Тайна янтарной комнаты

Слухи распространялись с космической скоростью. К полудню десятки тысяч перепуганных, растерянных, сбитых с толку людей беспорядочной толпой двинулись по шоссе на Пиллау.

Кто на новеньких, кто на потрепанных машинах, кто на бричках, запряженных лошадьми, кто просто толкая перед собой тачку со скарбом, иные — погрузив домашние веши на детские санки, другие — с туго набитыми рюкзаками, — шли кенигсбержцы по голому, продутому морозными ветрами, скользкому шоссе, шли навстречу неизвестности, шли, надеясь на последнее, что осталось им: на посадку в трюмы пароходов.

Шли старики, женщины и дети. Мужчин и даже подростков среди них не было: по приказу Эриха Коха все мужское население города в возрасте от 15 до 65 лет зачислялось в фольксштурм.

Старики, женщины и дети шли, сгибаясь под тяжестью вещей, шли, спотыкаясь и падая. Многие, упав, не поднимались больше: их скрюченные тела сковывал жестокий, непривычный мороз, их заметала злая поземка.

Шли матери с мертвыми младенцами на руках. Ковыляли согбенные старцы, повязав головы женскими платками. Их обгоняли ревущие от натуги машины, радиаторы отшвыривали людей в стороны, толпа едва успевала расступиться перед бешено мчавшимися по обледенелой дороге «оппелями» и «мерседесами», «гономаками» и «штеерами».

Удирали в Пиллау члены правительства Восточной Пруссии, видные имперские чиновники — заместитель обер-президента Коха доктор Гофман, другой его заместитель Айхарт, уполномоченный по эвакуации населения доктор Джубба. Они намеревались пробраться в город Кеслин, что в Померании: там было назначено место сбора восточно-прусского правительства в случае крайней необходимости. Правда, приказа о выезде фюрер не отдал, но кому было в тот день до приказов!

Сбежали генеральный прокурор провинции Жилински и президент высшего окружного суда. Тремя днями позже стало известно: оба пойманы на заставе и казнены по распоряжению Гитлера.

Люди шли и шли по продутому студеными ветрами шоссе. На второй день к вечеру, растеряв по пути половину, они ворвались в Пиллау.

И тут же стало ясно: никаких кораблей у причалов нет.

Тогда обезумевшие люди бросились по льду через пролив Фриш-Гаф на косу Фриш-Нерунг чтобы по косе пешком пробраться внутрь страны.

Здесь, у деревушки Нойтиф, их встретили полицейские и армейские заставы. Толпа повернула назад.

И снова долгий, томительный, страшный путь — теперь уже на восток, снова трупы на обочинах дороги и рев автомобильных моторов, снова отчаянные вопли детей и причитания матерей.

Страшный, мертвый город встречал беглецов.

В эту ночь и в последующие три дня Кенигсберг стал трупом.

Остановилась городская электростанция, прекратилась подача воды, газа, замер городской транспорт. Перестали выходить газеты, умолкла радиостанция, она передавала лишь — экономя энергию — приказы командования фольксштурмом.

Патрули хватали на улицах мужчин, безусых юнцов, стариков и загоняли их на сборные пункты.

«Народ с великим энтузиазмом вступает в ряды ополчения», — вещал Берлин.

Здесь в Кенигсберге люди злобно усмехались: они давно потеряли веру в спасение, они давно потеряли веру во все, что им говорили.

В ополчение шли добровольно лишь мальчишки, привлеченные возможностью подержать в руках настоящее оружие. Остальные надевали повязки фольксштурмовцев лишь под угрозой расстрела.

Уже давно разуверились горожане и в слухах насчет таинственного нового оружия, которым Гитлер угрожал союзным войскам. Ехидная песенка родилась в те дни в фольксштурмовских казармах:

— Вир альтен аффен, Вир нойе ваффен [16] .

Педантичные, аккуратные, приученные свято относиться к чужому имуществу, немцы словно переродились. Начались погромы и грабежи магазинов и складов. Искали преимущественно шнапс и вина, табак и наркотики. Пьяные оргии вспыхивали в темных, освещенных лишь стеариновыми плошками домах. Солдаты и ополченцы, нагрузив ранцы и карманы бутылками и снедью, прихватывали заодно и первых попавшихся на пути голодных и отчаявшихся женщин.

16

Мы старые обезьяны, Мы — новое оружие!

По городу прокатилась волна самоубийств. Из психиатрических лечебниц выпустили сумасшедших. Они бродили по городским кварталам, наводя ужас на прохожих, ломились в дома, дико завывали в подъездах.

Деньги потеряли цену, вещи — тоже. Никто не думал о них.

Так продолжалось три дня.

Первого февраля Кох спохватился: слишком угрожающим стало положение в Кенигсберге. Из имения Нойтиф последовал приказ: всем членам правительства Пруссии возвратиться из Пиллау в столицу. Группу чиновников, подлежавших насильственному возврату в Кенигсберг, возглавил доктор Гофман. Впрочем, пользы от их возвращения не было решительно никакой: назначенный начальником обороны города крайсляйтер Вагнер, фюрер Кенигсберга, — объявил несуществующими все городские учреждения и сосредоточил в своих руках всю полноту власти.

Надо отдать должное воле, настойчивости и распорядительности Вагнера: ему буквально в течение нескольких дней удалось восстановить подобие порядка.

Здание штаба «Рабочего фронта» — оно находилось между городским архивом и Домом радио — стало штаб-квартирой Вагнера. Жил фюрер в подвале Дома радио. Напротив, в здании имперской почтовой дирекции, расположился штаб начальника гарнизона генерала «Наша.

Теперь радиостанция Кенигсберга работала круглосуточно. Игривые, сентиментальные мелодии сменялись истерическими призывами нацистских деятелей. По нескольку раз в день звучал в репродукторах властный, самоуверенный голос Вагнера: фюрер призывал сограждан к сопротивлению до последнего вздоха.

Все население города было мобилизовано на строительство оборонительных сооружений. Одновременно проводилась эвакуация горожан в Пиллау: ежедневно грузовики вывозили туда тысячи горожан. Отказ от эвакуации грозил голодной смертью — тот, кто ослушался приказа, лишался продовольственного пайка.

Ежедневно выходила на маленьком листке газетка «Пройсиш цайтунг».

«Война не проиграна, победа придет!» — кричали заголовки.

Люди равнодушно отворачивались от газетчиков. Паника, разгул, бесшабашная удаль сменились тупой усталостью и безразличием обреченных…

— Все это не означает, товарищи офицеры, что победа достанется нам легко, — резюмировал начальник штаба, когда Сергеев кончил доклад. — Борьба предстоит жестокая, хотя, разумеется, все, о чем говорил здесь старший лейтенант, в значительной степени облегчит нам выполнение задачи…

9

— Олег Николаевич, к вам посетитель. Доктор разрешил, — проговорила санитарка. — Только с условием: долгих разговоров не заводить.

Следователь Резвов запросто присел на койку и, поглядывая на часы («Пока доктор не гонит», — весело пояснил он), коротко рассказал Олегу Николаевичу, как тот очутился в госпитале.