Тайны дворцовых переворотов (др. изд.)

Первым осенью 1762 года грянул заговор Петра Хрущева – Семена Гурьева. Точно не известно, существовала ли связь между братьями Паниными и появлением "пьяных" прожектов некоторых гвардейских офицеров по возведению на престол либо Иоанна Антоновича, либо Павла Петровича, или имя Никиты Ивановича они упомянули всуе. Тем не менее хрущевское дело со всей очевидностью продемонстрировало, что кто-то крайне недоволен воцарением Екатерины и не намерен с этим мириться.

Второй форс-мажор потряс Москву через полгода. В мае 1763-го старик А. П. Бестужев-Рюмин взбудоражил общественность подпиской под призывом к государыне выйти замуж за достойного подданного. Народ быстро смекнул, за кого именно. За Григория Орлова, естественно. План отставного канцлера возмутил дворянство, и некто иной, как Н. И. Панин тут же возглавил оппозиционное движение по недопущению превращения русской императрицы в госпожу Орлову. Хотя уничтожить политически, а то и физически знаменитое семейство Панины не сумели, кампания по дискредитации братьев – героев 1762 года – изрядно подпортила имидж и самих Орловых, и благоволившей им царицы.

Наконец, 5 июля 1764 года подпоручик Смоленского пехотного полка, с осени 1763 года расквартированного в Шлиссельбурге, Василий Яковлевич Мирович, до 1763 года флигель-адъютант П. И. Панина, попробовал освободить Иоанна Антоновича. Опять же никаких прямых улик против Паниных у историков нет. Однако ответ на закономерный вопрос – кому выгодно – не оставляет сомнений: исключительно Никите Ивановичу Панину! Цель организатором акции преследовалась одна: возбудив вторым цареубийством общественное негодование против Екатерины, вывести на улицы петербуржцев, как военных, так и гражданских, чтобы устроить новую Славную революцию, на сей раз в пользу цесаревича Павла Петровича. Инициатор переворота хорошо знал, что два офицера, охранявшие узника, во исполнение высочайшей инструкции от 3 августа 1762 года, завизированной Н. И. Паниным, должны подопечного при малейшей угрозе захвата кем-либо "умертвить, а живаго никому его в руки не отдавать" (§ 4). Посему лидеру мятежа предстояло предпринять совсем ничего: во-первых, найти и провести душевную беседу с обиженным и готовым на "подвиг" человеком; во-вторых, отослать подальше из столицы государыню.

Если задумка воплотится в жизнь и город захлестнут акции протеста, то Екатерине придется либо вовсе отречься от престола, либо учредить регентство или соправление с Павлом Петровичем. Вариант народного безмолствия также сулил дивиденды, ибо гибель Ивана Антоновича по аналогии со смертью Петра III обыватель непременно припишет злому умыслу императрицы, а значит, число сторонников Екатерины вновь существенно сократится, вынуждая молодую царицу в поисках союзников соглашаться на те или иные компромиссы с фракцией Панина.

Увы, блестяще разработанный план не увенчался полным триумфом. Панин умудрился ловко выпроводить императрицу из Петербурга в Лифляндию (20 июня 1764 года) и отыскать готового на роль Брута офицера. Вельможа верно спрогнозировал поведение стражей шлиссельбургского узника – капитана Власьева и поручика Чекина: дуэт исполнил воинский долг. Но обер-гофмейстера, наблюдавшего за событиями из Царского Села, сильно разочаровало общественное мнение. Жители столицы действительно возроптали и осудили Екатерину за убийство юного соперника, но на городские площади ни 6, ни 7 июля 1764 года не вышли и самодержицу от власти не отстранили (гвардейцы созрели для бунта слишком поздно – к ночи с 13 на 14 июля 1764 года, когда гнев горожан немного поутих, а генерал-аншеф А. М. Голицын взял под контроль полки столичного гарнизона).

