! Да, — радостно подхватила Стелла. — Нам будет очень приятно, — спохватилась она под строгим взглядом своего опекуна. — Если только вы простите нас за скромное угощение.

Мы приняли приглашение, и Памелу проводили в комнату Стеллы.

Капитан предложил мне сигарету. Он хотел поговорить со мной наедине, это было совершенно ясно Начал он как-то издалека:

— Мисс Фицджералд такая хрупкая. Здешний воздух пойдет ей на пользу.

Я признался, что это — одна из причин, почему мы хотим покинуть Лондон.

— Да, — задумчиво продолжал он. — Хрупкая и очень чувствительная.

— Чувствительная вряд ли, — запротестовал я.