Тайна Запада: Атлантида - Европа
Шрифт:
Миф — полет, диалектика — лестница; рушится лестница, крылья мифа возносят на высоты нерушимые; дальше всех человеческих глаз, край земли и неба, начало и конец всего — «Атлантиду» — видит орлиное око мифа.
Слушая спор, диалектику, споришь и сам; слушая миф, молчишь и вспоминаешь райские песни Ангела, петые всякой душе до рождения:
И звуков небес заменить не моглиЕй скучные песни земли.Мифы Платона — всем эллинским мифам венец, а жемчужина в венце — «Атлантида».
«Кто ее создал, тот и разрушил», — чтоб это сказать, надо быть
Рафаэль, в ватиканской фреске — «Школа Афинских мудрецов», дал в руки Платона «Тимея» — «Атлантиду», как бы желая тем показать, что здесь его глубочайшая мудрость.
Что такое миф? Небылица, ложь, сказка для взрослых? Нет, одежда мистерии. Голыми ходят у Платона только низшие истины; высшие — облекаются в миф, так чтобы истина сквозила сквозь «басню», как тело — сквозь ткань. Тут парадокс, непонятный всем Аристотелям: в грешное облекается святое, истина — в ложь. Нет ли и за ложью «Атлантиды» истины?
Две музы у Платона: ученица Сократа, с разумными устами спорщица, и ученица Орфея, «с исступленными устами Пифия» (Heraclit, Fragm. 12). Та об Атлантиде молчит, говорит только эта.
Два у Платона Сократа: собственный его, одержимый богом вакхант, — может быть, мифический, и чужой, Ксенофонтовский, Меморабилийный, — вечный вопрошатель, сам не ответчик, «повивальная бабка», сам не рождающий, — двусмысленно-жутко смеющийся Фавн, — может быть, исторический.
Если так, то и здесь, у самых истоков Платоновой мудрости, борется миф-мистерия с историей.
Прежде чем спрашивать, была ли Атлантида, надо бы спросить, что думает об этом сам Платон. Но вот, как это ни странно, за две с половиной тысячи лет, этого никто не сделал. Сделать это, впрочем, не так-то легко.
Миф — мистерия — история в Платоновой мудрости сплетены, сотканы, как тончайшие, в органических тканях, волокна, как элементы в химических телах. Эти три порядка слиты в нем так, как дух, душа и тело в человеке. Как же их рассечь, не убивая?
Первый из двух «атлантических» диалогов Платона, «Тимей», есть продолжение если не существующего, то воображаемого, диалога «О республике». Вчера говорили о ней — сегодня будут говорить об «Атлантиде». Цель обеих бесед одна — строение наилучшего Града, Полиса. Это для Платона уже не миф, не сказка, не игра, а самое важное и ответственное из всех человеческих дел.
«Один, два, три, а где же четвертый?» — начинает беседу Сократ, считая собеседников и, уж конечно, не думая о пифагорейской тайне Числа — «Четверицы Божественной», tetraktys, и еще меньше думая о нашей Троице, Тайне Трех. Но нам, в таком начале такой беседы, трудно не вспомнить о Ней.
«— Главное из сказанного мною вчера о Республике, вот что, — продолжает Сократ. — Какое и из каких людей правление наилучшее… Самая природа души, говорили мы, должна быть у стражей Града, phylakes, огненной и мудрой вместе, чтобы могли они, смотря по нужде, быть то милосердными, то грозными».
