Тайная жизнь растений

Не знаю, когда это случилось. Когда в моей душе вспыхнул огонь любви к ней.

Я вернулся после своего первого побега из дома, и родители перестали ругать меня за плохую учебу. Они понимали, что подготовка к вступительным экзаменам в том самом учебном заведении, которое напоминало скорее тюрьму, стала для меня сущим адом, в котором я не мог находиться, и теперь они боялись, как бы их непутевый сынок вновь не удрал из дома. Отец всегда был не особенно разговорчив, но в тот период даже мама обращалась со мной крайне осторожно. Брату было все равно, он постоянно пропадал где-то с фотоаппаратом. Даже когда я вернулся домой, прошатавшись целый месяц, он ничего не сказал. Иногда мне казалось, что он вообще не заметил моего отсутствия.

На меня не давили, но именно тогда я остро осознал свое нестабильное положение. Вместе с потрясающим чувством безграничной уверенности в том, что я все знаю о жизни, — ведь я убегал из дома — пришло понимание, что учиться все-таки нужно. Непривычно мне это было, однако я сел за книги и стал готовиться к поступлению в университет.

Вот когда все началось. Был последний день апреля, в воздухе кружились лепестки цветущих вишен, и я впервые увидел ее. Я случайно оказался тем человеком, который открыл ей, когда она позвонила в дверь. Стрижка «боб», ни грамма косметики на лице, потертые джинсы, белая футболка. Поздоровавшись, она улыбнулась, и мне показалось, что в прихожую полился свет. Я пробормотал что-то вроде «Кого вам?» или «Что вы хотели?» Вместо ответа один за другим посыпались вопросы: не брат ли я такого-то (она назвала имя брата), дома ли он. Я не был уверен и честно сказал, что не знаю. Она шутливо переспросила, как это может быть, что я не знаю, дома или нет мой брат. Я чувствовал себя, как будто получил нагоняй, но не могу сказать, что мне это было неприятно. Усмехаясь, она сказала:

— Он наверняка возится с фотографиями. Пойду посмотрю. — И прошла мимо меня в его комнату. У нее была бодрая, веселая походка. Так мы встретились в первый раз.

Не знаю, сразу ли меня к ней потянуло. Не могу ничего утверждать. Одно я знаю точно: в ту самую минуту, как я увидел ее, я почувствовал, что мы будем, самое малое, тесно связаны с ней всю жизнь. Было слишком очевидно, что это девушка брата. И я никак не ожидал, что совсем скоро мне придется признавать это с болью. Может быть, дело было в ее песнях. Эти мелодии завладели моей душой, потрясли ее, все внутри меня перевернулось, и я потерял способность мыслить здраво.

Однажды я услышал голос брата, доносившийся из его комнаты — он просил ее спеть.

— Спой для меня, — говорил он ей.

Затаив дыхание, я навострил уши. Она захихикала, как маленькая девочка от щекотки. «Может, он, и правда, пощекотал ее», — подумалось мне.

— Ладно, спою, спою, — проговорила она сквозь смех.

Я ждал, когда она запоет. Брат предложил ей что-то тихо, как будто зная, что я подслушиваю. Ее ответ, в отличие от его слов, я расслышал.

— А как же мне тогда петь? — спросила она. В ее голосе звучал смех, и было понятно, что ей не так уж не нравится его просьба.

— Тсс! — шикнул он, прервав ее громкое отчетливое высказывание.

Она сразу затихла, но еще долго из комнаты доносился их смех.

Зря я тогда не отошел от его двери. И дело тут было не только в любопытстве. Я от всего сердца желал, чтобы она запела, и желание это было вполне осознанным. Мне кажется, что я хотел этого даже сильнее, чем брат. Когда я представлял себе, как девушка поет для того, кого любит, только для него одного, мое сердце начинало учащенно биться. Как это красиво и романтично! Я себя не помнил от восторга. Как я мог уйти?

Немного погодя она запела. Знакомая мелодия, красивый голос. Не знаю почему, но именно тогда ревность впервые обожгла мою душу. Ревность? С чего бы это? Разве я имею право кого-то ревновать? Но я ничего не мог поделать с собой, я сгорал от ревности. Стоило мне представить себе, что перед ней на месте брата сижу я, как у меня мурашки бежали по спине.

С этого дня я заболел. Заболел любовью. Когда она заходила в комнату к брату и оттуда доносились их разговоры и смех, когда я слышал, как она поет для него, подыгрывая себе на гитаре, мне казалось, я могу сойти с ума; где уж тут сидеть за книжками — я бродил туда-сюда мимо его двери.

