Тайна Запада: Атлантида - Европа
Шрифт:
Если так, то все эти мифы или опять-таки один, всему человечеству общий миф о конце первого мира есть начало Истории — Преистория — «не измышленная басня, а сущая истина, m^e plasthenta mython all’al^ethinon logon», по слову Сократа (Pl., Tim., 26, e).
Нужно ли второму человечеству знать о конце первого? Нужно, потому что смертное человечество будет жить не так, как «бессмертное животное»: видя благой конец, не пожелает «дурной бесконечности»; светом конца все для него озарится, изменится.
Если бы второе человечество умерло, как первое, и родилось третье, то наша история казалась бы ему не менее «баснословною», чем «Атлантида», преистория, кажется нам. Вчерашнего дня не помнят однодневные бабочки: так мы не помним преистории.
Спутница
Обе Атлантиды — одна, погребенная в море, другая — в небе, — освещают нас одним и тем же лунным светом Конца; обе говорят Земле, пока еще озаряемой солнцем: «Помни Конец!»
Миф уводит нас к юности мира, где земля ближе к небу, люди — к богам, время — к вечности. Действие мифа происходит на земле, но еще не совсем нашей; во времени, но еще не совсем отделившемся от вечности.
Конец первого мира — начало второго — разделяет два мировых Века-Эона, как черта горизонта разделяет небо и землю. Между этими веками «утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти от нас туда не могут, так же и оттуда к нам не переходят»; но и через пропасть слышат и видят друг друга.
Или, говоря языком Преистории, от нынешнего человека, Homo Sapiens, отличается Ледниковый предок его, Homo Musteriensis, не только духовно, но и физически, строением и мозговою емкостью черепа, а может быть, и составом нервной ткани. Если так, то пять чувств у него не совсем те, что у нас, и чувство времени тоже. Это значит: исторические меры времени не соответствуют доисторическим: те об эти ломаются, как стекло о камень.
Скольким векам или тысячелетиям Палеолита равняется наш век, мы не знаем. Может быть, для тогдашних людей были бы невыносимы и непредставимы наши краткости, сжатости, скорости, так же как для нас — их протяженности, медленности, вечности.
«Сто тысяч лет прошло — минута, — люди-козявки появились на земле; еще сто тысяч лет — минута, — козявки исчезли, и опять хорошо стало, чисто», — говорит Финстераргорн Шрекгорну в бледно-зеленом небе вечности (Тургенев).
«Времени больше не будет», — говорит ангел Апокалипсиса. «Времени еще не было», — мог бы сказать ангел Преистории.
Ученые все еще спорят о том, когда появился человек на земле, и, вероятно, будут спорить всегда: за 15 — 20000, за 250000, за 500000 или 1500000 лет до Р. X.? (Waldeyer, Antropologie, t. I, p. 761. — G. Mortillet, Le Pr'ehistorique, 1883, p. 1614, S, s. — Penck, Antropol., t. IX, p. 257. Keith, Antropol., t. XXXIII, p. 219.) Лучше бы просто сказать: не знаем. Выход для нас из истории в преисторию — выход из времени в вечность.
Два мировых Века-Эона соединяет одна точка — Огонь. Первый огонь на земле зажег Ледниковый праотец наш, Homo Musteriensis, чей полузвериный череп найден в 1908 году в Лемустьерской пещере (Le Moustier) над Везером (Veser) (Schuchhardt, Alt-Europa, p. 19).
Огонь я смертным дал,Похитил я божественную искру…И людям стал огонь любезным братом,Помощником, учителем во всем,говорит Прометей (Aesch., Prom., v. v. 109–111). Что это, миф? Нет, преистория. Мы не знаем, когда, но знаем, что это было: кто-то зажег первый огонь на земле — кто-то один, раньше всех, кого можно бы назвать по имени, если были тогда имена, и люди запоминали бы имя, достойное памяти.
Страшный, голый, косматый, как пещерный медведь, с чудовищным выступом надбровных костей, с огромною челюстью и срезанным лбом, этот человекоподобный, антропоид, и был Прометей — Промыслитель.
