Тайна воцарения Романовых

Герцог Савойский пропустить их через свою территорию отказался, выставил на границе полки. Тогда французы обошли их через перевал Суза и очутились в Савойе. Карл-Эммануил сразу запросил мира, испанцы сняли осаду Казаля, и Невэр был восстановлен в правах. А Людовик XIII повернул армию из Италии на последний очаг сопротивления гугенотов, Лангедок. Войско “первосвященника” Роана разбили, подступили к городу Прива. После 9 дней осады он был взят и отдан в полную волю солдатам, на резню и разграбление. Гугеноты “намек поняли”. И согласились капитулировать. По “эдикту милости”, подписанному королем в Але, им даровалась амнистия, свобода вероисповедания, но все политические привилегии отменялись. Подлежали разрушению замки аристократов и стены 20 городов, в том числе неприступного Монтобана. “Гугенотская республика” прекратила существование. Зато кардинал стал широко привлекать протестантов на службу — они теперь целиком зависели от милости короля и становились куда более верными воинами, чем католики.

Испания с утратой Мантуи не смирилась. Она пошла даже на снятие части войск из Нидерландов, договорилась с императором Фердинандом, и в Италию были направлены испанско-имперские контингенты во главе с лучшими полководцами Спинолой и Колальто, осадив Мантую и Казаль. Ришелье решил воевать. В конце 1629 г. направил армию через Альпы. Герцог Савойский снова не желал пропускать ее, и на этот раз позаботился перекрыть ущелье Сузы войсками. Но разведка кардинала узнала, что для этого савойцы вывели гарнизон из крепости Пиньероль, и внезапным броском французы захватили ее. И вторглись в Италию. Война казалась перспективной, Людовик загорелся сам возглавить ее.

Однако по пути в Лионе он заболел. Сочли, что умрет. И его мать, жена и брат Гастон, уже чувуствуя себя хозяевами страны, вырвали у больного обещания удалить кардинала и уступить во всем Мадриду. Начали переговоры, посредником в которых выступал капитан папской армии Мазарини. И боевые действия поехали наперекосяк. Испанцы перешли в контрнаступление, Колальто взял Мантую. Жителей перебили поголовно, не считаясь ни с полом, ни с возрастом. Город был разграблен, улицы и площади устилали трупы стариков, младенцев, обесчещенных и зарезанных женщин и девочек. А Спинола дожимал Казаль, в руках французов осталась лишь центральная цитадель. В их армии началась чума, усилилось дезертирство… Но очень быстро все переменилось. Людовик неожиданно для всех выздоровел, а у испанцев, наоборот, вдруг умер Спинола. Французские маршалы перестали ждать скорой перемены в верхах, под Казаль выступила свежая армия Шомберга. И Мадрид занервничал, предложил компромиссные условия мира. Но у Ришелье нервы оказались крепче, он этих условий не принял. И выиграл — испанцы согласились на все возможные уступки. Мантуя досталась Невэру, а Франция удержала за собой Пиньероль и Сузу, владея которыми, всегда могла вмешиваться в итальянские дела.

А по возвращении кардинала в Париж грянула внутренняя “разборка”. Мария Медичи решила подтолкнуть сына к выполнению обещаний, данных во время болезни. Ришелье до сих пор числился у нее управляющим, а его племянница (и, возможно, любовница) Комбале — фрейлиной. Королева-мать отъявила о их отставке. Многие придворные, сочтя песенку кардинала спетой, отвернулись от него. Людовик пытался примирить стороны, пришел к матери и застал безобразную сцену, когда Комбале валялась в ногах Марии, а та пинала ее и поливала площадной бранью. Явился кардинал — и получил то же самое, был изгнан вон. Он уже собирался бежать, но по совету приближенного Сен-Симона решил погодить. И… получил вдруг приглашение короля встретиться лично. Оказалось, что сцены у матери произвели на Людовика обратное впечатление. А может, и воспоминания, как Мария, Гастон и Анна распоряжались во время его болезни. И он принял сторону Ришелье, обласкав его и заверив в поддержке. Этот поворот назвали “днем одураченных” — многие из тех, кто поспешил “похоронить” кардинала, поплатились опалами. Марильяков арестовали — один умер в тюрьме, другого казнили. А Мария очутилась под домашним арестом в Компьене.

Только теперь кардинал стал настоящим “хозяином” Франции. В полной мере развернулся и его дипломатический талант. Он говорил: “Абсолютно необходимо для блага государства неустанно, явно или тайно, вести переговоры всегда и везде, даже там, где результаты не слишком обнадеживают”. В Германии Фердинанд II чувствовал себя после побед абсолютным господином и издал реституционный эдикт, обязывающий протестантских князей вернуть церковные земли, захваченные с 1552 г. Что вызвало понятное недовольство. И не только протестантов — католических князей усиление императора тоже не устраивало. Ришелье решил отколоть их от Фердинанда и под флагом защиты “германских свобод” создать “третью партию” из Максимилиана Баварского и государств Католической лиги. Нейтралитет их гарантировала бы Франция. Которая выдвинулась бы на роль гегемона ряда германских земель.

