Тайна забытого дела

Суббота безнадежно махнул рукой.

Сперва он радовался, когда узнал, что комиссар подключил к делу Гущака самого Коваля. Потом у него возникли сомнения: столкнувшись с конкретными рассуждениями подполковника, он заподозрил его в педантизме. А теперь ему стало ясно: Коваль просто-напросто затягивает расследование. Можно подумать, оперативник с луны свалился и не знает, что милиция тоже должна соблюдать известные сроки.

— Спасибо вам, Дмитрий Иванович, за гостеприимство.

— Это вам спасибо за помощь в саду.

Скрипнула калитка. Коваль не заметил, как у Субботы заблестели глаза. Во двор вошла Наташа. В коротеньком цветастом платьице, загорелая, со взлохмаченной прической и пионерским галстуком на груди, она была похожа на школьницу.

— Какими ветрами?! — радостно воскликнул Коваль. — Не знакомы? — Он обернулся к Субботе: — Наташа.

— Я на несколько минут. Приехали за настольными играми. Привет, Валентин Николаевич, — она подала гостю руку. — Мы уже давно знакомы, — бросила отцу.

— Познакомились на теннисе, — объяснил Суббота. — В нашем клубе.

Подробности значения не имели. Тревожное чувство охватило Коваля. Так вот кто этот неизвестный, которого Наташа не показывает и который скоро станет для нее авторитетом большим, чем отец! Все существо подполковника почему-то запротестовало против этого неожиданного выбора дочери. «Дочь прозевал!.. Впрочем, может быть, так только кажется. В конце концов, неплохой парень…»

— А я думал, куда это вы пропали, — говорил тем временем Наташе Суббота.

— На клубный корт выйду в сентябре. А пока приезжайте к нам в лагерь. Там есть где сыграть, — ответила Наташа, направляясь в комнату. — Буду рада, Валентин Николаевич.

— Я пошел, Дмитрий Иванович, — сказал Суббота, провожая взглядом Наташу.

Так и не объяснив Ковалю, что привело его сегодня в гости, следователь вышел в сад, открыл калитку и исчез. Подполковнику все-таки хотелось думать, что приходил Суббота по делу, чтобы, так сказать, проверить себя…

9

Два дня подряд ездил Дмитрий Иванович на бывшую окраину города, где испокон веку находились штабы, военные училища. Район этот стал теперь как бы ближе: город после войны разросся, старые улицы и площади влились в него и стали полноправными кварталами, оснащенными современным транспортом.

Коваля интересовали не военные учреждения — он ездил в модерновое высотное здание из железобетона и стекла, которое было видно далеко-далеко — зеленоватыми огнями светились его окна во всю стену, — в Центральный архив Октябрьской революции.

В материалах Министерства внутренних дед подполковник нашел только упоминание о каком-то Гущаке, одном из мелких атаманчиков, которые расплодились во время гражданской войны, как мыши в урожайный год. Был ли это тот самый Андрей Гущак или какой-нибудь его однофамилец, установить не удалось. И подполковник возлагал теперь надежды на Центральный архив, где хранилась вся документация тех далеких времен.

Надежды его, однако, не оправдывались. Шел второй день работы в архиве. Коваль просмотрел целые горы подшивок, разных бумаг, пожелтевших и уже таких ветхих, что, казалось, вот-вот рассыплются.

От бумаг этих пахло плесенью и пылью. Казалось, с годами они потеряли всякую связь с жизнью. На многих из них уже выцвели чернила из бузины, отдельные слова было почти невозможно прочесть, и Коваль подумал, что недалеко то время, когда придется читать эти документы с помощью экспертизы.

Бумаги эти были чрезвычайно интересны сами по себе, вне связи с делом Гущака. Коваль с увлечением вчитывался в приказы по главмилиции республики, по губмилициям, окружным и уездным, напечатанные или написанные от руки на клочках оберточной бумаги. Они красноречиво рассказывали о времени, когда не хватало не только оружия или хлеба, но и бумаги, а пишущая машинка со сломанными буквами была только в республиканской главмилиции.

