Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма

– Про кого? – Издатель уже пришел в себя и понял, что находится в нормальном мире.

– Про самого загадочного узника крепости. Про того, кто провел в ее стенах тридцать шесть лет.

– Сколько? – Издатель резко встал.

– Пошли. Чайку попьем, – сторож придержал дверь, давая ему пройти. Они пришли на ставшую уже родной кухню. Там все было так же, как и было. Те же стаканы в массивных подстаканниках и кружки, тот же заварочный чайник с розочками и китайским чаем, накрытый ватной бабой, тот же колотый сахар в сахарнице и серебряные щипчики рядом, и тот же большой жестяной чайник с кипятком. Издатель стряхнул с себя наваждение, как стряхивают снег, войдя в сени, и спокойно сел к столу. Ветхий дед рассказывал:

– Давным-давно, в начале века наверно девятнадцатого, еще до декабристов, это точно, но уже опосля войны с хранцузом. При ампираторе Александре Первом, вот это точно, в крепость его и привезли. Было ему лет под сорок…

– Да нет, сорок с гаком, – перебил второй дед, – а привезли его при императоре Николае Первом, уже после того как декабристов отсюда отправили. А вот под арест взяли точно при Александре.

– Ага… и гак года четыре, – ехидно оборвал его рассказчик, – Но привезли сюда действительно при Николае. В общем, мужик в полном соку. Красавец. Светский лев. По слухам, а слухами, как известно, земля полнится, был он майором армейским, но все гнул за освобождение Польши от царя российского. Еще говаривали, будто немалые чины имел он в масонской ложе «Рассеянный мрак» и основал Польское национальное масонство…

– В армии был малым офицером, а среди своих почти что генералом, али фельдмаршалом, – опять встрял второй дед.

– Звали энтого орла, – невозмутимо продолжал ветхий дедок, – Валериан Лукашинский. Со своими братами, что прозывались тогда вольными каменщиками, решили они все славянство под себя обротать и вообще все человечество, что и прописали в своей Конституции.

– Опасные игры тянуть за собой опасные дела, – философски подытожил его напарник. – Царев брат Великий князь Константин Павлович, что в Польше за наместника стоял, все эти ложи в Польше приказал закрыть, а вскоре и сам император Александр Павлович подписал указ «Об уничтожении масонских лож и всяческих тайных обществ», так прямо и прописав, что цель запрета лож – поставить преграду «всему, что ко вреду государства служить может», ибо «беспорядки и соблазны, возникшие… от существования разных тайных обществ, из коих иные под наименованием лож масонских, первоначально цель благотворения имевших, другие занимаясь сокровенно предметами политическими, впоследствии обратились ко вреду спокойствия государства», – он говорил, прикрыв глаза, и казалось, будто читает указ, держа его перед собой.

– Но Валериана того похватали, еще до царева указа, – невозмутимо продолжал ветхий дед, – Два годика мыкали по казенным судебным нарам и, наконец, вынесли приговор в присутствии войска и честного народа. Всем им там, кто из воинского звания был и с ним по делу проходил, погоны сорвали, награды всякие и значки тоже, мундиры поснимали, над головой сабли сломали. Тогда так делали. Затем им, болезным, головы обрили, заковали мужиков в кандалы, халаты серые тюремные надели и заставили тачки вдоль всего фронту войск везти. А потом прямо с плацу - кого куда. Валериана отправили в крепость Замостье отсиживать семь годков, что ему военный суд приговорил.

Редактор задумался, пытаясь вспомнить, что знает о Замостье, Замосце, как говорят поляки. С удивлением понял, что почти ничего, кроме того, что это якобы первый словянский город бастионной системы и бывшая столица Замосцкого воеводства. Он попытался напрячь память, даже закрыл глаза. Показалось, что пахнуло дымком костра и запахом цветущей вишни…

Редактор раскрыл глаза. Он стоял на башне старой крепости, перед ним расстилалась польская равнина. Внутри крепости, превращенной в тюрьму, понуро прогуливались заключенные. Рядом с ним на стене стоял полковник Эрикс, член лож «Элезис» и «Едность», входящих в созданный им Союз. Редактор задумался и теперь понял, что смотрит на мир глазами майора Лукашинского, о котором им рассказывают деды.

– К вам посетитель, майор, – с почтением повернулся офицер к узнику.

– Кто?

– Полковник Лунин, ординарец Александра I, адъютант Beликого Князя Константина Павловича.