Пусть Никита Иванович счастливо избежал открытых обвинений в убийстве Ивана Антоновича, Екатерине, пережившей шок от подробностей гибели Иоанна, больше не составляло труда вычислить подлинного архитектора странной череды двухлетних дворцовых волнений и догадаться о том, как по-настоящему умер ее муж в июле 1762 года. А чтобы окончательно убедиться в причастности Паниных к "революции" Мировича, она могла устроить им какую-нибудь негласную проверку, что, кстати, и сделала по возвращении из Риги в Петербург. 2 сентября 1764 года, почти сразу же после вынесения приговора о смертной казни подпоручика, барон А. И. Черкасов, человек Орловых, на правах члена судейской коллегии вдруг потребовал применить к Мировичу пытки "для принуждения его открыть своих сообщников, единомышленников или наустителей". Панины не задумываясь единым фронтом встали на защиту осужденного и 6 сентября добились отклонения инициативы Черкасова, то есть фактически косвенно подтвердили наличие между ними и мятежником какой-то связи. Судя по тому, аналогичная связь имела место и с прежними возмутителями спокойствия ^{242} .

Реакция царицы на отповедь сановников Черкасову примечательна. Она притворилась, что ни в чем Паниных не подозревает. Отчасти августейший вердикт объясняется отсутствием доказательств виновности братьев. Однако прежде всего позиция Екатерины была обусловлена кадровым голодом, практически поголовным уклонением всех российских дипломатов елизаветинской школы от реализации главной внешнеполитической затеи Екатерины: склонения поляков к гражданскому уравнению трех религиозных конфессий, доминировавших в Речи Посполитой – католической, протестантской и православной. М. Л. Воронцов, А. П. Бестужев-Рюмин, И. И. Шувалов, вице-канцлер А. М. Голицын, Н. В. Репнин, К. М. Симолин, А. М. Обресков и многие другие либо отпрашивались в отпуск, а то и в отставку, либо ограничивались пассивным и пунктуальным, на манер итальянской забастовки, исполнением высочайших предписаний. Никто активно и энергично новый курс Екатерины не поддержал. Никто, кроме Н. И. Панина. Именно дефицит сторонников предрешил его назначение в октябре 1763 года шефом Иностранной коллегии в ранге первоприсутствующего члена. Спустя год ситуация с приверженцами политики давления на порубежного соседа нисколько не изменилась. В итоге императрице пришлось выбирать между изгнанием от себя единственного инициативного соратника и игнорированием весьма болезненных выпадов этого соратника против себя. Для Екатерины интересы дела всегда превалировали над личной выгодой. Потому государыня предпочла терпеть нелояльность министра ради грядущего совместного торжества над гидрой суеверия.

Между прочим, аналогичный мотив сработал и в июле 1762 года, когда царица выбирала между утратой незапятнанной репутации и потерей прерогатив абсолютного монарха, нужных ей, дабы претворять в жизнь вышеуказанную программу в духе Просвещения. Оттого она пожертвовала добрым именем, зато сохранила полномочия и по завершении ропшинского кризиса продолжила предприятие, начатое 2 июля 1762 года.

Сочетание фактов поразительное! В третий день после Славной революции и за сутки до гибели мужа жена Петра успевает туманно "проговориться" о двух запланированных намерениях – свергнуть с курляндского престола герцога Карла Саксонского, сына польского короля Августа III, и избрать преемником последнего преданного ей до самозабвения Станислава Понятовского. О том свидетельствуют резолюция от 2 июля на докладе Коллегии Иностранных дел (в Курляндии "под рукою фаворизировать более партию Бирона, нежели других"), а также знаменитое, не раз здесь цитированное письмо С. Понятовскому от того же числа, посланное через австрийского посла Мерси д’Аржанто, которое подготовляло адресата ко второй депеше, где и прозвучит крайне самоуверенное обещание добиться для него королевской должности.

