Тайна

— Теперь мы одни, мистер Орридж, — произнесла хозяйка, — и могу сказать вам с полным уважением к вашей опытности медицинской и знаниям, что вы, кажется, преувеличили нервные страдания мистрисс Джазеф. Правда, у нее очень печальная наружность; но я знаю ее уже пять лет и по опыту могу сказать, что она гораздо здоровее, нежели вы думаете; я вполне уверена, что она может услужить мистрисс Фрэнклэнд в течение этих двух или трех дней, пока вы найдете кормилицу. Она предобрая женщина и до глупости честна в исполнении своей обязанности.

— Я уверен, что мистрисс Фрэнклэнд будет вам весьма благодарна, — сказал мистер Орридж. — После всего, что вы сказали, я не могу не последовать вашему совету. Но вы извините меня, если я предложу вам один вопрос. Не подвержена ли мистрисс Джазеф каким-нибудь припадкам?

— Никаким.

— Не бывает ли с нею истерика?

— Никогда; по крайней мере с тех пор, как она живет в моем доме, ничего подобного не было.

— Это удивительно, в ее взгляде и жестах есть что-то очень…

— Да, да, это все замечают с первого взгляда, но я полагаю — ее робкий взгляд и порывистые жесты служат признаком только нежного сложения; притом я подозреваю, что в молодости она много страдала. Дама, рекомендовавшая ее мне, дама, вполне заслуживающая доверия, говорила мне, что мистрисс Джазеф очень несчастливо вышла замуж; она сама ни слова не говорила о своей брачной жизни, но я уверена, что муж ее дурно обращался с нею. Впрочем, это не касается до нашего дела. Я могу сказать только то, что она отличная служанка, и я, на вашем месте, рекомендовала бы ее мистрисс Фрэнклэнд как лучшую женщину, какую она могла бы себе желать при настоящем ее положении. Мне больше нечего говорить. Возьмете ли мистрисс Джазеф или потребуете из Лондона чужую, незнакомую — я от того ничего не потеряю.

Мистер Орридж заметил, что в последней сентенции мистрисс Норбори слышалось маленькое раздражение.

— После всего, что я от вас услышал, мне нечего колебаться, и я с благодарностью принимаю ваш совет и услуги вашей ключницы, — отвечал доктор.

Мистрисс Норбори позвонила.

— Мистер Орридж принимает ваше предложение, — сказала она, когда ключница вошла в комнату. — Я убедила его, что вы гораздо здоровее, нежели кажетесь.

Радостная улыбка пробежала по устам ключницы. Она казалась несколькими годами моложе, когда начала, улыбаясь, благодарить за доверие, которое ей делают.

— Когда я могу поступить туда, сэр? — спросила она.

— Чем скорее, тем лучше, — отвечал доктор.

При этих словах лицо мистрисс Джазеф просияло неподдельною радостью.

— Ступайте же, мистер Орридж подождет вас, — отнеслась к ней мистрисс Норбори. — Я знаю, у вас все в порядке, и для сборов не понадобится много времени.

— Я полагаю, вам все-таки нужно будет приготовиться, — вмешался доктор.

— Нет, сэр; мне достаточно будет получаса, — отвечала мистрисс Джазеф.

— Сегодня вечером еще не будет поздно, — сказал доктор, взяв шляпу и кланяясь мистрисс Норбори. — Приходите в Тигрову Голову и спросите меня. Я буду там между семью и восемью часами вечера. Очень вам благодарен, мистрисс Норбори.

— Передайте мои наилучшие желания вашей пациентке, доктор. Прощайте.

— Между семью и восемью в Тигровой Голове, — повторил доктор, когда ключница отворяла ему дверь.

— Между семью и восемью, сэр, — повторила мистрисс Джазеф своим мягким и кротким голосом, звучавшим подобно голосу молоденькой девушки и обличавшим ее радость.

Глава IX НОВАЯ НЯНЬКА

В семь часов вечера мистер Орридж надел шляпу и собрался в Тигрову Голову. Лишь только он отворил дверь, как пред ним явился посланный, объявивший, что его просят к внезапно заболевшему человеку в одну из отдаленнейших частей города. Сделав несколько вопросов посланному, он убедился, что его приглашают к опасно больному и что ему не остается ничего делать, как отложить свой визит к мистрисс Фрэнклэнд. Приехав к больному, он увидел, что необходимо тотчас же сделать операцию, которая задержала его несколько времени, так что было без четверти восемь часов, когда он явился в Тигрову Голову.

Приехав туда, он узнал, что новая нянька ждет его с семи вечера и что трактирщица, не получившая от него никаких приказаний, не смела впустить незнакомую женщину в квартиру мистрисс Фрэнклэнд, а предложила ей ждать его приезда.

— Разве она хотела идти к мистрисс Фрэнклэнд? — спросил доктор.

— Да, но я ее не пустила без вас, она в моей приемной. Угодно вам ее видеть?

Доктор последовал за трактирщицей в небольшую комнату, находившуюся на задней половине дома, и нашел там мистрисс Джазеф, сидевшую в самом дальнем и темном углу. При входе в комнату доктор с удивлением заметил, что она опустила свою вуаль.

— Извините, что я вас заставил ждать, — сказал он, — Впрочем, еще нет восьми часов.

— Я боялась опоздать и потому пришла сюда пораньше, — отвечала мистрисс Джазеф, и доктору в голосе ее послышалась принужденность; казалось, эта женщина боялась, чтобы лицо и голос ее не изменили ей.

Что могло встревожить ее, когда она сидела одна-одинешенька в комнате трактирщицы? Какое чувство она хотела скрыть в себе?

— Не угодно ли вам пойти со мною? Я вас представлю мистрисс Фрэнклэнд.

Мистрисс Джазеф медленно поднялась с места, опираясь одной рукой на стоявший возле нее стол; это движение снова пробудило в докторе сомнения насчет здоровья новой няньки.

— Вы, кажется, устали, — сказал он, подходя к двери. — Вы, вероятно, пришли сюда пешком?

— Нет, сэр. Госпожа была столь добра, что приказала отвезти меня сюда.

Доктор опять услышал ту же принужденность, как прежде, между тем как лицо ее все еще было покрыто вуалью. Входя на лестницу, он мысленно решился внимательно наблюдать за действиями мистрисс Джазеф в комнате его пациентки и послать в Лондон за нянькою, если она не обнаружит ревности в исполнении принимаемой ею должности.

Комната мистрисс Фрэнклэнд находилась в самой отдаленной части и была избрана ею потому, что туда не достигал шум, неизбежный в каждой гостинице. Она освещалась одним окном, откуда открывался вид на несколько хижин, за которыми расстилались тучные Вест-Сомерширские луга, окаймленные длинной монотонной линией холмов, покрытых лесом. Почти посередине комнаты стояла старинная кровать с четырьмя столбами, поддерживавшими дамаскиновый занавес; направо от нее была дверь, налево окно, а впереди камин. На стороне, обращенной к окну, занавес был открыт почти на фут.