Тайны Старого и Нового света. Заговоры. Интриги. Мистификации

По мнению известного революционера-народовольца и учёного-астронома Н. Морозова, легенда об Иуде-предателе развилась из соединения различных соображений с астральной мифологией. «Ведь и теперь месяц, символизирующий Бога-отца, через каждые четыре недели переходит под пастью созвездия Льва, по-еврейски Ария, и затем идет дальше под группой мелких звездочек, рассыпанных, как монетки, в созвездии Волоса Верники, и приходит „на крест“, т. е. на скрещение небесного экватора с небесной эклектикой, у которой стоит Лева, его мать.

Но это обычное небесное явление как самое обычное не могло бы, конечно, послужить предлогом к созданию легенды, и она могла появиться лишь потому, что месяц и действительно когда-то умер на этом кресте, т. е. случилось лунное затмение, которое может тут быть только в пасхальное время при солнце в Рыбах или в Овне».

Именно при таких обстоятельствах произошло затмение 21 марта 368 года, во время которого, как полагал Морозов, был отправлен на казнь христианский святой Василий Великий, с которого был списан евангельский Иисус. Подробности же об Иуде, «предавшем его поцелуем, взяты прямо из прохождения месяца за сутки до „его смерти на кресте“ под устами этого Льва, а небесная тайная вечеря с двенадцатью апостолами (созвездиями), наблюдаемая на небе каждую страстную ночь в виде двенадцати созвездий зодиака, который месяц обходит, как бы омывая им ноги, внушила экзальтированным зрителям остальные подробности легенды».

Необходимо отметить, что увлечение астральным методом привело Морозова к парадоксальным выводам, включающим отрицание подлинности всех наших знаний по истории древнего мира, объявление всех письменных античных источников апокрифами позднего средневековья или эпохи Возрождения (об этом Морозов писал в семитомной работе «Христос», опубликованной в 1924–1932 годах)… Сторонники мифологической школы склонны искать корни христианской религии не в земных, исторических условиях существования народной массы, а в интересе к небесным явлениям. Некоторые из них (как, например, солнечные и лунные затмения, появления комет), конечно, должны были производить сильное впечатление на тогдашнего человека, но обычно служили предметом внимания лишь узкой горстки людей, принадлежавших к общественным верхам и занимавшихся проблемами астрономии. А у некоторых авторов мифологической школы (особенно у Древса) истолкование образа Иисуса Христа как астрального символа служит прологом в попытке заменить христианство более «чистой» и утонченной религией, которая была бы свободной от явной нелепицы, неприемлемой для современного сознания.

У нас долгое время (в двадцатых, тридцатых и сороковых годах) явно господствовали взгляды мифологической школы, которые даже отождествлялись с марксистским воззрением на происхождение христианства — а для этого не было серьезных оснований. А потом, возможно, как реакция на крайности мифологического направления, стало хорошим тоном даже у отдельных серьезных историков проявление чрезмерного доверия к традиции, в том числе и к утверждениям о подлинности церковных свидетельств I и первой половины II в. о происхождении христианства, как будто не было всей предшествующей работы критической мысли, разрушившей доверие к этим свидетельствам. Сыграло здесь, конечно, роль и то усиление доверия к свидетельствам античных авторов, которое являлось результатом археологических раскопок последних десятилетий и, конечно, нахождение рукописей Мертвого моря. Это обстоятельство было широчайше использовано клерикальными историками и оказало влияние на развитие новейшей историографии происхождения христианства. Однако как раз к выяснению вопроса о подлинности показаний античных авторов в отношении историчности Христа все это не имело прямого отношения, и поэтому заявления о том, будто опровергнуто утверждение противников историчности Иисуса о «молчании века» (т. е. античных писателей первого и начала второго столетия о Христе) является в больше мере данью моде XX века, чем углублению знания об исходных событиях истории христианства. Отвергая астрально-символические гипотезы — иногда довольно натянутые, — нужно признать вместе с тем большие заслуги мифологической школы в изучении новозаветных источников. Сравнительно недавнее нахождение надписи, свидетельствующей об историчности Понтия Пилата, доказывает только историчность Пилата, в которой никто и не сомневался.

Иуда

Еще один евангельский персонаж, связанный с судом Пилата, — Иуда Искариот, образ которого веками служил синонимом самого черного предательства.

