Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')
Шрифт:
Доживет за вас, Сергей Павлинов, и дослужит русскому, а затем и советскому флоту младший брат ваш Владимир. И станет он крупным ученым, видным флотским инженером, конструктором электромагнитного трала, это он в девятнадцатом начнет работу, которую завершит в сорок первом Игорь Курчатов, - защиту кораблей от неконтактных мин и торпед...
Мичман Домерщиков!
О вас эта повесть...
А лейтенанты-фрунзаки шиковали: шампанское в серебряном ведерке со льдом, икра в хрустале; в пятый раз они заказывали музыкантам "Танго соловья".
Какие судьбы предвещаны им? Им то же - платить по счетам. Похоже, им придется еще горше: морское оружие стало не в пример
Флотская форма: черное с золотом - вечный траур и вечный парад.
Лейтенанты шумно прощались с Ленинградом, они собирались на Север, туда, куда не дошел "Пересвет"...
Человек в белом кителе встал из-за столика и пригласил свою даму к последнему танцу. Саксофон курлыкал беззаботно...
Глава пятнадцатая
ВЕРСИЯ ЛЮДЕВИГА
Итак, зеленую папку с письмами и дневниками старшего офицера "Пересвета" можно лишь увидеть... на киноэкране, в фильме "Звезда пленительного счастья", но открыть ее, увы, невозможно.
Значит, надо расстаться с мыслью, что бумаги Домерщикова прояснят тайну гибели "Пересвета". Значит, надо искать другой путь, но какой?
Для начала решил просмотреть все, что написано у нас о "Пересвете". Написано мало, одни и те же факты перекочевывают из книги в книгу, в том числе и версия подрыва броненосного крейсера на германской мине. Самым первым автором этой версии был не кто иной, как командир "Пересвета" Иванов-Тринадцатый, телеграфировавший в Морской генеральный штаб на другой день после катастрофы: "Я почувствовал двойной удар мины, а затем взрыв. Вслед за этим "Пересвет" погиб..."
Иванов-Тринадцатый не допускал и мысли о диверсии, так как в этом случае вина за гибель корабля целиком ложилась бы на него: не обеспечил охрану крейсера в Порт-Саиде. Другое дело - подрыв на германской мине. Тут всю ответственность несут англичане: это они не протралили как следует фарватер, не организовали должным образом противолодочное прикрытие и т.д. Английское адмиралтейство не захотело брать грех на душу и ответило следственной комиссии, что все немецкие мины на подходах к Порт-Саиду были вытралены еще в октябре - ноябре 1916 года и что никаких подводных лодок в конце декабря - начале января в районе гибели "Пересвета" не обнаружено. Зато кайзеровский флот охотно записал на свой боевой счет гибель "Пересвета", и в книге Р. Гибсона и М. Прендергаста "Германская подводная война 1914-1918 гг." всплыл даже тактический номер немецкой субмарины U-73, на минах которой мог бы взорваться русский линкор. Из этой книги тактический номер U-73 перебрался в весьма авторитетную монографию К.П. Пузыревского "Повреждение кораблей от подводных взрывов и борьба за живучесть", выпущенную "Судпромгизом" в 1939 году, а уж затем, спустя девять лет, утвердился на страницах академической хроники "Боевая летопись русского флота" как бесспорный факт. Но дело-то в том, что "факт" все же спорный...
Над Москвой грохотали горячие майские грозы, в пыльных бурях, в метелях тополиного пуха.
В самый разгар поисков нагрянул ко мне в гости веселый "флибустьер" Разбаш, давно уже ставший капитаном 1-го ранга. Мы пили кофе, вспоминали поход в Тунис, Бизерту, Еникеева... Я рассказывал о своих розысках, показывая фотографии Домерщикова.
– Постой, постой!
– Разбаш хлопнул себя по коленке.
– А ведь я о нем кое-что читал! И о гибели "Пересвета", и о Домерщикове... Попадалась мне в руки такая книга: "Аварии царского флота". Автора не помню. Но
Разбаш припомнил, что речь в книге шла о диверсии на "Пересвете" и имя Домерщикова упоминалось с весьма лестными для него эпитетами...
Я немедленно позвонил в библиографический отдел библиотеки имени В.И. Ленина. Книга "Аварии царского флота" в каталогах не значилась. Я позвонил в Ленинград, в Центральную военно-морскую библиотеку, но и оттуда не сообщили ничего утешительного.
Разбаш клялся и божился, что название он не перепутал, что книгу он держал своими руками и читал своими глазами. Ее надо искать...
Время шло, книга не находилась, и в конце концов мне стало казаться, что это полумифическое издание так же недосягаемо, как и зеленая папка, погребенная в недрах "Ленфильма".
В тот раз я приехал в Ленинград по делам, никак не связанным с тайной гибели "Пересвета" и с судьбой его старшего офицера. Я уже свыкся с мыслью, что поиск мой не удался. В лучшем случае я смог убедить самого себя в том, что венский юрист весьма заблуждается насчет виновника взрыва на "Пересвете". И только.
В праздники на ростральных колоннах пылают факелы. Я выбрался из автобуса на Стрелке, чтобы полюбоваться редкостным зрелищем, и... оказался перед входом в Центральный военно-морской музей. Вдруг вспомнил, что давно собирался сюда, чтобы выяснить, кто такой Леонид Васильевич, которого Домерщиков упоминал в письме к Новикову-Прибою как общего друга, надорвавшегося при устройстве Морского музея.
На служебном входе меня остановил старичок с красно-бело-красной повязкой на рукаве, какую носят на кораблях вахтенные офицеры. Порядки в музее соблюдались флотские.
– Нет никого, - сообщил "вахтенный офицер".
– День короткий, все домой разошлись.
На всякий случай он снял трубку внутреннего телефона и позвонил в комнату научных сотрудников. Ему ответили.
– Ваше счастье, - кивнул мне старичок, - Борода на месте.
Вахтер и в самом деле напророчил мне счастье...
Я поднялся на этаж, заставленный стеклянными футлярами с моделями кораблей. Я шел, как Гулливер посреди лилипутской эскадры: справа, слева вздымались то мачты фрегатов, то трубы броненосцев...
Борода, как выяснилось с первого взгляда, была не фамилия научного сотрудника, а его достопримечательность: квадратно остриженная, она росла вперед, отчего походила на кус старинного испанского воротника. Этот высокий немолодой человек назвался Андреем Леонидовичем и представился главным хранителем корабельного фонда музея, то есть флагманом застекленной эскадры.
Я спросил его о том, зачем пришел: не знает ли он, кто из былых сотрудников Морского музея носил имя-отчество Леонид Васильевич.
– Знаю, - улыбнулся главный хранитель.
– Ученый секретарь музея Леонид Васильевич Ларионов.
– Чуть помедлил и добавил: - Мой отец.
Сообщение это меня ничуть не удивило. За годы поиска подобных совпадений было немало. Я даже уверовал в магические круги, расходившиеся от имени "Пересвета" эдакими кольцами человеческих судеб...
– Тогда фамилия Домерщиков должна вам быть знакома.
– Михаил Михайлович-то? Боже, я помню его прекрасно! Это друг отца. Они учились вместе в Морском корпусе. Выпустились в один и тот же год. Вместе ходили в Цусиму. Только Домерщиков на "Олеге", а отец на "Орле". Оба после революции перешли на сторону советской власти, оба хлебнули лиха в известные годы, но дружбу свою не растеряли... Они и родились в один год, и умерли в одно время - в блокадную зиму сорок второго.