Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

Наконец, 21(31) января 1649 г. гонец Михайло Каленкин привез от воеводы Путивля Никифора Юрьевича Плещеева депешу, разъяснившую ситуацию. Паисий 5 (15) января достиг Путивля вместе с казацким полковником С.А. Мужиловским, тем самым, ехавшим с греческим гостем от Ясс. Полковника гетман «послал… с ним, патриархом… к… царю… Алексею Михайловичу… о… государеве великом деле заодно». Паисий и Хмельницкий встречались в Киеве. От себя курьер добавил, что Путивль покинул вслед за Паисием, которого обогнал у Севска, и на дорогу затратил десять дней. Теперь Ванифатьев уже не сомневался, с чем в Москву спешит иерусалимский владыка. Правда, для принятия контрмер у него имелись считаные дни из-за промедления Плещеева. Первой он покарал путивльского воеводу тремя днями ареста. Второй отправил в Калугу Ф.М. Мякинина приставом к Паисию и секретным ордером аккуратно разведать в беседах, патриарх «для чего… к государю едет — для милостыни ль или для иных каких дел». Третья, самая важная, касалась архимандрита Никона — единственного, кому протопоп мог доверить ее выполнение…

24 января (3 февраля) Мякинин и Паисий пересеклись в Калуге. 27 января (6 февраля) кортеж добрался до Москвы. 29 января (8 февраля) на квартиру патриарха в Чудовом монастыре пришел думный дьяк Волошенинов и поинтересовался целью визита. Паисий о ней поведал откровенно и без обиняков: «Как де он, патриарх, был в Киеве и приказывал от себя к гетману Хмельницкому, что он человек крестьянские веры, а, сложась з бусурманы, многие христианские крови пролил, а ему де было о том мочно сослатца с царским величеством. И гетман де писал к нему, патриарху, что ему о помочи писать было неколи, а покаместа было им о помочи писать, и ляхи б их всех побили и веру искоренили, и он де по ссылке, с татары сложася против поляков, за православную християнскую веру стоял. Да гетман же Хмельницкой писал к нему, патриарху, что он ко государю о помочи писал, чтоб он, государь, ему, гетману, на поляков помочь велел учинить и войною на них с своей стороны послал и свои городы, которые от московского государства к ним, поляком, отошли… изволил… у поляков отыскать (отымать? — К.П.), и он бы, гетман, все городы и до Смоленска под государеву руку подвел. И он де, великий государь, помочи им, черкасом, учинити и городов у них взята не изволил.

И после того был он, патриарх, у гетмана Хмельницкого у самово… А ныне они, гетман и все войско запорожское, велели ему, патриарху, бить челом царскому величеству, чтоб он, великий государь, изволил войско запорожское держать под своею государскою рукою, а они, черкасы, ему, государю, будут, как есть, каменая стена, и чтоб он, государь, им помочь учинил ратными людьми, а они, черкасы, ему, государю, вперед будут надобны… Он де, патриарх, как у них, черкас, был… всю их мысль видел, что они под государевою рукою быти желают».

Волошенинов доложил обо всем «на верх», откуда ответили несколько дней спустя, и весьма оригинально. 4 (14) февраля в Золотой палате Алексей Михайлович официально поприветствовал иерусалимского владыку, обменявшись с ним формальными любезностями и солидным перечнем подарков. Затем патриарха познакомили с архимандритом Ново-Спасским Никоном, который тут же буквально приклеился к «дорогому гостю», донимая с утра до вечера умной речью, московскими достопримечательностями, приятными прогулками… Паисий быстро разгадал истинный мотив радушной опеки: затруднить ему поиск при русском дворе сторонников войны с Польшей. И, похоже, Никон сумел помешать греческому патриарху выйти на того, в союзе с кем Паисий имел шанс нейтрализовать влияние Ванифатьева на царя. Ведь одному духовному авторитету благовещенского протопопа противостояли бы и духовный, и светский авторитеты двух уважаемых государем персон — вселенского патриарха и Б.И. Морозова любимого воспитателя монарха, фактически приемного отца.