Стендаль в «Прогулках по Риму» передает рассказ, что на острове Майорка в конце двадцатых годов XIX в. (то есть после двух буржуазных революций в Испании) ежегодно в определенный день подвешивали у главной церкви каждого города и селения чучело из пергамента, набитое соломой. Это чучело в натуральную величину изображало Иуду. При этом, добавлял рассказчик, «священники неизменно клеймили в церкви этого предателя, продавшего Спасителя, и, выходя с проповеди, все взрослые и дети ударяли ножом гнусного Иуду и проклинали его. Гнев их бывал столь велик, что у них даже слезы на глазах выступали. На следующий день, в пятницу, Иуду снимали с петли и волокли его по грязи к церкви. Священники объясняли верующим, что Иуда был предатель, франкмасон, либерал. Проповедь заканчивалась посреди рыданий присутствующих, и перед этой измазанной фигурой народ клялся в вечной ненависти к предателям, франкмасонам и либералам; после этого Иуду сжигали на костре».

В Евангелии Иоанна Христос не только указывает на Иуду как на замыслившего предательство, но и прямо подталкивает его к совершению задуманного, говоря: «То, что хочешь делать, делай скорее» (14,3). Иисус чуть ли не сам посылает Иуду к властям, даже торопит его. В Евангелиях поступок предателя мотивирован тем, что «Сатана вошел в Иуду». В Евангелии от Матфея говорится, что Иуда раскаялся в пролитии невинной крови, бросил в лицо священникам и старейшинам сребреники — плату за предательство, «пошел и удавился» (XXVII, 3–5). Еще в первые века христианства задавались вопросом — если Иуда почитал Христа за бога, зачем предал его? А если не почитал его — откуда то позднее раскаяние, о котором рассказывает Новый завет? И почему всеведущий Иисус включил Иуду в число своих учеников? Лаже малые размеры суммы, полученной за предательство — 30 сребреников, — вызывала различные объяснения. Одно из них сводилось к тому, что Иуда взял эти сравнительно небольшие деньги, чтобы придать своему предательству вид патриотического поступка. С другой стороны, подчеркивалось, что деньги не могли быть мотивом предательства Иуде куда было проще присвоить средства верующих.

За века накопилось множество истолкований предательства Иуды. Каиниты — одна из гностических сект II в. — довели свое отрицание Библии до оправдания и уважения всех противившихся Богу Ветхого завета, и особенно Каина, как «высшего произведения силы». Каиниты почитали Иуду Искариота как лицо, через предательство которого совершилась Божественная миссия спасения мира. «Евангелие Варнавы» (XV или XVI в.), написанное христианским ренегатом, перешедшим в ислам, рассказывает, что, когда Иуда повел стражников для ареста Спасителя, лицо предателя стало чудесным образом сходно с лицом Иисуса. Солдаты решили, что это Христос, и доставили его в синедрион. В конечном счете по решению Ирода Антипы и Пилата, сочувствовавших Христу, был распят не Иисус, а Иуда, а Спаситель вернулся к своим ученикам. Версия восходит к докетизму — взглядам одного из направлений в гностицизме, — считавшего, что Христос был не богочеловеком, а Богом, и лишь казался человеком, что его тело лишь внешне представлялось телесным.

Гете, описывая созревший у него замысел произведения на библейскую тему, отводил в нем важное место Иуде. Тот, «как и умнейшие из других последователей, был твердо убежден, что Христос объявил себя правителем и главою народа и хотел насильно прервать непреодолимую до тех пор нерешительность Спасителя и заставить его перейти к делу; для этого он побудил священников к решительным действиям, на которые они до тех пор не отваживались. Ученики были также не безоружны, и, вероятно, все обошлось бы хорошо, если бы Господь не сдался сам и не оставил их в самом печальном положении». Приводился и такой мотив: Иуда рассчитывал на установление земного владычества Иисуса и уже видел себя министром финансов при всемирном царе. Профессор М. Д. Муретов в 1905–1906 годах (в статьях в «Богословском вестнике») выдвинул гипотезу, что Иуда был революционером, надеявшимся, что Иисус возглавит борьбу за свержение римского ига. Высказывалось и мнение, что, поскольку у Иуды не было объективных причин для измены, бессмысленно гадать о его субъективных мотивах. Вместе с тем изобретались псевдопсихологические причины предательства. Нередко подоплекой изображения Иуды бунтарем было обвинение консервативным лагерем революционеров в использовании аморальных средств. А у Леонида Андреева такое изображение стало обоснованием отхода интеллигенции от революции. В его «Иуде Искариоте» (в этом произведении легко разглядеть влияние Достоевского и Ницше) выражена идея извечности зла и распада, только с помощью которых могут пробить себе дорогу истина и жизнь. Именно поэтому трагически сознающий противоречия бытия Иуда стремится своим мнимым предательством добиться торжества Христа, чему неспособны помочь его ученики, вроде Фомы, с их заурядным ограниченным прекраснодушием. Предатель Иуда оказывается выше и самого Иисуса, так как только он один способен увенчать успехом миссию Спасителя.