Маленькие эти листки свидетельствовали об отчаянной смелости и неколебимой вере в светлое будущее не очень-то образованных, простодушных, кристально честных парней с милицейской повязкой на рукаве домотканой рубахи. «Захватив в плен милиционера, атаман спрашивал свою жертву: «Коммунист?» — читал Коваль. — И, услышав утвердительный ответ, приказывал: «Расстрелять!»

Картину за картиной развертывали перед Ковалем эти бумаги, статьи из старых газет, волнуя его так, словно и сам он был участником исторических событий.

«26 марта трагически погиб один из наиболее энергичных и самоотверженных работников милиции т. В. Я. Дыдыка. В течение двух дней он выслеживал опасного бандита Василия Ящука, который за ряд тяжелых преступлений был приговорен к расстрелу, но сбежал из-под стражи. На второй день т. Дыдыка заметил бандита среди пассажиров трамвая. Не доезжая площади, напротив гостиницы, Ящук выпрыгнул из вагона. За ним бросился и т. Дыдыка. Бандит и помощник начальника милиции района столкнулись лицом к лицу. «Руки вверх!» — приказал т. Дыдыка, наведя на преступника револьвер. Бандит, который держал руки в карманах, якобы выполняя приказ, выхватил руки из карманов. В правой руке у него был маузер. Одновременно раздались два выстрела. И помначрайона, и бандит были тяжело ранены. Товарищ Дыдыка упал. Ящук пытался бежать, но за ним устремился с оружием в руках постовой милиционер. Убедившись, что деваться некуда, бандит пустил себе пулю в висок.

Погибший т. В. Я. Дыдыка — член партии с 1921 года. Во время деникинщины организовал в своем уезде партизанский отряд. Потом был председателем волревкома, а в ряды милиции вступил в 1922 году. Похороны товарища Дыдыки состоятся сегодня, 27 марта 1924 года».

А вот документы за тысяча девятьсот восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый годы…

Коваль просматривал материал за материалом. Мелькали заголовки:

«Об организации борьбы с бандитизмом».

«Четыре милиционера и семь железнодорожников приняли бой с бандой в пятьсот сабель».

«О борьбе Киевской губернской милиции с бандитизмом с 5 по 20 февраля 1921 года».

«О награждении работников милиции орденом Красного Знамени за мужество и храбрость».

«О ликвидации бандитизма в Одесской губернии».

«Арест шайки «Черная рука».

«Преступное гнездо в подвалах».

«Дело банды Кися».

«О ликвидации банды под Харьковом».

И встали перед глазами подполковника далекие бурные дни…

Черные осенние поля. Глухие хутора на опушках непроходимых лесов. Группа милиционеров, затерянная среди этих полей и лесов, среди похожих на крепости кулацких усадеб с высокими заборами и тесаными воротами, за которыми рвутся с цепей разъяренные псы. Идут молодые ребята — первые красные милиционеры, — идут вылавливать бандитов, взимать с кулаков продналог, хорошо зная, что кто-то из них, а может быть, и все с вырезанной на спине звездой или со вспоротым животом, набитым зерном, навеки останутся в этом жирном черноземе…

Коваль думал о том, какого памятника заслуживают эти скромные, часто неизвестные или просто забытые защитники революционного порядка и закона! Много всяких музеев, а вот такого, который рассказал бы новым поколениям об этих подвижниках, нет. Печать, кино, радио, хотя и пропагандируют деятельность милиции, но эта хроникальная популяризация порой не продумана и вызывает интерес не к милиционеру, а скорее к преступнику. А вот такой музей, с правдивыми, кровью написанными документами, действительно мог бы стать воспитателем молодежи. Подполковник снова и снова просматривал папки с документами.