Тайны русской души. Дневник гимназистки

20/7 октября, воскресенье

Хмурое «петербургское» утро.

Утро, когда в душе тихая растерянность. Точно с недоумением прислушиваешься к чему-то… Оно звучит внутри и – как будто – вовне. У него нет лица. Это – еще бесформенность…

Утро. Только без рассвета. Оно так и умрет, не переходя в день. Полное странной тишины – в слабых отголосках звона. Не знаю – почему: часто в такие утра глубоко в слуховой памяти у меня звучит «Май» Чайковского. «Белые ночи»… И не собрать чувств, мыслей. Они только зарождаются. И пропадают, не проясняясь…

Везде кругом – так же смутно. Ни один предмет не проявляет себя. Нигде нет определенных очертаний. Всё опало – до состояния полусна. Растерянно-сосредоточенного полусна наяву…

В такие утра я полуживу-полугрежу. Вспоминаются мутные петербургские дни – со всей полузаглушенной и осложненной полнотой пережитых ощущений…

Так много осталось в Петербурге! Много… Мои страсти и страданья. Влюбленность, и мука, и любовь «не для себя». Всё светлое, полученное от искусства. Музыка и живопись. Драма. Работа мысли. Широкие горизонты. Новые пути. Властные голоса науки. Светлое и темное. Жизнь двух с половиной учебных лет – как бы ложно они ни были прожиты. Всё, что не вернется. Вся слабость. Вся непроясненность… Только смутная возможность прояснения…

Там – жизнь, как это утро, – без рассвета. И она, как это утро, прочно связана в глубине души с замирающими голосами «Белых ночей». Я знаю теперь – «почему»? Вспомнила: мать Дани часто играла – будила их в сером сумраке петербургских холодных дней. Глубокой-глубокой осенью…

Вторник, 22/9 (октября)

Вчера (21 октября) первый снег выпал. Запела вьюга. Вечером ветер гудел в трубе, и глухо хлопала калитка. А в доме невидимкой затаилась внезапная зимняя тишина. Это к ней накануне так растерянно-чутко прислушивалась душа.

День смотрит в комнату холодным белым светом. А утра – такие темные! И так вспоминается детство!..

Я ничего не могу делать. Ни читать. Только сижу. Прислушиваюсь. Смотрю – точно своими прежними детскими глазами. На зиму… Нет – на свои прежние ощущения зимы. Точно сон. Только душевный. Как часто спит моя душа!..

Вторник, 29/16 октября

В среду это было – 10-го (октября по «старому стилю»). Резкий звонок. Екнуло тихонько сердце. Ну – что это?.. Недоброе?.. Нет – ничего… Тихо…

– Кто там был?

– Тебе письмо. Я отдала маме…

– Что это?.. Кто?.. – мама не понимает.

– Что?.. Дай скорей!..

Она садится на стул – точно у нее ноги вдруг отпали, тяжело дышит. Каким-то жалким голосом плачет.

«Нина, мамочка у нас умерла…» – читаю я… Почему это руки так плохо держат иголку? Я ведь шью. И они разучились подгибать рубчик… Что-то пришло – ужасно бессмысленное. Что нельзя понять…

Я вижу как она (Екатерина Александровна Юдина) умирает. Подождите!.. Плакать и говорить сейчас нельзя. Господи, какое молчание!..

Но ведь это же в самом деле – бессмысленность!.. Я не умею понять. Так недавно – я в кресле сидела и вспоминала всё прожитое там (в Петрограде). И мечтала. О том, как я приеду туда теперь. Привезу тысячи яиц, муки – полный грузовик, масла… И улыбки. И радость. Ах, какая радость! Я люблю их так – всех! Они меня тоже любят. Каждый – по-своему. Я знаю. Ведь даже Миша (Юдин) в какой-то поздравительной приписочке писал: «…Любящий вас М.».

