Тайна воцарения Романовых

Но правительство Салтыковых делало ошибки еще и более грубые, чем шведы и поляки. На волне первоначального энтузиазма после избрания царя оно сумело наскрести вторую армию, около 5 тыс. И вместо того, чтобы подкрепить Черкасского, командование войском вручили Дмитрию Трубецкому и Мезецкому и отправили их против шведов. И без того мизерные силы были распылены на два фронта. Армия вышла на подступы к Новгороду. Разумеется, брать его столь малочисленным контингентом было немыслимо. Очевидно, рассчитывали, что сами новгородцы поддержат. Но ведь у них было уже свое, “Новгородское государство”! А если бы кто и захотел выступить на стороне соотечественников, то разве это позволил бы Делагарди и его гарнизон? Например, архимандрит Хутынского монастыря Киприан за свою патриотическую позицию был брошен в тюрьму. В результате Трубецкой остановился в Бронницах, в 30 км от Новгорода, где и застрял, не зная, что делать дальше.

А Салтыковы проявили склочный характер и активно утверждали собственный авторитет, попирая других. Хотя руководители освободительного движения недавно получили награды, временщики сразу принялись ставить их “на место”. Просьбы Трубецкого о подкреплениях и снабжении его войска оставлялись без внимания. А с Пожарским был спровоцирован местнический спор. Местничество являлось давней традицией русской знати. Каждый род вел учет происхождения, чинов и постов своих предков. И если, к примеру, Иванов был воеводой, а Петров у него в товарищах, то правнук Иванова отказывался быть в подчинении потомка Петрова. Даже несмотря на царские опалы, твердо стоял на своем. Или требовал особую “невместную грамоту” — чтобы в данном случае быть “без мест”. Иначе возник бы прецедент, что род Петровых выше Ивановых. А поскольку отношения были весьма запутанными, нашлось бы еще несколько родов, получивших повод потеснить Ивановых еще ниже по иерархической лестнице.

Кстати, подобное было характерно не только для Руси, аристократы той эпохи везде крайне болезненно относились к старшинству своих родов. Скажем, во Франции принцы Суассон и Конде поспорили, кому принадлежит право подавать салфетку за королевским столом, и стали смертельными врагами. Но если французские аристократы в таких случаях начинали плести заговоры или хватались за шпаги, то в России поединки были запрещены Иваном Грозным, и стороны начинали местнический спор, который предстояло рассудить царю и Боярской Думе.

Пожарского сперва втянули в местничество с Гаврилой Пушкиным, а потом с Борисом Салтыковым. И если спор с Пушкиным, явно более “худородным”, царь и его окружение оставили без последствий, то в конфликте с Салтыковым Пожарского официально объявили проигравшим и “выдали головой” временщику, что теоретически означало вообще отдачу в холопы. Хотя на практике ограничивалось тем, что проигравший должен был пешком явиться на двор победителя, поклониться до земли, выслушать на коленях все, что тот скажет, и получал от него прощение. Но это считалось жутким бесчестьем. Салтыковы таким образом оскорбили и фактически выперли со службы лучшего полководца. А блестящий командир Дмитрий Лопата-Пожарский, командовавший у брата авангардами, очутился на воеводстве в заштатной крепостенке Самаре — при прежних царях она считалась местом ссылки. Позже был арестован Троицкий архимандрит Дионисий, один из вдохновителей земской борьбы, по глупому и непроверенному доносу о ереси попал в заточение, подвергался побоям и глумлениям.

А между тем снова напомнил о себе Заруцкий. Он попытался обосноваться на Дону, но казаки его не приняли. Тогда атаман с Мариной и тясячей оставшихся сторонников подался в Астрахань. Судьба Лжедмитрия IV неизвестна, то ли Заруцкий с ним покончил, то ли его не стало раньше, но сперва самостийная Астрахань приняла атамана доброжелательно. И Заруцкий развернул обширные планы втянуть в русские дела еще и персов с турками, отправил послов к Аббасу, обещая отдать ему Астрахань за помощь. Воевода Хворостинин встревожился, намеревался противодействовать. Атаман оказался расторопнее. Убил воеводу и других начальников, арестовал архиепископа. А из тюрьмы выпустил ногайского князя Джан-Арслана. И, угрожая нападением ногаев и своих казаков, заставил подчиниться кочевавших поблизости астраханских татар, уже присягнувших Михаилу. У их князей Иштерека, Тильмамета и Каракелмамета взял в аманаты (заложники) сыновей. А астраханцев, в свою очередь, привел к покорности, опираясь на союз с татарами и ногаями.

Город терроризировал он жесточайше. Всех неугодных хватали вместе с женами и детьми, пытали огнем, каждый день происходили казни. “Царица” Марина запретила даже звонить к заутрене — опасаясь, что это может быть сигналом к бунту. Заруцкий собирал лошадей и строил струги, чтобы весной начать поход по Волге на Москву. Разослал гонцов к волжским, яицким, донским казакам, на Терек, пытался связаться с калмыками. Отправил грамоты к “воровским казакам”, банды которых бродили по менее разоренному северу. Однако Аббаса перспектива приобрести Астрахань не прельстила. Ссориться с Россией, важнейшим торговым партнером Ирана, было бы себе дороже. Терек тоже не поддержал. Когда Заруцкий вызвал к себе тамошнего воеводу Головина, казаки и стрельцы постановили его не выдавать и отписали: “Разве с Головиным хотите сделать то, что уже сделали с Хворостининым? Не быть нам с вами в воровском совете, не отстать нам от московских чудотворцев”.

