Тайное тайных
Шрифт:
Потом перепадали все лошади.
Ефимью мужики везли на себе по очереди четвером.
Она, тыча согнутым, как клюв, пальцем, глядела на юг и повторяла все те же слова про полую Арапию:
– Собирайтесь, православные, со усех концов. Открылись на короткие времена…
Умерла старуха Лукерья. Фаддей снял ее с телеги на землю и засыпал песком. Песок скатывался. Торчало из него остро – нос и ноги Лукерьи.
Раз Надька свернула с дороги и под песком нашла полузасохшую кучу конского кала. Сцарапнула пальцем насохшую кору, позвала Егорку:
– С
Она уткнулась грудью в землю и жевала мягковатую, с крупинками непереваренного овса, душную кашу… Егорка подошел и стал выбирать овсинки…
Ночью Мирону пригрезился урожай. Желтый, густой колос бежал под рукой, не давался в пальцы. Но вдруг колос ощетинился розоватыми усиками и пополз к горлу…
Здесь Мирон проснулся и почувствовал, что его ноги ощупывают: от икр к пахам и обратно. Он дернул ногой и крикнул:
– Кто здесь?
Зазвенел песок. Кто-то отошел. Проснулась Надька.
– Брюхо давит.
Натягивая на грудь дерюгу, Мирон, запинаясь, проговорил:
– Щупают… Мясо щупают!
– А ты ко мне, рядом. Я плохо сплю, мне все слышно.
И, притягивая к себе его дрожавшее тело, гладила легкой, неслышной рукой загорбок5. Бормотала уникшим шепотом:
– Бают: скоро дойдут. Скоро сарт пойдет, а у него хлеба хоть и нету, а Ефимья, грит, – он молоком подкормит. Дай-то господи. Дойдете хоть… А я-то, поди, так завтрача умру, Мирон.
– Протерпишь.
– Умру. Мне с конского… давит. В брюхе-то как кирпичи с каменки6 каленые… И тошнит. Рвать не рвет, а тошнит, комом в глотке. Могилу-то выкопать некому.
– Выроют.
– Нету рук-то ни у кого, земля ходячая. Люд.
– Зола!
– Зола, Мироша!.. Думаю, по зиме-то, как дойдем, за Егорку выйти. Там, в Арапии, народ-то, грит Ефимья, черный и без попов7. А поди, так попы раньше туда с крысой удрали.
– У тяти едова нету?..
– Он про те думат, ты ешь тайком… Дай кусочек, Мироша…
– Нету у меня ничо.
Она теребила ему бороду, чесала пальцем волос на голове и чуть слышно бормотала в ухо:
– Дай, Мироша, кусочек махонький… пососать. Хлебушка… Хлебушка-то тепленький на зубах липнет, а язык-то… Дай, Мироша, ей-богу не скажу. Только вот на один зубок… ххм, хм… кусочек… А потом я помру, не скажу все равно…
Она сунулась головой подле локтя его. Лязгала зубами по рукаву. К утру ее рвало. У лица темнела на земле клейкая, синеватая жижа. Она лизала рвоту…
Скорчившись, померла.
Деревня поднялась. Пошла. Мужики, подталкивая плечами, везли тележку с Ефимьей.
– Схоронишь? – спросил Фаддей, уходя.
Поодаль на земле сидел Егорка, узкоголовый, оставив тонкую губу под жестким желтым зубом.
– Иди, – сказал ему Мирон. – Я схороню.
Егорка мотнул плечами, пошевелил рукой кол под коленом. Запыхаясь, сказал:
– Я… сам… Не трожь… Сам, говорю… Я на ней жениться хотел… Я схороню… Ступай. Иди.
У
кустов, как голодные собаки, сидели кругом ребятишки. Егорка махнул колом над головой и крикнул:– Пшли… ощерились… пшли!..
Пока он отвертывался, Мирон сунул руку к Надьке за пазуху, нащупал там на теле какой-то жесткий маленький кусочек, выдернул и хотел спрятать в карман. Егорка увидал и, топоча колом, подошел ближе.
– Бросай, Мирон, тебе говорю… Бросай!., мое… мой кусок, – моя невеста…
Егорка махнул колом над головой Мирона. Тот отошел и бросил потемневший маленький крестик…
Егорка колом подкинул его к своим ногам…
– Уходи… мое!.. я схороню…
В лицо не смотрел. Пальцы цепко лежали на узловатом колу… Мирон пошел, не оглядываясь… Мальчишки, отбегая, кричали: – Сожрет… невесту-то…
Догоняя далеко ушедших мужиков, Мирон заметил у края дороги стаю дерущихся ребятишек. Глубоко повязнув в колеях, тупо уставились в землю брошенные телеги. Гнилые клочья тряпок свисали с досок, с ящиков. Почти все телеги пахли тошным, трупным запахом.
Фаддея и Сеньки с мужиками не было.
– Не видали? – спросил Мирон.
Кто-то выматерился хрипло и долго. Один сказал пискливо:
– Отъелись… Жрать прячутся.
В животе Мирона задвигалась узкая режущая боль. Язык метнулся по деснам, отыскивая слюну. Сверху на голову оседало мутное, режущее виски и отдающееся в носу, в нёбе…
Мирон побрел, спотыкаясь. На глаза попал валявшийся у телеги огрызок кожи. Мирон сунул его в зубы.
Горбатая, с растрепанными волосами баба дернула его за рукав.
– Нету, – сказал Мирон. – Сам ись хочу.
Баба, приседая на кривых коленях, мотнула головой.
– Знаю… Пойдем под телегу… Сколько дашь?
Она раскрыла рот и, выпячивая грудь, лихо мотнулась костями. Оскалила зубы.
– Пойдем?.. Кусочек дашь? Ты толстый.
Мирон побежал от нее, дрыгая локтями. Когда он оглянулся… баба и еще трое незнакомых мужиков шли позади него.
Мирон качнулся в сторону. Сиреневая полынь уколола ногу. Из-под куста мелькнул маленький зверек. Мирон бросился за ним, хотел схватить, но упал. Зверек ускользнул в норку.
Мирон было начал разрывать, но вспомнил: одному оставаться нельзя. За ним шли, оглядываясь, четверо. Надо догонять деревню. Он подтолкнул тело вверх руками, приподнялся.
Живот крутила узкая голодная боль. Ребра отрывались и жали кожу. Ребра словно заблудились внутри. Он зашагал.
…Ноги шли через всю землю, через весь песок, не подымаясь на воздух. И тело тоже словно ползло по песку. Через песок… Еще немного, еще…
Мирон не мог догнать мужиков.
Поднял глаза к солнцу. Подвигалось оно, желтое и тучное, как жеребая кобылица.
– Жрешь! – сказал под себя Мирон. – Лопашь? А я пошто должен ждать? Я почему?..
Идти ему не хотелось. Он ощупал близлежащую телегу: теплое дерево и горячие гвозди.