Впрочем, Паисий парировал интригу царского духовника еще оригинальнее. Осознав, что установить контакт с лицами, сочувствующими Хмельницкому, не получится, он попытался распропагандировать обходительного Никона. Уже 8(18) февраля 1649 г. владыка адресовал Алексею Михайловичу льстивое письмо, расхваливающее «преподобного архимандрита Спасского» — прекрасного собеседника, «мужа благоговейного», «великому государю» верного. А просьбу оно содержало скромную — позволить Никону полную свободу общения с ним: «Да будет имети повольно приходити к нам беседовати по досугу, без запрещения великого вашего царствия». Ни Ванифатьев, ни молодой царь подвоха в обращении патриарха не заподозрили и желание святейшего удовлетворили, полагая, что оба обсуждают проблемы церковные. Разумеется, различия в обрядах греческого и русского православия настоящий и будущий патриархи тоже рассматривали. Однако о политике дебатировали больше. И если царский духовник за полтора года привил Никону симпатию к греческой и малороссийской культуре, то иерусалимский иерарх за пару месяцев заронил в том же человеке серьезные сомнения в продуктивности политики самоизоляции от Украины, избранной Ванифатьевым. К концу марта Никон как минимум, во многом пересмотрел свое отношение к внешнеполитическому курсу Москвы, раз Паисий перед отъездом домой велел одному из членов свиты остаться в Москве. В списках посольства он значился «уставщиком Арсением».

О таинственной фигуре Арсения Грека, соратника патриарха Никона, написано немало, и, особенно, о странном повороте судьбы, когда Арсения, официально принятого в русскую службу учителем риторики, через два месяца обвинили в отступничестве от православия и чуть ли не в проповеди католичества на Руси, после чего сослали на Соловки «для исправленья православные християнские веры». В исторических трудах неизменно упоминается факт «сдачи» монаха его же патроном, патриархом Иерусалимским Паисием. А вот причина жертвоприношения не ясна. Поверить в версию сановного путешественника, что по дороге назад, на русско-польской границе, в Путивле, он впервые от киевских иноков услышал о неприглядном прошлом старца — неоднократной смене вероисповедания (из православия в папизм, из папизма в ислам, из ислама в униатство, из униатства опять в православие) — нельзя, ибо «еретик и дьявол» о своих религиозных мытарствах по свету сообщил Паисию в Киеве в 1648 г. при знакомстве. И вселенский патриарх тогда раскаявшегося грешника «простил, и служить велел», взяв с собой в Москву «дидаскалом».

Что же побудило в действительности владыку подставить соотечественника под удар? Угроза куда более болезненного разоблачения, чем покровительство хорошо законспирировавшемуся «агенту» римского костела или страшных магометан. Возникла она и вправду в Путивле после встречи с тремя иноками «Киевского братцкого монастыря» Епифанием Славенецким, Арсением Сатановским и Феодосием при следующих обстоятельствах. Выехав из Москвы 10 (20) июня 1649 г. в компании со «строителем» столичного Троице-Сергиева подворья (Богоявленского монастыря) Арсением Сухановым, откомандированным на Восток Посольским приказом ради описания «святых мест и греческих церковных чинов», Паисий достиг Путивля 25 июня (5 июля). 27 июня (7 июля) там же проездом остановились три вышеназванных инока, отправленные в Москву митрополитом Киевским Сильвестром Коссовым в ответ на грамоту Алексея Михайловича от 14 (24) мая 1649 г. с повторной просьбой прислать к нему учителей, кои «божественнаго писания ведущи и еллинскому языку навычны, и с еллинскаго языка на словенскую речь перевести умеют, и латинскую речь достаточно знают». Славенецкий и Сатановский торопились в Москву учительствовать, Феодосии с «молебной грамотой» о милостыни для родного монастыря. Сопровождал их москвич, «торговой человек Перфирей Зеркалников». Пока Зеркалников оформлял у воеводы Плещеева паспорта и кормежные документы, старцы беседовали с людьми из свиты Иерусалимского патриарха, возможно и с самим патриархом. 29 июня (9 июля) Паисий особой грамотой подкрепил «мольбу» братских монахов о щедром подаянии. О старце Арсении в ней — ни слова 1(11) июля он уведомил московского царя о международных новостях из Турции и Польши, отметив в постскриптуме усердие пристава — И.Ю. Тургенева. И снова об Арсении Греке ничего.

