Тайны полуночи

— Я не перенесу даже мысли о том, что он коснется тебя или поцелует. Я уже ревную, как бешеный, но, конечно, терять с ним связь нежелательно, хотя… Ты уже видела кошелек с золотом Мэтта в сейфе Кэннона и папку в картотеке проб руды.

Что еще можно с него взять? Не признается же он, что убил Клэя Кессиди! Если расспрашивать его об убийстве, даже обиняками, у него возникнуть подозрения. Нет, дело не в моей ревности — с ним надо расстаться. С опасным человеком лучше не связываться.

— Но если я брошу работу или буду вести себя с ним холодно, тогда-то у него и возникнут подозрения.

— Вести себя холодно? Значит, ты с ним кокетничала? Завлекала его?

Джинни подергала Стоуна за бородку.

— Да нет же. Вернее, завлекать и не пришлось — он сразу начал ухаживать за мной.

— Не удивляюсь. Мое сердце ты украла при первой встрече.

Она погладила его обросший подбородок.

— И никогда не верну его тебе.

— Насчет Кэннона решим так: на работу ты выходишь завтра, как обычно. Ведешь себя осторожно. Я за этот день обдумаю, как нам действовать дальше. Ты обедаешь с ним, выслушиваешь его предложение и говоришь, что тебе нужно несколько дней на раздумье, и эти дни ты не будешь ходить на работу, у нас будет время сориентироваться. Не очень-то удачный план, но ничего другого не придумаешь.

— Ну, что ж, давай так и решим. Где ты остановишься? — спросила она его.

— Ты гонишь меня отсюда, женщина? — спросил он, притворяясь обиженным.

— Если тебя увидят здесь — мы разоблачены. А потом, опасно тебе здесь оставаться. От таких забав бывают бэби.

Он охватил ее лицо ладонями и заглянул в глаза.

— Ну и пусть, Джинни, любовь моя, ведь мы поженимся.

Ее глаза округлились, она приоткрыла рот:

— Ты просишь меня…

— Стать моей женой. — Он поцеловал ее в лоб. — Чему ты удивляешься?

— Ушам своим не верю! — воскликнула она, порывисто обнимая и целуя его.

— Очевидно, эта реакция означает «да»? — засмеялся он.

— Да, да, да! Ты сказал мне лучшие слова на свете. Я люблю тебя, Стоун Чепмен.

— И я люблю тебя, Джинни. Пусть никто не встанет между нами и не разлучит нас. — Когда эти слова слетели с его губ, он вздрогнул: а если ему все-таки предстоит покарать ее отца за убийство Клэя?

Ее пальцы снова трогали его темную бородку.

— Да что же может случиться, мой проказливый проводник? Мы любим друг друга, и ничего друг от друга не скрываем, что же может встать между нами?

— Назначай скорее дату свадьбы, пока я не передумал! — натянуто пошутил он.

— Но мы ведь, конечно, подождем, пока не найдем отца!

Свяжи меня скорее, подумал он.

— А зачем ждать? — сказал он вслух. — Давай сделаем все поскорее. Я не хочу, чтобы мой первый ребенок родился по моему образцу, вне брака.

Она почувствовала, что он боится потерять ее, и была тронута.

— Ты ведь теперь не покинешь меня, Стоун, вот я и не тороплюсь к священнику. И я тебя никогда не оставлю. Давай дождемся отца.

— А тебя не смущает, что я…

— Но ты же не бастард. Твой отец признал тебя и женится на твоей матери.

— Нет, я не об этом. Что я — наполовину индеец, апачи? В наших детях будет течь индейская кровь.

— Я люблю тебя, Стоун. Люблю тебя всего и каждую твою частичку.

— Ты мало знаешь обо мне, женщина.

— Так расскажи мне все, я ведь о себе рассказала.

— Ну, ты знаешь о моем рождении. Я не знал, что Бен мой родной отец, пока не услышал это из уст Стеллы, когда она с ним ссорилась. Я и мать не называл матерью, а тетей Нэн, чтобы не поползли слухи. Хотя люди догадывались, что она — любовница отца. Ее имя, Нандиль, означает «подсолнечник», и она была дочерью вождя.

— Ты — внук вождя? Как замечательно для наших детей и внуков. Тебе есть чем гордиться, Стоун.

