Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды

— Думал произвести на меня впечатление? — фыркнула Лайла.— Думал вызвать у меня вдохновение, чтобы я отпустила тебя, благословив, тронутая твоим предложением жертвы? — Она помолчала, лениво улыбаясь мне.— Или ты предлагаешь мне принять все за забавную шутку? Что ж, тогда судьба, которую я задумала для тебя, будет еще более забавной.

Она засмеялась, глядя на свои ногти, и ее яркие губы сжались.

— Слишком долго я откладывала,— пробормотала она.

Лайла шевельнулась, лениво потянулась, и комната раздалась в стороны, когда она стала выходить из ванны, как Венера, рожденная из морской пены. Кровь мантией из сверкающих чешуек струилась по ее обнаженному телу, сверкала и исчезала, так что Лайла походила на змею, сбрасывающую кожу. Из одежды на ней были только драгоценности: браслеты и кольца в ушах, на шее блестело золото Каликшутры, на лбу сияла отметина вечного глаза, а на волосах покоилась корона богини Кали.

— Социалист,— зашептала она, глядя на меня,— трудяга на благо ближнего...— Она захлопала в ладоши.— Как восхитительно, прогрессивно! — Притянув к себе, она прижала меня к груди.— Я, конечно же, сохраню тебя и пополню тобой свою коллекцию,— улыбнулась она.— И думаю, что навечно.

Она поцеловала меня. Слова ее эхом отдались у меня в ушах, разошлись волнами по извилинам моего мозга. Это дезориентировало меня. Я почувствовал, будто падаю в ожидающую внизу кровь. Я прильнул к Лайле, все еще находясь в ее объятиях. Но теперь мы были уже не в комнате, а бежали вниз по лестнице, по бесконечным ступеням, которые все были окрашены в разный цвет и извивались в пространстве двойных спиралей. Я уже восходил по этим ступеням раньше, но никогда не видел такого множества лестниц, чередующихся перед моим взором в паутине меняющихся красок, узоров и форм Я смутно чувствовал, что боюсь их, что они изменят меня. Надо было спасаться бегством, освободиться от Лайлы, от ее обволакивающих объятий. Но я был скован, не мог пошевелиться. Ибо кровь, которую она впитала, теперь высасывала меня. Я вспомнил то ощущение в экипаже, когда моя шея растаяла от прикосновения ее губ. А теперь все мое тело сочилось в липком месиве жидкой плоти, и я ощущал, что всего меня поглощают, затягивают в матку, полную пахнущих рыбой, соленых и терпких выделений, искажают пульс моей жизни так, что мое существо едва ли казалось мне моим. И оно уже не было таковым... нет... мою кровь качало сердце какого-то другого существа. Теперь я стал созданием Лайлы, студнем, плацентой, белком. Копошащейся массой клеток... супом из крошечных точек. А потом исчезли и они. Осталось только что-то красное, бьющееся в пульсе крови Лайлы. Потом и оно замолкло. И не осталось ничего. Ничего, кроме тьмы.

На какое время я пропал, не знаю.

Навечно? На секунду? Может быть, и то и другое.

Впрочем, пришло время открыть глаза.

— Она ждет вас,— объявила Сюзетта.

— Ждет?

— У лодки.

Сюзетта нагнулась и, улыбнувшись, поцеловала меня в лоб. Я взглянул на нее и нахмурился. Она как-то изменилась. Но как бы это описать, Хури? Она была все той же

Сюзеттой, маленькой девочкой с косичками, в детском платьице, и в то же время в ней что-то изменилось. Сквозь ее черты проглянуло лицо никогда не виденной мной ранее женщины лет двадцати пяти—тридцати — величавое, прекрасное, невероятное. Когда я различал ее, терялась Сюзетта, потом Сюзетта возвращалась, а другое лицо пропадало. Бывают такие оптические трюки, вы, наверное, их видели: кролик одновременно является головой утки, а кружка — изображением парочки, готовящейся поцеловаться. Оба изображения присутствуют, но разум не может воспринять их одновременно. То же стало и с Сюзеттой, и вообще со всем, что я видел. Около меня с чистой одеждой в руках стоял искривленный карлик, такой уродливый, что я раньше едва ли мог вынести его присутствие, но я взглянул на него сейчас и увидел, какие у него длинные руки и ноги, как он прекрасен,— пожалуй, самый привлекательный мужчина, виденный мной в жизни. А когда я пересек холл и заметил, что на ступеньках, свернувшись калачиком, спит пантера, то тут же почувствовал, что вижу не животное, а женщину, смуглую, милую и заносчивую; ее тело и тело пантеры одновременно и различались, и были одним целым. Все звери, создания и существа здесь чудесным образом менялись, и, к своему удивлению, я испытывал при этом не ужас, а восхищение, не отвращение, а удовольствие.