А на страницах «Мастера и Маргариты» М. Булгакова Иуда возникает как «молодой, с аккуратно подстриженной бородкой человек в белом кефи, ниспадающем на плечи, в новом праздничном голубом галифе с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях. Горбоносый красавец, принарядившийся для великого праздника…» Еще в XIX и начале XX в. ряд представителей немецкой либеральной теологии, пытавшихся «рационализировать» евангельское повествование, склонялись к признанию полной или частичной вымышленности рассказа о предательстве Иудой Христа.

Задачей мифа о предательстве, подчеркивал один из виднейших представителей мифологической школы Д. Робертсон, являлось описание того, как Господь был заранее осведомлен о своей участи, обо всех деталях ожидающего его конца. Иерусалимские власти никак не нуждались в помощи Иуды, чтобы арестовать всем известного проповедника.

В многочисленных работах уже многие либеральные теологи вынуждены были признать вымышленный характер истории предательства и судебного допроса. При этом было отмечено одно важное обстоятельство — упоминание в посланиях Павла и в Апокалипсисе о 12 апостолах Христа — бывших после воскресения. Иначе говоря, авторы этих произведений еще не знали истории предательства Иуды — одного из этих двенадцати. Правда, в одном из посланий Павла при описании тайной вечери есть намек на предательство (I кор., XI, 23–27) — однако это место считается позднейшей вставкой. В апокрифическом Евангелии Петра говорится о 12 апостолах и нет никаких упоминаний, что один из них оказался предателем. Учеными выдвигались гипотезы, в которых истоки мифа связывались с историями Ветхого завета, в частности, с рассказом об Иосифе и его братьях. В нашу эпоху в евангельском повествовании пытались найти аналогии со жгучими вопросами патриотизма, верности или измены своему народу, которые с небывалой остротой были поставлены в годы второй мировой войны. Недаром защитник французских коллаборационистов известный адвокат Ж. Изорни, наряду с сочинениями о том, как «Петэн спас Францию», издал в 1967 году в Париже книгу под названием «Подлинный процесс Иисуса». Изорни особенно подчеркивает, что «Иисус не был патриотом». Для оправдания Иуды, напротив, ссылаются на то, что он мог быть пламенным патриотом, который видел в своем учителе — Иисусе — обещанного Спасителя народа от римского ига. Ведь в речениях Иисуса — даже если судить по каноническим Евангелиям — имеется множество мест, где Иисус прямо обещал скорое — еще при жизни многих его слушателей — утверждение Божьего царства на Земле. Но Иисус противоречил сам себе, на его действиях лежала печать двусмысленности. Он рекомендовал отдавать кесарево кесарю, иными словами, платить дань императору Тиберию, считал римских завоевателей, как всякую власть, от Бога, хотя их господство не было законным в глазах большинства населения Палестины. Понятно, что дороги «националиста» Иуды и «коллаборациониста» Иисуса должны были разойтись. Возможно, Иуда донес на Христа как на коллаборациониста, а синедрион постарался представить Иисуса революционером в глазах римлян, чтобы добиться казни своего врага…

После ареста Иисуса его ученики разбежались. Петр трижды отрекся от учителя. В уже упомянутой книге «Подлинный процесс Иисуса» Ж. Изорни философски замечал в этой связи об Иуде и Петре: «Оба они предали Христа. Иуда проклят, Петр стал опорой и главой церкви… Чудесное возвышение Петра ввергает нас в бездну размышлений о том, сколь мало влияет вина на судьбу человека».

То, что в первоначальной христианской легенде было лишь религиозной формой воплощения векового конфликта, имевшего земное происхождение и земные цели, церковь в процессе примирения с империей пыталась превратить в чисто этический конфликт, находящий разрешение в чисто духовной области. А земное основание конфликта со всемирной властью, выраженное в истории «Суда Пилата», было переиначено в столкновении с теми, кто был в равной мере врагом и церкви и империи — с иерусалимской толпой. Мировой конфликт, нашедший проявление в Древней Палестине, был превращен церковью в конфликт, имеющий земную локализацию в Палестине и духовную всемирность. И лишь впоследствии, через века, для того чтобы подчеркнуть всемирно-историческую роль христианства, церковь опять стала менять интерпретацию своего конфликта с империей, снова наделяя его чертами антагонистического, всестороннего противоборства. А уже в наши дни на II Ватиканском соборе во имя примирения церквей в становящемся атеистическим мире из числа врагов Божьих была исключена «иерусалимская толпа». С целью сближения между католицизмом и другими религиями для борьбы против прогрессивных сил современной эпохи тяжесть ответственности отныне опять перекладывалась на плечи Понтия Пилата… А то, что Иисуса изображают теперь политическим агитатором, только облегчает объяснение, что прежде всего римские власти были заинтересованы в расправе над ним.