Тайна забытого дела

23

Юрисконсульт позвонил Ковалю в конце дня и сказал, что у него есть новость.

Через полчаса подполковник был уже на квартире у Козуба.

— О, вы так оперативны! — приветливо встретил его хозяин. — Заходите, земляк, сюда, пожалуйста, в кабинет.

Он взял из рук Коваля его форменную фуражку и аккуратно пристроил ее на специальной полке в прихожей. Потом засновал по комнате, пододвинул гостю кресло и, сбегав на кухню, вернулся оттуда с большими матовыми фужерами и охлажденным сифоном газированной воды, который в тепле сразу запотел.

— Итак, дорогой подполковник, так вот сразу я вам ничего не скажу. Помучаю немножко. И хочу, чтобы сперва вы поделились своими успехами.

Худощавое лицо юрисконсульта светилось доброжелательством. Казалось, человек радостно предвкушает, как преподнесет гостю сюрприз.

Коваль кивнул и, опустившись в кресло, откинулся на спинку. Он был утомлен жарой и огорчен неприятным разговором с комиссаром.

Собственно говоря, ничего особенного не случилось. Просто начальник управления вызвал его и спросил о результатах розыска убийц Гущака, а он, Коваль, ничего определенного ответить не мог.

Кабинет у комиссара был почти такой же, как у него, только немного больше и лучше обставленный, с селектором; такие же окна на тихую улицу, где стояли развесистые липы и каштаны; та же старая липа, вершина которой виднелась из его окон, шелестела и здесь, и доносилось снизу то же самое урчанье автомобильных моторов и шорох шин по асфальту. Но воздух в этом кабинете был иной — он словно был наэлектризован.

Широкое лицо комиссара не выражало никаких эмоций. Только в глазах его, когда он поднимал голову и смотрел на Коваля, был холод.

Они начинали службу вместе, молодыми офицерами, и Коваль совершенно спокойно относился к тому, что бывший его товарищ опередил его и по службе, и по званию. Комиссар, в свою очередь, уважал Коваля и никогда не позволял себе повысить на него голос, даже под горячую руку, но иногда подполковнику казалось, что начальник управления, как и многие люди, не любит свидетелей своего продвижения и роста. Как-то в дружеской беседе комиссар сказал ему: «Нет, Дмитрий Иванович, начальник управления — это не старший сотрудник, не просто начальство — это уже политический деятель. Он своими действиями и решениями влияет на ход государственных дел. А вам нужно думать о делах практических».

Коваль не мог с этим согласиться, потому что считал, что каждый работник милиции, от рядового и до комиссара, является представителем государства и в силу этого делает политику, но возражать не стал, понимая, что комиссар хочет поставить его на место.

На этот раз снова зашла речь о политике, и начальник управления заметил, что убийством репатрианта интересуется общественность и что уже вроде бы за границей все стало известно, и поэтому от него, Коваля, ждут результатов в кратчайший срок.

Сидя у Козуба, подполковник на несколько секунд смежил веки, как бы отгоняя неприятное воспоминание.

— К сожалению, Иван Платонович, ничего утешительного.

— Тогда, может быть, отложим разговор. Вид у вас утомленный.

Подполковник отрицательно покачал головой.

— Малость подзаправитесь?

— Спасибо, нет. Так что у вас за новость?

— Одну минуточку. Диву даюсь, как только сохранилось… — Козуб принялся рыться в старых папках. — У меня свой архив, персональный — и вдруг… глазам не поверил!.. — И юрисконсульт протянул подполковнику листок папиросной бумаги, на котором расплылись жирные буквы типографского шрифта.

Это была листовка партии социалистов-революционеров, где, в частности, говорилось, что из Резервного банка бывшего Кредитного общества большевики вывезли все ценности.

— М-да-а, — протянул Коваль, прочитав листовку и выбирая глазами место на столе, куда можно было бы ее положить, будто боялся запачкать полированную поверхность. У него даже появилось желание вымыть руки. Он достал носовой платок и обтер им пальцы — словно после прикосновения к трупу.

Юрисконсульт внимательно следил за каждым его движением.

— Время было чрезвычайно сложное, — сказал Козуб. — Без объединения рабочих и крестьян, а также всех республик невозможно было создать надежную экономику, избавиться от разрухи и голода, оградить себя от притязаний мировой буржуазии. Помню популярную тогда притчу об отце, который перед смертью созвал своих сыновей и предложил им сломать веник. Когда никто из них не смог этого сделать, отец посоветовал развязать веник и каждый прутик сломать отдельно. Словом: союз серпа и молота и союз республик. А врагам все это, естественно, не нравилось.

— Как эта листовка у вас сохранилась?

— Можно сказать, чудом. Затесалась между бумагами, попала под скрепку и пролежала столько лет! И так же случайно нашлась. Словно специально ждала своего часа, — улыбнулся Козуб.

— А почему же к делу об ограблении банка ее не приобщили? Это ведь не единственный экземпляр.

— Конечно, не единственный. Таких листовок эсеры напечатали много.

— Странно, странно… — продолжал Коваль. — Этот документ придает делу совершенно иной оборот.

Козуб воспринял эти слова подполковника как обращенный к нему вопрос.

— Почему не приобщили? Мне сейчас трудно сказать — почему. В то время я, наверно, не все еще понимал. Во всяком случае, в большой политике не очень-то разбирался. А сейчас подробностей вспомнить не могу — как и почему. Кажется, какое-то начальство не захотело придавать этой истории такого значения, а решило ограничиться розыском банковских ценностей. Ну, а ценностей, как вы знаете, мы не нашли, потому что либо погибли, либо эмигрировали все участники преступления. Вот и закрыли дело. И сейчас, боюсь, вы ничего не найдете. Во всяком случае, мне лично так кажется. Деньги эти давно уже пущены по ветру во всяких Канадах.

Вечерело, но еще жаркое солнце заглядывало в кабинет, и юрисконсульт пригласил гостя на просторную веранду, заросшую диким виноградом.

Коваля листовка озадачила. Когда новое событие, новый факт или предмет хоть немного изменяют установившийся ход мыслей, к которому человек привык, необходимо какое-то время для переоценки ценностей, и в голове происходит увязка старых и новых представлений. Что-то в этом роде ощутил и Коваль, хотя листовка и не перечеркнула его предыдущих умозаключений, а лишь придала им более определенное и точное направление.