Тайны Храмовой горы. Иерусалимские воспоминания

Вы забрали моего верблюда! Вы забрали мой храм! Вы забрали моего верблюда! Вы забрали мой храм!

Затем монах стал выгонять стражей из Аль-Акса, утверждая, что, на самом деле, эта чтимая мечеть — древняя христианская базилика Неа. И настало время, чтобы возвратить ее ко Христу — истинному Богу.

«Скоро мы заберем ее назад»! — Лицо Матты было торжествующим Юсуф испытал во сне настоящий ужас и проснулся в холодном поту. Он решил, что иудео-христианская мафия, используя каббалу и египетскую магию, хочет уничтожить священную мечеть Аль-Акса. Бить тревогу Юсуф не мог, потому как в своих предположениях основывался только на последнем сне и воспоминаниях далекого детства. Но кое-что он мог сделать лично. Поэтому он и обратился к сирийцу по имени Абдул, чтобы заказать убийство отца Матты. Это был доступный ему способ проявить усердие. Юсуф был уверен, что Аллах связал его судьбу с судьбой этого египетского шайтана и теперь никто, кроме него, не сможет воспрепятствовать его враждебным планам. Это была его миссия. Ее возложил на Юсуфа отец, перед тем как пропасть в тумане хамсина: «Сын мой, ты будешь велик». Это был знак, что он отомстит за его гибель. И его истинное величие будет в том, что никто даже не узнает какой великий подвиг он совершил. Об этом будет знать только Аллах.

Сириец взялся за предложенную работу. И правда, ему не все ли равно, кого убивать? Цену за преступление он запросил высокую, ведь убийство следовало совершить в самом центре старого города, где всегда собирается много туристов. Он пообещал убить себя, в случае если его поймают, как подобает поступить истинному шахиду. Тогда Юсуф перечислит деньги по любому указанному адресу. Сириец дал ему адрес своей жены, которую он не видел уже лет семь. Иногда ему казалось, что он сам давно хотел умереть. В Бога он верил, поскольку в Него верили его отец и мать. Он верил в Создателя потому, что это было предсмертным завещанием матери, иначе бы он давно проклял Того, Кто сотворил этот жестокий мир.

У него уже не оставалось никого из родных на этой земле, только жена, да и та уже, наверное, забыла о нем. Абдул понимал, что сделал ее несчастной. Свое первое убийство он совершил еще в детстве.

Этот грех камнем повис на его шее и до смерти отяготил его совесть. Ведь он убил собственного брата. Правда, он иногда в том сомневался — быть может, его брат чудом выжил. Иногда Абдул посылал письма в одному знакомому с просьбой разузнать чего-либо об этом деле. Но, скорее всего, таким образом его собственный разум протестовал против совершенного им однажды великого злодейства. Грех Каинов тяжким грузом лежал на душе.

После этого любое убийство, за которое он брался, не причиняло ему больших нравственных страданий. Он считал, что убивает, потому что такова его работа. В террористическом лагере курдов, затерянном далеко в горах на границе Сирии и Ирака, он прошел длительную военную подготовку. Десять лет усиленных занятий развили в нем навыки убийцы. Абдул не захотел сражаться за создание независимого Курдистана, не потому, что сам был наполовину сирийцем, а потому, что не хотел умирать просто за идею. Он предпочел жить на кровавые деньги, добытые ремеслом киллера. Сначала он работал в Турции, потом в Сирии, затем перебрался во Францию, где его вскоре стал преследовать Интерпол. В Марселе он познакомился с одним арабом, который предложил ему выехать на работу в Иерусалим. Там опытные наемники-инструкторы всегда нужны.

Абдул перебрался в Палестину, но тренировать бойцов Хамас он, опять же, не захотел и перебивался редкими частными заказами, как этот. Он старался не пользоваться снайперским или другим огнестрельным оружием и предпочитал нож, которым владел с виртуозным мастерством. Он обычно закалывал жертву при свете дня и скрывался в толпе. Затем получал остальные деньги с заказчика и скоро забывал про то, что совершил.

Но почему-то это последнее убийство тяжким грузом легло на сердце, как в тот, первый, раз, когда он оставил умирать собственного брата. А теперь он чувствовал себя так, как будто он убил собственного отца. Для Абдула это был некий знак того, что его жизнь должна вскоре значительно перемениться. Быть может, вскоре он даже умрет. Абдул не боялся смерти. Честно говоря, он не боялся даже предстать перед Богом на страшном суде.