Не поддержал и Дон. Здесь считали Михаила “своим” царем. А правительство в трудной ситуации взяло курс на улучшение отношений с казачеством. Михаил своим указом запретил впредь называть казаками разбойников, “чтобы прямым казакам, которые служат, бесчестья не было”. А на Дон было отправлено посольство. Вручило войсковое знамя и, несмотря на тяжелое положение страны, жалование — деньги, сукна, вино, хлеб, порох. Донцы вполне оценили такой жест. Каялись: “Много разорения причинено нашим воровством, а теперь Бог дал нам государя милостивого, так нам бы уже более не воровать, а преклониться к государю”. Прибыли сюда и священники, в городке Черкасске была построена первая на Дону часовня, что еще прочнее объединяло казаков с Российским государством общими православными традициями, общими ценностями и святынями. И Заруцкий получил твердый отказ.

Но в Астрахань явилось 560 чел. волжской рвани, собирались туда двигаться и разбойники, кочевавшие на севере. Царь и освященный собор послали к Заруцкому грамоты, обещая амнистию, если повинится и прекратит приготовления к войне. Хотя в его добрую волю мало верили, и не дожидаясь ответа (которого так и не последовало), весной 1614 г. стала собираться рать боярина Одоевского. Рать совершенно сборная, другой не было — ополчение поволжских городов. Например, от Курмыша требовалось 150 чел., от Свияжска — 23, от Чебоксар — 25. Со своими стругами и с оружием, какое есть: с пищалями, рогатинами, луками. Единственной боеспособной частью были стрельцы. Но этого оказалось достаточно. Одоевские выставил заслоны у Свияжска, чтобы к Заруцкому не прорвались шайки с севера, а потом начал продвигаться вниз во реке, попутно замиряя поволжские народы. И, надо сказать, без единого выстрела — мордва и черемисы охотно присягали царю, получая защиту от бандитов.

Заруцкий активизировал приготовления к войне. Но жители Астрахани, доведенные его бесчинствами до предела, узнав о приближении Одоевского, подняли восстание. Татары тут же отпали и изрубили назначенных к ним командиров. Заруцкого и “царицу” с 800 сторонниками осадили в кремле. На помощь астраханцам с Терека Головин выслал отряд стрельцов под командованием Хохлова. Получив информацию, что с двух сторон идут рати, Заруцкий вырвался из кремля и уплыл вверх по Волге, чтобы не встретиться с терцами. Хохлов прибыл 13 мая. А от Самары двигался авангард Одоевского, и Заруцкий повернул назад, попытавшись проскочить мимо Астрахани. Его заметили, горожане и терцы сели на струги, и на реке разыгрался бой. Кого побили, кого потопили, но часть прорвалась, уйдя в протоки дельты.

1 июня прибыл Одоевский с основными силами. Разослали разведчиков, караулили Заруцкого на Тереке, думая, что он ушел в море. Наконец, вычислили, что он перебрался на Яик. Туда послали отряд стрелецких голов Пальчикова и Онучина. Взяв проводников из яицких казаков, они отправились по еще необжитой реке, выслеживая беглецов. И нашли их на Медвежьем острове, где “воры” сооружали острожек. От пленного узнали, что они ищут лошадей, намереваясь переволочь струги в р. Самару и снова очутиться на Волге. Что их 600 чел., но многие ранены, и власть Заруцкого кончилась, всем заправляли атаманы Треня Ус и Верзига. По этим известиям Одоевский направил подмогу со стрелецким головой Баимом Голчиным. Воины окружили острог, и казаки без боя сдались, выдав Заруцкого и Мнишек.

Целовали крест Михаилу Федоровичу и получили прощение, а важных пленников отправили в Москву, причем в инструкции Баиму Голчину указывалось — если будет попытка освободить их, то “Маринку с выблядком и Ивашка Заруцкого побити до смерти, чтоб их воры живых не отбили”. По прибытии в столицу Заруцкого посадили на кол. Одновременно были повешены Лжедмитрий III Матюшка, изменник Федор Андронов и четырехлетний “воренок”. Жестоко? Может быть. Но время-то другое было. А после пережитого кошмара Смуты оставлять в живых претендента на престол, пусть и малолетнего, было слишком уж накладно. Мнишек вскоре умерла в тюрьме. Поляки потом утверждали, будто ее умертвили. Хотя это вряд ли. Русские послы приводили в ответ вполне достоверный аргумент: “Нам и надобно было, чтоб она была жива для обличения неправд ваших”. Она слишком много знала о подоплеке Лжедмитриев. И если кто-то действительно “помог” ей умереть, то уж конечно не русские.