Второе послание, несомненно, предполагалось отправить в Польшу в первой декаде июля. Но оно с австрийской диппочтой устремилось туда только 2 августа 1762 года, ровно через месяц. Длительный перерыв между двумя письмами есть не что иное, как еще одно алиби императрицы. Ведь Екатерину неожиданно отвлекло от центрального проекта какое-то чрезвычайно важное, ею не предусмотренное событие, каким и явилась трагедия в Ропше. Причем, стоило молодой женщине не без издержек вырваться из панинской западни, как она поторопилась вновь сосредоточиться на том, что давно считала первоочередным: на организации государственного переворота в зависимой от Польши Курляндии и сколачивании вокруг Станислава Понятовского могущественной русской партии. Первым поручением неохотно занялся резидент в Митаве К. М. Симолин, вторым – единомышленник императрицы Г.-К. Кейзерлинг и прикомандированный к нему молодой Н. В. Репнин ^{243} .

К сожалению, Никита Панин в те сумбурные дни о замыслах соперницы ничего не знал. Будь они ему известны, возможно, судьба Петра III сложилась бы иначе, более благоприятно, просто потому, что воспитатель цесаревича, увидев твердую позицию Екатерины, понял бы бесперспективность запоздалого цареубийства, эффективного в день переворота до провозглашения Екатерины самодержицей, и, учитывая характер царицы, бесполезного после ее победы.

Это – малоизученная парадоксальная сторона Славной революции: цареубийство в момент свержения "тирана" гарантировало Н. И. Панину власть, а Екатерине – номинальное верховенство в Регентском совете, и наоборот, сохранение жизни царю выталкивало в лидеры империи августейшую супругу, а не министра. Похоже, Никита Иванович недаром прожил в Швеции двенадцать лет, с 1748 по 1760 год. Русский дипломат хорошо изучил политическую историю соседнего государства, обнаружив в ней многообещающий пример для подражания. И не просто обнаружил, но творчески развил шведский опыт прихода к власти человека из народа.

30 ноября (11 декабря) 1718 года при осаде Фредерикстена (в Норвегии) погиб шведский король Карл XII. Законным преемником знаменитого монарха-полководца являлся Карл-Фридрих, герцог Голштинский (отец Петра III, женившийся в 1725 году на дочери Петра Великого Анне) – сын сестры Карла XII, Гедвиги-Софии (1681-1708). В то же время о короне мечтал и муж младшей сестры покойного короля, Ульрики-Элеоноры (1688-1741), герцог Фридрих Гессенский (1676-1751). Только, при всем желании, легитимно получить венец он не мог. С одной стороны, Карл XII насчет наследника давно распорядился, назвав имя герцога Голштинского; с другой – Ульрика-Элеонора обвенчалась с герцогом Гессенским в нарушение закона 1604 года, исключавшего из престолонаследия принцессу, вышедшую замуж за нелютеранина без разрешения сословного сейма. Фридрих Гессенский, увы, исповедывал реформаторскую ветвь протестантизма. Между тем отец Карла Фридриха Голштинского, Фридрих IV Голштинский (1671-1702), муж Гедвиги-Софии с 1698 года, принадлежал к лютеранству. И как нейтрализовать супружеской чете, жаждавшей царствовать, оба препятствия?

Вариант один: обойти закон "контрактом" с общественным мнением Швеции, которое выражал четырехсословный сейм (риксдаг). Народ, измученный бедствиями долгой войны, желал демонтажа королевского абсолютизма. Чем не предпосылка для взаимовыгодного компромисса?! Ульрика-Элеонора соглашается пожертвовать законодательными полномочиями короля в пользу депутатов сейма. Депутаты сейма за это признают монархом сестру Карла XII, а не племянника.

3 (16) декабря 1718 года адъютант принца Фридриха Гессенского Андре Сикре примчался в Стокгольм с вестью о гибели короля, а уже 6 (17) декабря Сенат согласился провозгласить Ульрику-Элеонору королевой с ограниченным объемом полномочий. 20 (31) января 1719 года в Стокгольме риксдаг, возглавляемый вождем народной партии, сенатором Арвидом Горном, начал обсуждение проекта конституции, и 21 февраля (4 марта) того же года документ превратился в новый основной закон шведского королевства, позволивший 17 (28) марта короновать молодую королеву.