Все от меня — искусство, знанье, мудрость,
мог бы и он сказать, как титан (Aesch., Prom., v. 506). Все, что сделано людьми потом, — меньше Огня; короче путь от огня к авиону, чем от безогненной ночи к огню. Миг, когда в черноморозной тьме или под бледно-зеленым небом Ледниковой вечности, в диком становище, где свалены были в кучу с обглоданными костями
оленей и мамонтов, человеческие кости, после людоедского пиршества, — миг, когда вспыхнуло первое пламя костра от головни лесного пожара, зажженного молнией, от воспламененных трением двух кусков дерева или от выбитых из камня о камень искр, — этот миг был одним из величайших в жизни человечества: только с Огнем родился Человек. В маленьких, как у гориллы, сближенных, глазках человекоподобного блеснула с блеском огня безумная мысль: «Я Бог!»Разум и безумье вместе родились.
Я людям дал могущественный разум,хвалится огненный Титан.
Не с гордостью об этом говорю,Но лишь затем, чтоб объяснить причинуМоей любви к несчастным: люди долгоИ видели, но не могли понять,И слышали, но не могли услышать;Подобные теням, как бы во сне,По прихоти случайностей, блуждали,И было все в них смутно; и домов,Открытых солнцу, строить не умелиИз кирпичей и бревен, но в земле,Как муравьи проворные, гнездилисьВо тьме сырых землянок и пещер.(Aesch., Prom., v. v. 445–453)Вспыхнул огонь и сделал людей богоравными.
Чем он был для этих «несчастных», мы себе и представить не можем; ясно одно: он был для них живым существом, демоническим, — богом, павшим с неба на землю и людьми захваченным в плен.
Власть бога над человеком — религия; власть человека над Богом, — магия. Кто первый человек с огнем? Homo Sapiens, Разумный, Homo Faber, Искусный? Нет, Homo Magus, Колдун. Огонь — отец магии: богом овладел человек, овладев огнем, так ему казалось несчастному, безумному.
Богом всей твари сделался маг. Тяжелоступный мамонт, длинношерстный носорог, и дикий конь, и пещерный медведь, и могучий бизон, и кроткая лань, и россомаха лютая — все бежали от человека с огнем, потому что знали, что Бог в огне; или приходили к нему, покорные, ложились у ног его и поклонялись ему, как Адаму в раю.
Древнего титана, Мустериена, низверг новый олимпиец, Кро-Маньон.
Лет за 20000 до Р. X. — по летосчислению, будем помнить, условному, мерке, на громадах времени, ломкой, — в Ледниковой Европе, едва населенной обезьяноподобным, мустериенским или неандертальским племенем, появляется вдруг, неизвестно откуда, новое племя кроманьонов (Cro Magnon), — «одно из физически и духовно высших племен, какие когда-либо видел мир» (Arth. Keith, Ancient Types of Men, 1911, p. 71).
Очень знаменательно, что появление это совпадает с концом Ледникового периода, — началом тех геологических переворотов в Европе и в Атлантике, которые сохранились в памяти человечества, как миф о Потопе, — гибели первого мира; так же знаменательно, что племя кроманьонов появляется в юго-западных, ближайших к Атлантике, частях Европы, — у Бискайского залива, в Пиренеях, в Дордоньи (Франции), и притом, в полном расцвете культуры, видимо, зародившейся и прошедшей первые ступени развития не в Европе, не в Африке, не в Азии, потому что здесь ранних следов кроманьонской культуры не найдено: как бы новое светило внезапно восходит из-за Атлантики, озаряя лучами своими Ледниковую ночь Европы; так же знаменательно, что в этой духовно-единой культуре, судя по широте ее распространения, происходит «не местное развитие одного народа, а сотрудничество многих, друг на друга влияющих колоний», как бы зачатье европейской всемирности (H. F. Osborn, Men of the Old Stone Age, 1915, p. 311–312); так же знаменательно, что переселенческий путь кроманьонов, от Гибралтара до Сиро-Финикии, совпадает с великим Средиземно-атлантическим путем на Восток: Фарсис и Гадес (Кадикс) — может быть, «Атлантские» гавани, находятся в начале пути, а в конце — Ермон, на чью вершину слетают Еноховы ангелы, гости небесные, и к чьему подножью прилетают на крыльях парусов, заморские гости — может быть, атланты; так же знаменательно, что гуанчи на Канарских островах, — одном из уцелевших остатков Атлантического материка, — те же кроманьоны.