Однако в тот же день произошло что-то, вынудившее Паисия приложить к письму отдельный лист с перечнем вин несчастного «дидаскала», а наутро 2 (12) июля проинформировать обо всем спутника — Арсения Суханова, который не преминул от себя отослать особый рапорт. Этот рапорт и подсказывает, что произошло. Паисий от кого-то из подчиненных узнал важную подробность задушевных бесед с тремя киевскими иноками: кто-то из ученой троицы проявил хорошую осведомленность, но не о прошлом, а о настоящем Арсения Грека — о службе переводчиком в штабе Богдана Хмельницкого. Опасность обнаружения возле Никона не папского или султанского «шпиона», а «связного» запорожского гетмана и побудила патриарха Иерусалимского немедленно нейтрализовать «учителя», подосланного Хмельницким, чтобы никто не успел бросить тень на репутацию Никона, потенциального союзника Украины в Кремле, 11 (21) марта 1649 г. не без помощи Паисия ставшего митрополитом Новгородским и Великолуцким, то есть де-юре заместителем патриарха Всея Руси. От того донос святейшего изобилует праведным гневом на «бусурманство» и «унеятство» еретика Арсения, а ключевая тема затронута вскользь: «Я его обрел в Киеве, и, зная он тот язык, говорил с полковником, и я взял его, а он не мой старец».

Полковник — это Силуян Андреевич Мужиловский, через которого Паисий вошел в контакт с вождем нарождавшейся казацкой республики. Но без Арсения Грека, владевшего «славенской» речью, диалог двух сторон едва ли бы состоялся. Знание помимо греческого и других «диалектов» (латинского и, возможно, турецкого), чему способствовали девять лет учебы в Венеции, Риме и Падуе, жизнь в Стамбуле, очень пригодились «черному попу» из Греции, поселившемуся по рекомендации польского короля в Киево-Могилянской академии, когда в июне 1648 г. на всем Приднепровье утвердилась революционная запорожская власть. Подозреваю, что ученый монах в поле зрения Хмельницкого попал не случайно. Богдан Михайлович вполне мог знать о «подвиге» Арсения, излечившего от припадка каменной болезни Владислава IV, за что и удостоился высочайшего направления в Киев под крыло митрополита Сильвестра Коссова. Скромный инок, немало переживший и повидавший, едва не сделавший головокружительную карьеру (за два-три года из рядового монаха поднялся до кандидата в епископы Мофтонские и Коронские), освоивший в Падуе врачебную науку, как никто подходил на роль личного переводчика и медика гетмана Хмельницкого.

Сохранились сведения о привлечении Адамом Киселем — главным медиатором Речи Посполитой — к консультациям с Хмельницким о перемирии Сильвестра Коссова. Не монах ли Арсений, родом из Фессалии (г. Трикала), в качестве переводчика сопровождал митрополита Киевского на встречу с гетманом?! Так или иначе, а к приезду патриарха Паисия в Киев в середине декабря 1648 г. ученый грек вошел в доверие к Богдану Михайловичу. И гетман, посовещавшись с иерусалимским владыкой, отпустил в Москву того, чьи знания и опыт должны были помочь склонить русский двор к вступлению в войну с Польшей, о чем в ту пору мечтало почти все население Украины. К сожалению, миссия Арсения Грека пресеклась на старте. Арсений Суханов про «дидаскала» известился от монаха Иоасафа, казначея Паисия. Тот, по-видимому, накануне вечером и переполошил хозяина, и ему же кто-то из киевлян неосторожно высказался об Арсении.

Иван Тургенев привез оба «извета» в Москву 25 июля (4 августа). Ученые монахи опередили его на тринадцать дней и положенный правилами расспрос в Посольском приказе уже прошли, ни о чем дискредитирующем старого товарища не обмолвившись. Однако угроза не миновала. Ведь они могли проболтаться и позднее, при любой подходящей оказии. Так что Тургенев поспел вовремя. Учителя риторики немедленно вызвали к судьям — Н.И. Одоевскому и М.Д. Волошенинову, которые к вечеру уличили монаха в том, что тот за короткий срок перебывал «униятом… бусурманом и потом… опять… униятом и во всем стал еретик и диявол», а в Россию заявился «еретическия плевелы сеять». Ночь и еще сутки арестант провел под охраной в доме Тимофея Степановича Владычкина, «в Белом городе, на Кулишках у Николы Подкопаива, у городовые стены». 27 июля (6 августа) государь вынес вердикт, почему-то довольно мягкий — ссылка на Соловки для исправления с отдачей «старцу доброму под крепкое начало».