— А я? — спросил я у Сюзетты.— Кем я стал?

Сюзетта, или, скорее, женщина, которая также была Сюзеттой, слегка улыбнулась.

— Сюда,— указала она.

Мы прошли в оранжерею, Сюзетта подвела меня к одному из бассейнов с водой тихой и прозрачной, как стекло. Я вгляделся в свое изображение, поморгал глазами.

— Не понимаю,— удивился я.— Что же произошло?

Мое лицо в воде выглядело, как и прежде.

Сюзетта взяла меня за руку и повела дальше.

— Неркели ничего не изменилось? — спросил я.

Сюзетта не ответила. Замедлив шаги у стены из чугуна и стекла, она вынула ключ и открыла дверь.

— Скажите мне, кем я стал?

Сюзетта показала на тьму за дверью.

— Скорее,— зашептала она.— Лайла ждет вас. Ею задумана игра, вы потом все поймете.

Она повернулась и убежала, а я, оставшись один, прошел сквозь стеклянную перегородку.

Я вновь оказался на открытом воздухе, в лондонской ночи. Предо мною металлическая винтовая лестница опускалась вдоль закопченной причальной стенки. Снизу донесся плеск воды. Под лестницей стояла крохотная лодочка, к которой я и спустился. На веслах сидело то же существо, что было гребцом на ней раньше. Внимательно разглядывая его, я так и не определил, какая форма была присуща ему прежде.

— Джек! — крикнула Лайла, ждавшая меня на корме лодки.— Ах ты, мой филантроп. Иди же сюда, Джек.

Она улыбнулась, я сел к ней, и она обняла меня, приказав гребцу отплывать. Зашлепали по воде весла, и лодка наша заскользила по узкой полоске воды между стенками.

Вскоре лодка вошла в течение реки. Существо налегло на весла, а Лайла, положив мою голову себе на колени, принялась нежно гладить меня по волосам. Я взглянул на небо. Оно было угрюмого, зловещего красноватого оттенка. Почему-то вид его несколько подавил мой дух, и взволнованность улетучилась, а вместо нее нахлынуло гнетущее чувство беспокойства Я пошевелился, не в силах больше смотреть на звезды, затеняемые отсветами города, словно Лондон просачивался в небо. Я вспомнил видение, которое показывала мне Лайла: город — это существо с содранной кожей, а Темза — его артерия, полная живой крови. Я снова пошевелился и взглянул вдаль. Сейчас воды реки не казались живой кровью. Я опустил руку за борт, и на ощупь вода оставалась такой, какой была на вид,— жирной, с отбросами, загнивающей. Из-за реки мне насмешливо подмигивали огни Сити... ярко, очень ярко, но опять-таки обманчиво. Ибо там, за рекой, тоже таилась смерть, взращиваемая дерьмом золота и человеческой жадности. Смерть была везде, куда ни посмотри, во тьме чудовищного распростершегося за рекой города. Мне вспомнилось посещение на дому одного из моих пациентов, когда я задел за стену и из нее вывалился кусок раскрошившегося кирпича. Я опустил глаза — у моих ног копошился отвратительный клубок червей. Вздрогнув от этого воспоминания, я вновь взглянул на берег реки перед нами. Если ударить по нему, так что все здания, как штукатурка, осыплются на землю, то увидишь то же, что я узрел в доме у своего пациента: червей, слепых и ползающих по кучам пожираемого ими навоза.