Только два убийства тяготили его — первое и последнее.

…Подбежав к полуслепому старцу, он притворился пьяным и начал говорить с ним, как будто хотел покаяться перед Богом в преступлениях. Старец заговорил с ним ласково, как с родным сыном, и неожиданно, впервые за много лет, Абдул захотел исповедаться. Он встал на колени и быстро заговорил.

Он стал по-арабски рассказывать ему о брате, о своих убийствах. Старец спокойно утешал его и сказал, что его брат жив и скоро обязательно найдется. Он за свою жизнь слышал всякое и не соблазнялся подобными откровениями. Абдул исповедовался минут пять. Наконец, он незаметно достал нож, который отнял уже немало жизней, и приставил его к животу старца. Несколько секунд он молчал, собираясь с силами. Затем тихо прошептал:

— Авва, я должен убить вас. Убить… вас заказали. Я не шучу, нож в моей руке. Только сидите тихо.

Старец дрогнул от неожиданного признания Абдула. Его руки, которыми он гладил сирийца по голове, на секунду стали будто каменными. Затем монах почти спокойно спросил сирийца:

— Зачем же, сынок? Я что-то сделал не так? У меня есть враги?

— У вас есть очень сильные враги, отец.

— Что ж! Хм. — Старец, осознав реальную опасность, взволновался. — Я не знаю, что и сказать. Но зачем ты мне об этом говоришь?!

Абдул ответил не сразу.

— Я не знаю, может быть, вы помолитесь за меня… там.

— Ты что, смеешься надо мной? — Отец Матта, все еще надеясь, что это глупая шутка, легко постучал его по голове и тут же почувствовал укол в области живота. — Так, подожди, я понял. Ты хочешь убить меня и в то же время просишь моих молитв? Но это чепуха какая-то! Мне кажется, что ты тем самым хочешь избежать греха, поэтому ты и выдал мне свой замысел. Ведь так?! Не убивай меня, сынок, я еще не готов к смерти. Оставь свое черное намерение, и мы вместе будем молить Господа, чтобы Он даровал тебе Свою милость.

— Не могу, простите. Это моя работа. Как только я дал согласие на выполнение заказа, я уже подписал себе смертный приговор, в случае, если я не сделаю свою работу. Я понимаю, что это большой грех, но… — Абдул снова кольнул лезвием ножа в живот старца, на случай, если он начнет звать на помощь. — Тсс! Спокойно, отец, вам уже никто не поможет. Но если вы вдруг позовете на помощь, мне не удастся сбежать незамеченным и, возможно, я убью еще кого-нибудь, того, кто захочет поиграть в героя и поймать меня. Так что если хотите сохранить чужие жизни…

— Хорошо, я буду вести тебя тихо. — Отец Матта тяжело вздохнул. — Значит, пришел мой последний день. Не так я его представлял! — Он убрал руки с головы араба. Потом наклонился к нему и прошептал. — Зачем же ты исповедовался мне, если хочешь убить меня?! Такую исповедь Бог не принимает.

— Примет ли мою исповедь Господь или нет, никто не знает. У вас свое предназначение, духовное, а у меня моя работа. Если бы не я, кто-то все равно бы вас убил. Вы сделали свою духовную работу, а я — свою, пусть грязную, но…

Старец неожиданно вспыхнул раздражением.

— По-твоему, убивать людей — это называется работой?

— А почему нет?! — прошипел Абдул. — Вы знаете, какова была моя жизнь? С самого детства меня учили убивать людей. Моя жизнь мало чем отличалась от ада, а в аду, отец, свои законы. Сам Бог поставил меня в такие условия.

— Ага. Выходит, Бог повелел тебе убивать?

— Ничего Он мне не велел! Господь меня просто оставил на произвол судьбы. Я вырос, отец, в таких условиях, в которых выжить могут только самые злые люди. А я хочу жить, как и все. Понятно? Я очень хотел выжить, в том вся моя вина. У вас, наверное, было и религиозное воспитание и благочестивая семья. А моего отца убили, когда мне было всего семь, а мать покончила с собой, после того как ее обесчестили убийцы моего отца. Она думала, что и нас тоже убили. Но мы с братом спрятались в подвале, и я слышал все, что происходило в доме, своими ушами. Я отвечу за свои преступления, но на Суде я спрошу Его, знает ли Он, что в таких случаях, как мой, лишь несколько несколько человек из ста могут начать нормальную жизнь. Зачем же Он играет нами, ставя всех в неравноправные условия?