Вечный образ, платоновская «идея» Града, были даны Сократом вчера, в бесплотной и бескровной отвлеченности — в «мифе»; сегодня надо облечь ее в плоть и кровь — в «историю». Но сделать этого Сократ не может, потому что ему не хватает чего-то, — чего-то не знает он, при всей своей мудрости, как сам признается, — признание для обоих, Платона и Сократа, ученика и учителя, бесконечно-важное. Сделает это за него один из трех собеседников, Критий Младший, вспоминая, что слышал мальчиком от деда своего, Крития Старшего, а тот — от Солона Законодателя, а тот — от старого жреца
в храме Саисской богини, Нейт (Neith), a тот, наконец, читал в незапамятно-древних записях Неитова храма, — «не измышленную басню, а сущую истину», как скажет Сократ, — об «Атлантиде», первом, погибшем человечестве, и современных ему Афинах или каком-то неизвестном, доисторическом городе, названном «Афинами» на платоно-пифагорейском, сокровенном языке мифа — мистерии — истории.Молча, немо, слушает Крития Сократ, как будто смиренно учится.
— А теперь, Сократ, — заключает Критий, — граждан и град, изображенных тобою вчера, как бы в мифе, перенесем в действительность, предполагая, что дело идет вот об этом, действительно существующем, городе (Афинах) и что измышленные тобою граждане — вот эти, настоящие, предки наши, о которых говорил (Саисский) жрец; пусть будет между ними соответствие полное… и граждане твои будут теми самыми, которые, действительно, существовали тогда (во времена Атлантиды)… Итак, нам нужно решить, будем ли мы сегодня говорить об этом или о чем-нибудь другом.
— О чем же, Критий, могли бы мы говорить приличнее в этот канун богининой жертвы (Панафиней), тем более что все это не измышленная басня, а сущая истина, m^e plasthenta mython, all al^ethinon logon, вот что главное!
Кажется ясно, насколько может быть ясно в такой беседе о таком предмете. «Один, два, три, а где же четвертый?» Может быть, только Четвертый, еще не пришедший, но ожидаемый, разъяснил бы все до конца. Главное, впрочем, ясно и так: сам Платон в Атлантиду верит; может быть, обманывается, но не лжет; кто ее создал, тот не разрушил.
Два у него поручителя истины: предок, «полубог», Солон, и современник, «божественный» учитель, Сократ; воплощенная истина — оба.
Если «Атлантида» — ложь, то и эти оба лгут, или Платон лжет на них, в самом для него великом и святом — в строении человеческого града — «Града Божьего»; лжет не только пред лицом своего народа и времени, но и всех времен, всех народов: ведь знает же — помнит, по его же собственному, чудному слову, что голос его дойдет до них всех.
Это невероятно, но еще невероятнее, что он лжет так неискусно, как будто нарочно, чтобы быть изобличенным наверняка и с наибольшею легкостью.
«Прежде всего, широко распространенная и излюбленная гипотеза, будто бы „Атлантида“ Платона есть голая басня, должна быть отвергнута, по общим соображениям культурно-психологическим, — хорошо говорит об этом немецкий ученый Рихард Генниг. — Связывать описание совершенно баснословной страны с точно известными географическими именами есть нечто во всемирной литературе беспримерное. Обозначение мест в подобных случаях всегда умышленно сбивчиво или даже просто шутливо… А Платон недвусмысленно указывает на географически определенные места: „Геркулесовы Столпы“ (Гибралтар), „область Г'aдира“ (Кадикс) и проч.». Кстати сказать, это «прочее», забытое Геннигом, потому что привычно-забвенное может быть главное: «Атлантида» — «Атлантика», в этом созвучии нерасторжимая связь мифа с историей; весь вопрос в том, кто кого родил, Атлантида — Атлантику, или наоборот.
«Во всех подобных мифах, как это видно по другим таким же загадкам (Офир, Винета и т. п.), слышатся отзвуки истории, — заключает Генниг. — Думать, что у Платона дело обстоит иначе, нет никаких оснований. Вот почему можно считать раз навсегда установленным, что миф об Атлантиде взят не с ветра; за ним лежит какая-то несомненно-историческая действительность» (R. Hennig, Das R"atsel der Atlantis, «Meereskunde», В. XIV, 5, 5, 8).
Вот одна невероятность лжи, географическая, а вот и другая, психологическая, едва ли не большая.