В 1630 г. в Регенсбурге открылся имперский сейм. Из-за упоминавшихся особенностей французской дипломатии, когда послов приходилось назначать не по способностям, а по социальному статусу, кардинал направил туда двух представителей, официально де Леона, а неофициально — самого талантливого своего клеврета отца Жозефа. И задач ставилось две. Официально — добиться от Фердинанда признания изменившегося положения в Италии, а неофициально — провести нужную работу с князьями. И император получил вдруг мощную оппозицию. Князья-электоры с подачи о. Жозефа потребовали от него отставки Валленштайна и роспуска его армии. Фердинанд вынужден был согласиться, поскольку в обмен надеялся выторговать у электоров для своего сына титул “римского короля”. Номинальный, но заявляющий претензии на участие в итальянских делах и повышающий шансы на избрание следующим императором. Однако даже в этом князья ему отказали.

А параллельно Ришелье решил реанимировать угасающую войну против Габсбургов. Путем замены выбывших датчан шведами. Правда, сперва их требовалось вытащить из Прибалтики. И кардинал нашел полное взаимопонимание с канцлером Оксеншерной. При содействии Франции начались переговоры с Польшей, и был заключен чрезвычайно выгодный для Швеции Альтмаркский мир — к победителям отошли Рига, вся Лифляндия, несколько прусских портов, в том числе Пиллау, “морские ворота” Кенигсберга. Ну а потом договорились и о войне. Густаву Адольфу гарантировались ежегодные субсидии по 1 млн. ливров в течение 5 лет, а он обязался вступить в Германию и держать там 30 тыс. пехоты и 6 тыс. конницы, уважая при этом нейтралитет Баварии и Католической лиги. Впрочем, проекты Ришелье с самого начала стали давать трещины. Потому что каждый из его партнеров вынашивал собственные цели. Максимилиан Баварский был не против сближения с Францией, но желал, в свою очередь, оторвать ее от протестантских государств. В результате успех вышел половинчатым. Заключили союз, обязавшись не помогать врагам друг друга, хотя князья Католической лиги настояли на том, что сохранят и свои обязанности перед императором. Ну а Густав II Адольф тайно вынашивал планы возродить союз протестантов, растрепать католиков, а потом вместе с русскими ударить на поляков.

В европейскую дипломатическую кашу лез и папа Урбан VIII. В это время у герцога Савойского зачесалось захватить кальвинистскую Женеву. Папа горячо поддержал идею и разработал проект, чтобы герцогу помогли французы — вот, мол, и будет компенсация за отнятый у савойцев Пиньероль. Ришелье такие поползновения отверг. Ему требовался нейтралитет швейцарских кантонов — ведь они не только контролировали альпийские проходы, но и поставляли протестантам наемных солдат. И “компенсация” обломилась лишь самому римскому первосвященнику, чтобы не вмешивался не в свои дела. Он раскатывал губы на герцогство Урбино, и французы намекнули, что не выразят ни малейшего протеста, если папа его захватит и присоединит к своим владениям. Что Урбан и сделал.

От вступления Франции в масштабную войну Ришелье решил воздерживаться, насколько это будет можно. Тем более что внутри страны опять возникли проблемы. Мария Медичи, сидя в Компьене, сплела заговор с Гастоном Орлеанским и Анной Австрийской. По гороскопам, коим тогда свято верили, получалось, будто Людовик должен скоро умереть. Вот и задумали дождаться этого (или помочь свершиться) и женить Гастона на Анне. Написали в Мадрид, чтобы поддержали. Кардинал письма перехватил. Всех испанцев из свиты двух королев выслали на родину. А Гастон удрал в свою вотчину, Орлеан, и начал набирать армию. Поддержать бунт согласились губернаторы Прованса, Пикардии, Бурбонне. Король сам отправился с войском на Орлеан, и его братец бежал за границу. Его сообщников Людовик обвинил в преступлении против величества и объявил изменниками.

Но… Парижский парламент отказался зарегистрировать эдикт — он уже начал борьбу против “тирании Ришелье”, а за такую мелочь, как бунт против короля, во Франции знатных людей к изменникам не причисляли, и эдикт восприняли, как наступление на “свободы”. Людовику пришлось лично явиться в парламент и настоять на своем. А королеву-мать хотели отослать домой, во Флоренцию. Но это было далеко от средоточий европейских интриг, и она ехать отказалась. Предлагали на выбор губернаторства — тоже отказывалась, изображая из себя жертву. А Гастон обосновался в Лотарингии. Это государство было весьма своеобразным, считалось независимым герцогством и представляло собой жуткую “путаницу юрисдикций”. Вся территория состояла из мешанины клочков — некоторые из них принадлежали Франции, другие мелким германским князьям или епископствам, третьи были имперскими. Имелись даже деревни, не подчиненные вообще никому, в путанице разделов о них просто забыли.

Лотарингский герцог Карл IV был сторонником императора и врагом Людовика. Он предоставил убежище мятежному принцу, но гороскопы тоже читал и верил им. И для оказания помощи выставил условие — женитьбу Гастона на своей дочери Маргарите де Водемон. Чтобы после смерти Людовика она стала королевой Франции. Гастон согласился. Вместе связались с испанцами, получили от них деньги и стали собирать войска под предлогом “освобождения королевы Марии”, якобы пребывающей в заточении. Составили хитрый план — Мария сбежит из Компьена в пограничную крепость Ла-Капель, комендант коей примкнул к заговорщикам. Захват крепости откроет дорогу для вторжения из-за границы, а королева-мать обратится к французам с манифестом о “тирании Ришелье”, разжигая восстание.