— Апачи взяли отца в плен, чтобы получить за него выкуп оружием и сражаться с белыми. Но он показал себя храбрым воином, индейцы полюбили его и отпустили на свободу, Моя мать ушла с ним. Это было тридцать лет назад. Они любили друг друга, но он боялся жениться на ней, потому что люди не любят индейцев, особенно апачей. Если бы его женой стала индианка, ему бы объявили бойкот. Он боялся разорения. И меня боялся признать сыном. Я презирал его за это, называл трусом. Когда я встретил и полюбил тебя, я лучше стал понимать отца. Понял, что любовь — трудная и сложная вещь. Я любил тебя и желал, но боялся сказать тебе об этом. Как отец боялся объявить всему свету, что любит свой Подсолнечник. Когда я покинул дом, я увидел, что люди действительно враждебно относятся к индейцам. Раньше я не хотел этого признать как оправдание для отца.

— Да, любовь моя, у всех нас есть недостатки и слабости. Мы преувеличиваем некоторые вещи для оправдания этих слабостей, это свойственно людям… А почему у тебя такое необычное имя?

— Так назвала меня мать. Отец, когда усыновил меня, записал в документах первую часть имени. Я был усыновлен восьмилетним и обожал отца; когда узнал о его предательстве, возненавидел его, несколько лет мучил и его, и мать, а в шестнадцать убежал из дома. Сначала я жил с народом моей матери, изучил в это время воинское искусство индейцев. Потом заговорила другая кровь, и я ушел в мир белых людей. Перепробовал разные профессии, нередко ко мне плохо относились как к полукровке. Три года я служил на границе Техаса, но апачи заволновались, и я не захотел стрелять в братьев своей матери. Потом началась война, я ушел от своих проблем и был хорошим солдатом. Война не была мне в новинку: я воевал на границе, стал хорошим воином, еще когда жил среди индейцев. Война была частью понятного мне мира. Но мне хотелось чего-то, чего я не знал и еще не понимал, а нашел и понял только тогда, когда встретил тебя, Джинни Марстон. — Он обнял ее и поцеловал, она просияла. — В апреле 63-го года я попал в плен к северянам. Я хотел сохранить свою жизнь. После месяцев тюремного заключения и мучений я стал «гальванизированным янки».

— Мой отец тоже перешел на сторону янки, — сказала Джинни. — Он был взят в плен на реке Стоунз у Марфризборо в начале 63-го. Он служил в военных фортах в этих местах, остался здесь и начал разведку месторождений. Он не захотел вернуться в Зеленые Дубы, где его жена, сочтя его убитым, снова вышла замуж. Ну а после войны что ты делал?

— Меня использовали как переводчика в районах индейских волнений, как разведчика, охранника, проводника. Наконец, два года назад я стал агентом по особым заданиям. Меня выдвинул Уоррен Тернер из департамента правосудия — я с ним тогда познакомился, и он меня приметил и стал давать важные поручения. Работа меня увлекла — я упивался опасностями, риском, победами. Я достиг успеха и наслаждался своей ролью — от меня, полукровки, зависела жизнь белых людей, они повиновались мне. Уоррен, мой начальник, и я стали друзьями. А теперь я послал ему прошение об отставке и пообещал отцу жить на ранчо. Я хочу жить там с тобой, Джинни. Когда-нибудь я унаследую его.

— А как же мой отец и его серебряный рудник?

Стоун думал, что Джинни равнодушна к богатству — оказалось, что нет.

— Пусть он и ведет разработки, если он жив. Или ты организуешь компанию, передашь компаньонам это дело и будешь получать свою долю. Ты ведь сказала, что у тебя карта и заявка сделана на твое имя.

— Если отец погиб, то не надо забывать, что у него был компаньон, Клэйтон Кессиди. Если у него есть где-то семья, то часть месторождения принадлежит ей. Надо найти его родственников. Или убедиться, что никаких родственников у его не было.

Эти слова убедили Стоуна, что Джинни — кристально честная женщина и откровенна с ним.

— Если это дальние родственники, — заметил он, — то, думаю, они не имеют никаких прав. Ты должна стать единственной владелицей. Понадобятся вкладчики, надо найти порядочных людей. Но все это мы обсудим и решим потом. Ложись-ка спать, женщина. Я выскользну отсюда, переночую в другом месте и встречусь с тобой завтра вечером, до твоего обеда с Кэнноном.

— Я немножко боюсь этого обеда. Ну а впрочем, вдруг что-нибудь еще узнаю от него.