Тайны Древнего Лика

Впрочем, для их провинции парк был, по мнению Талбота, очень и очень неплох. Центральный вход находился в вершине почти безупречного равнобедренного треугольника буйной зелени; две боковые стороны треугольника были ограничены улицами, а основание упиралось в глухую бетонную стену, ограждавшую территорию завода, с которого, собственно, и начиналась полтора столетия назад история города. Отец Роберта работал на этом заводе, и оба деда… И, возможно, он еще встретит здесь отца. Только много ли радости доставит встреча с человеком, бросившим жену с годовалым ребенком на руках?..

Парк был ухоженным, но не чересчур, и не производил впечатления искусственного образования. Он не просматривался насквозь, потому что, кроме деревьев, его заполняли извилистые полосы кустарника, то тут, то там прорезанного тропинками. За кустами скрывались разные нехитрые аттракционы – здесь не было и намека на Диснейленд, – пара-тройка кафе, а по периметру тянулась железная дорога, по которой бойко бегал маленький локомотив с полудюжиной открытых вагончиков. В детстве Роберт вместе с приятелями-однолетками не раз устраивал засаду на повороте – поезд замедлял ход, и они, выскочив из кустов, облепляли заднюю площадку последнего вагона, а потом, корча рожи приближающемуся кондуктору, горохом сыпались под невысокий откос и с хохотом и индейским улюлюканьем мчались к озеру, чтобы обкидать шишками какую-нибудь амурничающую парочку на водном велосипеде. Да, в парке было обширное искусственное озеро, и, хоть купаться там запрещалось, они умудрялись-таки забраться в воду и, от всей души обрызгивая друг друга, промокнуть до нитки…

В парке было тихо. Талбот, свернув с центральной аллеи, уже довольно долго шел по тропинке, направляясь к озеру, и ему пока никто не встретился. Короткими сериями постукивал среди листвы невидимый дятел, в траве, словно тренируясь, совершали пробежки пышнохвостые белки. Кое-где кусты дугой отступали от тропинки, предоставляя место полянам с обязательным бревном-лавкой, пнями-столиками и пнями-табуретками и урной в виде пенька поменьше, с удаленной сердцевиной. На одну из таких полян Талбот и променял свою тропинку. Оседлал бревно, широко расставил ноги и, упираясь ладонями в колени, принялся бродить неспешным взглядом по стволам и ветвям, постепенно впадая в некое подобие нирваны. Вокруг по-прежнему парила невидимой кисеей безмятежная тишина, исключавшая всякую мысль о присутствии здесь кого-либо еще, и потому прозвучавший за спиной Талбота негромкий мужской голос оказался полной неожиданностью.

– Доброе утро, мистер Талбот. Я к вашим услугам.

Умение молниеносно и трезво оценивать ситуацию являлось одним из обязательных профессиональных качеств Талбота – он сразу понял, что в данном случае нет необходимости нырять в сторону, уходя в кувырке с линии огня или делать выпад назад, атакуя противника. Выпрямившись, Талбот неторопливо перенес правую ногу через бревно, развернулся и только потом обратил взгляд на непонятно как очутившегося здесь человека, назвавшего его по имени.

В трех шагах от бревна в непринужденной позе стоял коренастый, коротко остриженный смуглый мужчина, смахивавший на мексиканца. Одет он был в кремовую, с едва заметными желтыми вертикальными полосками рубашку-безрукавку и кремовые же шорты до колен, что позволяло видеть обильный черный волосяной покров на тонких, но не худых руках и ногах, обутых в какое-то подобие массивных лыжных ботинок, диссонировавших с легкой летней одеждой. Лицо у мужчины тоже было тонкое, словно выточенное из кости, с правильным прямым носом, аккуратными обводами губ и широко расставленными темными доброжелательными глазами. Если Роберт Талбот и видел когда-либо раньше этого мужчину, то совершенно забыл о такой встрече; образ «мексиканца» покоился там же, где и образ старика, встретившегося у газетного киоска.

– Я к вашим услугам, – повторил мужчина и дружелюбно улыбнулся. – Можете звать меня Хесус.

Не Талбот устанавливал здесь правила, и вряд ли целесообразно было бы нарушать их без особой нужды. Режиссеры этого действа вольны были поступать так, как им заблагорассудится. Для него главное – справиться с делом.