«Член «Союза благоденствия», «Союза спасения» и Северного общества, участник лож «Трех Коронованных Meчей» и «Трех Добродетелей», – про себя добавил Редактор.

Приму с радостью.

На стену уже поднимался Михаил Лунин, герой войны с Наполеоном, записной дуэлянт, бретер и любимец женщин, философ и глава многих тайных обществ. В мундире полковника Гродненского гусарского полка с тремя боевыми орденами и отличительным знаком золотого оружия «За храбрость». Однако Редактор выделил белый крестик ордена Святого Георгия.

– Какими ветрами? – встретил его Лукашинский, широко раскрыв объятия (Редактор отметил, глядя на себя со стороны, что он хорошо говорит по-русски и голос у него приятный).

– Да вот, приехал навестить можно сказать однополчанина, – подкручивая лихой гусарский ус, ответил Лунин, – Тут у вас в казематах Раевский Владимир Федосеевич. Великой храбрости человек. Вместе со мной золотую шпагу за Бородино имеет… имел, – поправился он, – Вот к нему. Поддержать сидельца.

– Так давайте вместе, полковник, и пройдем к Раевскому. Не имел чести знать лично, но наслышан от братьев Кишиневской ложи «Овидий» о сем достойном муже. Он ведь в наши палестины из Петропавловки отряжен?

– Именно так. Пойдемте, майор. Вы, я смотрю, и за стенами этими в курсе всех новостей, – Лунин пропустил Лукашинского вперед.

– Сороки, сороки на хвосте носят, – со смешком ответил тот.

Они прошли в дальний конец крепости к внутреннему дворику, где размещались тюремные равелины. Если бы не солдат, постоянно сопровождающий их, и не серая тюремная роба на Лукашинском, можно было подумать, что это в гости к крепостному офицеру завернул его старый боевой друг, и они вспоминают дела давно минувших дней. Во внутреннем дворике Лукашинский поманил солдата:

– Слетай-ка, братец, к офицеру дежурному. Попроси от моего имени, чтоб он позволил господину Раевскому побеседовать с нами. Скажи, коли опасается, пусть еще одного солдатика отрядит тебе в подмогу. Да еще упреди вопрос его. Скажи, что мы тут, во внутреннем дворике, погуляем. За закрытыми воротами. Беги братец, – повернулся к Лунину, – Слышал я, братья в российских ложах готовили переворот. Да не удалось!

– Так, – горестно кивнул Лунин, – Россия кровью умоется, чую я. Множество достойных братьев под арестом и следственным делом. Все это последствия декабрьских выступлений. С моей точки зрения авантюрных и не подготовленных.

– А вы, Михаил Сергеевич? Вы-то зачем здесь еще? Вы ученик Великого Сен-Симона. Ваше место там, в Европах.

– Мое место вместе с мучениками. Кроме того, я в заговорах не замешан, и бежать мне резона нет. Зачем понапрасну честное имя марать, – он повернулся к подходящему к нему арестанту, – Вот, кстати, и Раевский. Вам, Владимир Федосеевич, что, так еще и не вынесли приговор?

– Нет, полковник! Представьте, нет! – весело ответил моложавый, судя по выправке, кадровый офицер в тюремной робе. – В Тирасполе не вынесли, в Петропавловской крепости не смогли, теперь в Замостье отправили, считают что тут судьи послушней. Четыре оправдательных приговора. Так-то вот! Господа. Осудить за то, что не видимо и не слышно трудно в нынешнее время. Хотя, может, я не прав. Вон сколько достойных офицеров и дворян под следствием и на юге и в столице после декабря, – он говорил охотно не из болтливости, а просто оттого, что появились слушатели.

– Вот познакомьтесь, господи Лукашинский, – Лунин кивнул в сторону бывшего майора, – можно сказать, старожил здешних мест. Уже четыре года в арестантской робе.

– Извините, господа, за глупый вопрос, но еще в Тирасполе я слышал легенду Замостья, – Раевскому не терпелось высказаться.

– Что вы имеете в виду? – Лунин подергал себя за ус.

– Еврейский свиток или жидовский секрет. Разве вы не в курсе, Михаил Сергеевич? – Лунин и Лукашинский переглянулись, а вновь прибывший узник продолжал: – Есть легенда, что когда на землях этих бушевала вольница Богдана Хмельницкого, и казачки с татарами резали шляхту и жидов, в Замостье стекались беглецы со всего воеводства, да и с соседних тоже.