Лодку тряхнуло, и я оторвался от размышлений. Мы причалили к северному берегу Темзы. Послышался пьяный смех, в отблесках огня замелькали чьи-то искривленные силуэты. Сама мысль о том, что придется ступить на берег, наполнила меня отвращением. Я закутался в оказавшийся на мне длинный черный плащ, а Лайла улыбнулась и помогла мне выйти из лодки. Полы ее плаща разошлись, и я обнаружил, что на ней надето вечернее платье. У меня же под плащом оказался фрак, на голове — цилиндр. Я спросил, куда это мы собрались сегодня вечером, но Лайла лишь прижала палец к моим губам.

— Ты будешь развлекать меня,— тихо прошептала она мне и, повернувшись к лодке, взяла из рук гребца черный саквояж.

— Что это? — спросил я, когда она передала чемоданчик мне.

— Твой докторский саквояж,— ответила она.

— Докторский саквояж?

— Ты же доктор! — она засмеялась и, прежде чем я успел что-либо еще спросить, повела меня по замусоренному причалу.

Нас ожидала повозка. Мы забрались внутрь, и колеса завертелись, разбрызгивая грязь. Повозка запрыгала по кучам гнилых овощей и фруктов. Я выглянул в окошко и опять содрогнулся от физического отвращения. Дома, мимо которых мы проезжали, походили на росшие из грязи грибы. Между ними сновали люди — сальные, вонючие, с хищными взглядами, дрожащие мешки потрохов и жира. Как это раньше я не замечал, сколь безобразны эти бедняки, сколь они низменны? Да как они смеют жить и размножаться? Мы проезжали мимо таверны. Оттуда слышалось причмокивание губ, бульканье жидкостей, наливаемых в сосуды и опрокидываемых в глотки. Кто-то шумно портил воздух, раздавались животный смех и неразборчивая болтовня. Один из посетителей таверны обернулся и уставился на нас. Меня чуть не стошнило. Волосы его, Хури, лоснились от грязи, кожа была словно покрыта слизью. В нем не было ничего, ни малейшей искорки, совершенно ничего, достойного жить. Я откинулся на сиденье.

— Ради Бога,— выдохнул я.— Уедем отсюда.

Лайла погладила меня по лбу.

— Куда же мы едем? — настаивал я.

— Да в Уайтчепель, Джек,— улыбнулась она.— Там все такие убогие... Ты ведь помнишь? Им нужна твоя помощь, твоя филантропия.

— Нет,— мотнул я головой.

Шум, этот шум с улиц... давил на меня. Вонь, кишение людей... Я почувствовал, будто гнев мой на тонких, как у насекомого, лапках ползает по каждой моей эмоции, мысли. Это стало непереносимо. Надо бежать от него, подавить его. Я высунулся из окошка.

— Эй! — крикнул я.— Ради Бога, стой!

Повозка притормозила Я привалился к дверце, открыл ее и выбрался наружу. Я оказался на панели на Уайтчепель-роуд и отчаянно вдыхал воздух. Охладит ли он меня?

Но биение пульса жизни продолжалось — люди совокуплялись, размножались, испражнялись. Это было безжалостно, как время, безжалостно, как мой гнев, ползущий на тысячах тонких, как у насекомого, лапок, отравляющий ткань моего живого мозга На каждом шагу я чувствовал укол иголкой... все глубже и глубже. Весь мой череп изнутри охватил ужас, прорываясь через глаза. И не только на улице, а в самих моих мыслях... эти лица... смех... запах крови. Я почувствовал, что схожу с ума. Никто не может вынести такую боль. А гнев все наползал, ширился, жалил.

Меня потянуло в темноту. От главной улицы отходила узкая неосвещенная улочка. Я поспешил по ней. На мгновение мои мысли затихли. Я глубоко вздохнул и облокотился о кирпичную стену какого-то склада, думая, сколько мне придется простоять здесь. Мысль о том, что надо будет уйти из этой тиши и темноты, была непереносима. Лайла., она ведь видела, куда я пошел. Она придет и заберет меня обратно, заберет из этой сточной канавы с ее бурлящей жизнью отбросов. Иначе... нет... нет... Я закрыл глаза, рукой провел по волосам. К своему удивлению, я почувствовал, что в другой руке по-прежнему сжимаю докторский саквояж.