И я мечтала – мечтала о том, чтобы увидать их всех… Каждого обнять, каждому сказать, что люблю, что скучаю о них…

А вот теперь?.. Они – не «все»… И я ничего не могу написать…

Не могу их «так» представить. Иногда начинаю «понимать». И жаль мне их. Как будут они теперь жить дальше? В такое ужасное время. А впереди – всё темнее… Каждый из них сейчас так одинок, так глубоко, так страшно – одинок. И каждый – одинок по-своему. И каждого по-своему – разно – мне жаль их, жаль до краев…

Написать хочется им одно письмо, одни слова хочется сказать каждому. И – немного слов. Очень, очень мало…

Бумага лежит, и перо готово. Открыта чернильница… «Голубчики, милые мои все…» Но они – не «все»!.. И перо не касается бумаги, не оставляет черного следа… Все дела вдруг становятся неотложными – торопят, обступают со всех сторон:

– Слушай! Я – необходимо!.. А я – еще важнее!.. Ну – нет! Меня надо в первую голову! – молчаливо кричат они и требуют, чтобы всё внимание было им отдано – безраздельно. – Тебе совсем некогда писать письмо. И ты, собственно говоря, не знаешь, что написать в письме. Тебе нужно сейчас написать меня, а то я уйду безвозвратно. Ну, живей-живей! Перо готово. Скорей подбирай неуклюжие рифмы!..

– Там тоже свет и тепло ушли безвозвратно, там – важнее, – возражаю я. И слушаюсь все-таки, чтобы не писать письма. И рука выводит неровные строки:

Ах, зачем я больная! – Не смейтесь! – Тоскливо…Я игрушек и сказок хочу!В этот мир, где всё пестро-раскрашено, криво…Неподвижно… а движется… Чу!..

И т. д.

А там – надо урок учить английский… Ах, да мало ли еще чего?!. И – письмо до сих пор не написано. Я не могу…

Что-то нелепое и тяжелое налегло… Пришел бы кто-нибудь! Так хорошо бы и спокойно посидеть! Поговорить о чем-нибудь – тепло, серьезно. Только – не об окружающем, не о политических моментах и вопросах…

Пойти, что ли, куда? Я не могу больше без людей!..

Концерт. Но в Церкви?!. Рояль – на месте Жертвенника, рояль – на месте Престола… 406 Там, где когда-то высокая красота чудесных слов возвышала душу, где когда-то (так недавно еще!) звучало: «Слава Тебе, показавшему нам Свет! Слава в вышних Богу!..» 407 Совершалось Таинство. Хоть на мгновенье становился (человек) детски чистым. Простота и торжественность таились вокруг…

406

Речь идет о домашней Екатерининской церкви ВМЖГ.

407

Начальные строки из «Великого славословия» – молитвословия в православном богослужении, основанном на Лук. 2:14.

Музыка – тоже служение Богу. И композиции – тоже Таинство. Но пойти – и услышать там, на этом месте у рояля: «Я жду тебя!.. В восторге сладострастья…»?!. 408

И – подползает тоска. Обратно отдаются билеты…

Но могу ли я снова остаться одна с этой фразой: «Нина, мамочка у нас умерла…»?!. Сил нет!.. А тут еще – эта глупая трещотка Борис!.. И – нудные мелочи обыденной жизни…

Иду к Лиде (Лазаренко-Гангесовой). Пусть – хоть заражусь «испанкой»!.. 409 «Испанки» уже нет. Есть – сухой плеврит. У Лиды – какая-то маленькая пожилая дама: гостья, странно напомнившая ростом и лицом (хотя сходства очень мало, особенно – в лице) – мою «старушку-генеральшу», а голосом – Ольгу Ильиничну Шкляеву. Гостья – и далекий взгляд. Странно помолодевшее лицо. Странно, что я говорю об этом: Лида же такая молоденькая! Но – это уж так. Только – объяснить трудно…

408

Искаженная строка из стихотворения «Уголок» (1900, авторское название «Письмо») Владимира Александровича Мазуркевича (1871 – 1942):Дышала ночь восторгом сладострастья,Неясных дум и трепета полна;Я вас ждала с безумной жаждой счастья,Я вас ждала и млела у окна… Это стихотворение получило известность в качестве текста популярного романса «Дышала ночь восторгом сладострастья…» (музыка С. Штеймана).

409

«Испанка», или «испанский грипп», – самая массовая пандемия гриппа за всю историю человечества. В 1918 – 1919 годах (за 18 месяцев) во всем мире от «испанки» умерло, по разным данным, 50 – 100 миллионов человек, то есть от 2,7 до 5,3 процента населения Земли.