Тайны митрополита

– Да печь, – сплюнул под ноги Булыцкий.

– А чего страшная такая? – вставил Милован. – Или то – как твой… как там его? Арбалет… Эрзац-арбалет? – вспомнил он непривычное для себя слово. – Эрзац-арбалет? Князю-то показать да перебиться время какое-то, покуда скопом ладные делать не научимся?

– Эрзац? – живо насторожился купец, бросая острые взгляды по сторонам. – Это тот, что ль, что против Тохтамыша?

– Он самый, – нарочито равнодушно отвечал Милован. – Тоже страх божий, что и печь эта. А что с нее толку, раз по каменьям рассыпается то и дело? – Булыцкий в ответ лишь развел руками. – Эх, Никола! Как дите малое, – закашлявшись, Милован двинул из кельи. Все за тобой приглядывать. Принесу сейчас кой-чего. Погоди меня.

– А ты, что ль, тот самый чужеродец? Пророк? – едва лишь за бородачом захлопнулась дверь, подался вперед Некомат.

– Выходит, – да.

– Из грядущего?

– Из грядущего.

– И про всех, что ль, наперед знаешь все? И судьба как сложится, и Богу душу отдать когда суждено? – в упор уставившись на хозяина кельи, вкрадчиво поинтересовался тот.

– Наперед только Богу ведомо, – уклончиво отвечал Николай Сергеевич. – У него и вопрошай. Я – лишь раб Божий, за грехи свои, видать, в прошлое попавший.

– Не рад, что ль? – оскалился в ответ пришелец.

– А чему радоваться-то?

– Да как чему? Тут собака каждая грезит себя поближе к князю подсесть да славы испить вволю, а тебе – дорога прямая, хоть бы и к боярину, хоть бы к князю, а хоть бы и к Патриарху самому Вселенскому. Наперед знать, что да как сложится, не власть, что ль? Да никакому золоту с таким знанием не тягаться! Тебе бы, чужеродец, в палатах княжьих, а не в конуре этой, – он, оскалившись, презрительно оглядел убогий быт кельи, – ютиться. Да что там палаты княжьи?! Тебе хоть в Сарай Ордынский, а хоть бы и к дожам! [51] Выше тебя Бог только и будет! Не радость, что ль?!

51

Дож (итал. doge, от лат. dux – «вождь, предводитель»; того же корня слова «дукс», «дукат», «дука», «дуче») – титул главы государства в итальянских морских республиках – Венецианской, Генуэзской и Амальфийской.

– Что-то не пойму, к чему клонишь? – Николай Сергеевич в упор посмотрел на собеседника.

– А к тому и клоню, – выдержав этот взгляд, спокойно отвечал Некомат, – что с твоими знаниями от князя далече быть – грех! Что ль не слыхивали все, как ты во славу Создателя тех выхаживал, кого уже и отпевать начали? Иль про нити рвущие; те, что против конницы, иль про фрукты-овощи невиданные? Вон, печь твоя! Поди сыщи по Московии таковую! А у тебя – вот она! И что? Сладко тебе, что ль, живется? Князь, что ль, милостью одарил, да вон хотя бы за Москву спасенную?! Гордыня – грех! А не гордыня, что ль, спасителя не отблагодарить, а?

– У князя хлопот нынче, что ни тебе, ни мне не снилось, – спокойно отвечал преподаватель. – Ему вон Москву по новой отстраивать.

– Отстроит! На то и князь. А что ль, не твоя бы помощь, было бы чего отстраивать, а? Забыть – оно всегда ловчей, чем отплатить добром.

– От добра добра, сам знаешь: не ищут, – Некомат, потупившись, промолчал. – К чему разговор затеял этот?

– К тому, что здесь – никто ты. – Путник оскалился вновь.

– И с того что? Где-то лучше будет?

– А ты сам подумай, – прищурился в ответ тот, – слушок-то уже потек. Не зверь, в клети не запрешь. Сейчас много охочих от чужеродца услыхать про грядущее. Генуэзцы с венецианцами да с Царьградом в разладе. Уж они-то не поскупятся на дары, за то лишь, чтобы от тебя услышать; как им в битве той одолеть всех.

– Кто мне генуэзцы твои да венецианцы? Родственники, что ли?!

– Все людины – братья да сестры. Одним Творцом созданы по образу да подобию Бога.