В конце концов, она поселилась в моих снах. Я грезил, что мое заветное желание исполнилось, и она поет только для одного слушателя — для меня. Поет завораживающе красивую песню. Я целовал ее гитару. Она была теплой и нежной, как живая. Мелодии были руками Сунми и обнимали меня, звуки гитары были ее губами и касались моих губ. Мне снилось, что я нахожусь внутри гитары. Там так, как и должно быть — темно и уютно. Я попадаю туда через лабиринт, оказываюсь в пещере, которая по размеру и форме точно соответствует пропорциям моего тела, она будто специально создана для меня. Мне там удобно и спокойно, как в детстве. Эти мечты и сны до предела разжигали мою молодую плоть.

9

С каждым днем мы с братом все больше отдалялись друг от друга. Моя неприязнь к нему росла одновременно с любовью к Сунми. Я был одержим своими чувствами, думая, что любовь мужчины к женщине не может быть ошибкой. Все стремятся к любви, ею можно гордиться. Кто бы ни был предметом этой любви. Тогда мне казалось, что в любви все равны. Но ни одна любовь не существует в вакууме. В каждой любовной истории бывают встреча, признание и расставание. Каждая любовь отличается от другой обстоятельствами, в которых она развивается. В этом уникальность каждого романа. Тогда я не осознавал этого. Я намеренно закрывал на это глаза. Как обычно бывает, одержимость чувством не давала мне увидеть правду и создавала для меня собственные истины.

Я задавался вопросами, может ли моя любовь быть ошибкой и что мешает ей проявиться в полную силу. Я спрашивал сам себя и сам же отвечал. Помехой было существование моего брата. Меня не интересовало, почему из всех женщин на свете я выбрал именно его девушку. Я спрашивал: почему между мной и моей любовью была преграда в его лице? Все мысли на эту тему исходили от меня, сосредотачивались на мне и оставались внутри меня. В начале был я. До меня ничего не существовало. До моей любви не было и не должно было быть никакой другой любви. А то, что было, не могло быть правдой. А если другая любовь была неправдой, то и доказать ее существование было невозможно. До моей любви не было и не должно было быть любви брата. А если она и была, то это невозможно было доказать. А если возможно, то дело принимало слишком серьезный оборот. Это становилось опасно. Да, это так. Моя любовь была серьезной и опасной любовью.

Когда брата не было дома, я прокрался в его комнату. Я вторгся на территорию соперника, чтобы найти улики (я и сам толком не понимал, какие), мое сердце билось, а лицо горело. Я не был уверен, что мне удастся обнаружить свидетельства, которые полностью изменят ситуацию, но с пустыми руками мне уйти не пришлось.

Как только я открыл дверь в комнату, я почувствовал: то, что я ищу — здесь, у меня закружилась голова. На секунду помутилось в глазах, и я, кажется, приложил руку ко лбу. Я почувствовал сбивающий с ног аромат, незаметно ставший частью меня самого запах — ее запах, запах Сунми. Комната брата пахнет Сунми. Здесь нет запаха брата (да какой у него там запах, я и не помню), здесь ее запах. Это было ошеломляюще и грустно. Они так тесно связаны, так близки. Я чувствовал невыносимую ревность к брату, которому принадлежал даже ее запах; в ярости я копался в его вещах. Из кучи фотографий, которые еще не были разобраны, выпало фото Сунми. Увидев ясную улыбку Сунми в окружении цветущих вишен, я, ни секунды не сомневаясь, схватил фотографию, как будто пришел сюда ради этого снимка. Когда я обнаружил рядом кассету с надписью «Ухёну от Сунми», думал, что у меня разорвется сердце. Взяв еще и кассету, я вышел из комнаты. Фотография опустилась на дно ящика моего письменного стола, а кассету я поставил в плеер. С этой минуты я не вынимал ее оттуда и сидел за учебниками, надев наушники, в которых играла песня Сунми, посвященная брату. Я открывал ящик и подолгу смотрел на ее лицо на фотографии.

Брат заметил неладное на следующий день. Удивленно склонив набок голову, он спросил, не заходил ли я случайно в его комнату. Я с невинным видом ответил, что ничего такого не было.

— Странно, куда же делось?..

Брат обшарил весь письменный стол, заглянул во все ящики. Потом стал искать в коридоре, в кухне, в гостиной. Я знал, что он ищет — фотографию Сунми и кассету. Но всем своим видом давая понять, что мне, якобы, ничего неизвестно, я надел наушники. Ее песня ласкала мой слух. И не только звук ее голоса был сладок для меня. Сюда примешивалось удовольствие от того, что я слушаю ее песню прямо у него под носом, а он не подозревает об этом. Больше всего я наслаждался чувством удовлетворения. Ведь в те минуты все было так, будто я отобрал Сунми у брата.