Между прочим, именно это мексиканское имя – Хесус – пришло ему в голову при первом взгляде на незнакомца.

– Добрый день, мистер Хесус, – сказал Талбот, поднимаясь с бревна. – Собственно, что именно вы имеете в виду? Какие услуги?

– Не мистер, – вновь улыбнулся мужчина. – Просто Хесус. А услуги любые. Все, что пожелаете. Есть у вас сейчас какие-то желания?

Талбот молчал, соображая, как вести себя дальше. Похоже, он, сам того не ведая, сделался владельцем волшебной лампы Аладдина. И джинн Хесус может запросто, в мгновение ока, соорудить здесь дворец повыше «Пальца великана» с двумя сотнями прелестных наложниц… Только не стоит попадаться на такую удочку.

«Увы, Талбот, вы нам не подходите».

– Спасибо за заботу, Хесус, – сказал он, копируя дружелюбную улыбку джинна. – В данный момент я ничего такого особенного не желаю. Просто поброжу здесь – вот и все.

– О’кей, мистер Талбот, – без тени неудовольствия согласился исполнитель любых услуг. – Если что-нибудь надумаете, просто позовите: «Хесус», – и я тут же явлюсь.

Хесус нагнул голову в вежливом поклоне, и Талбот подумал, что тот сейчас растворится в. воздухе, вместе с шортами и нелепыми ботинками, – но мексиканец повернулся к нему спиной и направился к тропинке, оставляя вмятины от подошв на сочной траве. И эти вмятины, как и все вокруг, были настолько реальными, что в душе Талбота шевельнулось сомнение.

Впрочем, только на миг.

…У озера было немноголюдно – как всегда, крутили педали водных велосипедов две-три парочки, застыла у островка одинокая лодка, возились в песке под присмотром бабушек маленькие дети. Пустовало кафе на сваях, нависшее над спокойной водой с отражениями деревьев. Картина была обычной для обычного утра – не субботнего и не воскресного…

Талбот спустился по зеленому, с проплешинами, склону к кромке песка и побрел вдоль берега к скоплению больших серых камней, удаляясь от кафе и причала. Он помнил, как завозили сюда эти камни, с четверть века назад, когда он был еще младшеклассником. А потом, через несколько лет, он приходил сюда с Эйлин… Они устраивались на теплых спинах камней, друг напротив друга, и он вдохновенно молол всякую ерунду, он разливался соловьем, он извергал фонтаны слов, – а Эйлин от души смеялась, откидываясь назад, и в ее зеленых глазах смеялись вместе с ней маленькие солнечные отражения. А потом…

И кажется – ушел ты от погони,

И в памяти исчез незримый след.

Но вдруг – минувшее в душе твоей застонет,

Когда ты – в будущем. Давно не зная бед…

Словно кто-то невидимый, подкравшись, прошептал ему на ухо эти слова. Да, в прошлом, увы, было не только хорошее…

Талбот, болезненно скривившись, прислонился к твердому каменному боку, где сохранились выбитые им когда-то инициалы «Р. Т. – Э. X.», и устремил взгляд на вздымавшийся над деревьями «Палец великана». Этот палец уже тогда грозил, предупреждал о беде, – но кто предполагает плохое в шестнадцать лет?..

– Здравствуй, Бобби, – раздалось сзади.

Некоторое время Талбот продолжал пребывать в неподвижности, а затем, сделав усилие над собой, всем телом повернулся на этот голос, придерживаясь рукой за камень.

Да, совсем рядом стояла она. Она – Эйлин. Эйлин Ходовац.

И это был нечестный прием, это был удар ниже пояса. Такие удары нельзя прощать, даже если ты всего лишь подопытный кролик.

Зеленоглазой женщине со светлыми, чуть подсиненными волосами, одетой в легкое платье под цвет глаз, было за тридцать. Наверное, именно так выглядела бы сейчас Эйлин Ходовац… но Эйлин Ходовац навсегда осталась шестнадцатилетней, и в памяти его она застыла именно шестнадцатилетней, и не могла повзрослеть ни на один год, ни на один день… Она перестала быть подвластной изменениям в тот самый миг, когда сердце ее навеки остановилось вон там, за парком и заводом, в реанимационном отделении местной больницы…