– Хочешь, сам родственникам расскажи. Желаешь сам к дожу вхожим быть? Так я подсоблю!

– А то не хочу?! Хочу, конечно. А ты, что ль, – нет?!

– А я уже нарассказывал, что пустобрехом зваться стал, да в поруб чуть не угодил, на казни русичей гостем главным стал!

– Предателями они были!

– А ты не суди!

– Горяч ты, Никола, – сбавив обороты, угомонился Некомат.

– Так хочешь сам рассказать дожам генуэзским про грядущее их?

– А то!

– Так слушай, – оскалился в ответ тот. – Недолго осталось Генуе владычицей морей быть. Скоро забудут про ее величие, отъедят и Сардинию, и земли Палестинские, и в Лигурию французы да миланцы наведываться начнут. Корсика – так вообще взбунтуется.

– Брешешь!

– Еще чуть, и забудут все про величие былое! Еще чуть, да сами коленья склонят!

– Пустое… Пустобрехство то!

– Что, еще не раздумал в Геную с вестями идти, а? К дожам за благодарностию?! За почетом да за золотом!

– Да как возможно такое, чтобы пала Генуя? Осадит, что ль, кто?

– Сама рухнет, бо руки вороватые. Что у фрязов, что у венецианцев. А Царьград – османы возьмут.

– Слышь, чужеродец, ты напраслину свою мне не городи! Генуя – сила! Не может она так просто пасть!

– Ага, сила. Оттого, наверное, и дожи правят, а не князья. Сила там, голова где одна, да на постоянке! А когда один пришел [52] , потом – другой, так ни порядку тогда, ни силы, ни уважения!

52

В Генуе к тому времени работала система выборных дожей, которые избирались на пять лет.

– Оттого, что ль, с боярами и советы держат князья, а? Оттого, что ли, все поперву с боярами снюхиваются, а потом только к князю. Оттого, что ль, чехарда с князьями-то, а?! Пока все живы, так и ладно, а как кто Богу душу отдает, так и начинается замятня! Каждый на Русскую Правду [53] киваючи, сам повыше метит! [54] Это, что ль, уважение?! Это, что ль, сила?! Так пусть лучше дожи правят, чем так!

– И так будут, – усмехнулся в ответ трудовик. – Да Генуе твоей от того уже ни жарко ни холодно будет. – Разошедшийся было Некомат осел разом, словно скукожившийся шарик, и лишь молча перекрестился. – Ну, еще что сказать, или досыта наелся?

53

Русская Правда – свод законов, регулирующий основные сферы жизни на Древней Руси.

54

На Руси того времени система передачи власти не предполагала переход власти от сына к отцу, но переходила из рук в руки между потомками великих князей по старшинству (Лествичная система). Первый из князей, передавший власть старшему сыну, – Дмитрий Донской.

– Пощади, чужеродец, – взмолился буквально купец. – Довольно. Мочи нет слышать такое! Оно, что ль, правда? – жалобно посмотрел на хозяина кельи Некомат. – Или… или, – словно утопающий, отчаянно цепляясь за соломинку, просиял тот, – упредить возможно?

– Упредить… – усмехнулся Николай Сергеевич. – Тут свои чуть в поруб не бросили едва, а то чужим докажи попробуй, что лихо идет! Так как прознает кто, что с княжества Московского гость про беду вещает, так и поруб кущами райскими покажется! – Келья погрузилась в тишину. – Еще чего знать хотел? – первым нарушил ее Булыцкий.

– Довольно, чужеродец, – покачал головой купец. – Прав ты; оно лучше бы и не знать такого, а тем паче к друзьям с вестью такой и не соваться, – горестно закончил тот, не заметив даже оговорки своей. – Ты прости, – помолчав, продолжил визитер. – Умаялся, да время позднее.

– Мир тебе, – поднявшись на ноги, отвечал Николай Сергеевич. – Я тоже завошкался с тобой; дел уйма осталась несделанных. – И, распрощавшись, Николай Сергеевич оставил ошарашенного гостя наедине со своими мыслями.

– Вона как, – задумчиво почесал бороду Милован. – Из чьих других уст услыхал бы, не поверил бы. Прости, – поймав недоуменный взгляд товарища, пояснил бородач. – Я потому и вышел, чтобы тебя оставить с Некоматом; что скажет, интересно было. Да уж больно вы разошлись, что и на улице слышно стало, о чем да как талдычите, – закашлялся он.