Тайны темной стороны

Спустился я в шахту, пришел на свой пересып, сижу. Потом вдруг подумал, что надо же шорина поблагодарить. Разломал я свой обед пополам, и его половину отнес в укромное место, чтоб крысы не достали. Огляделся по сторонам, чтобы никто не видел, и говорю во весь голос:

– Спасибо, тебе. Спас ты меня! Прими вот это.

И положив все, что было, а затем ушел.

Я перебил Андрюхин рассказ:

– И что, тебя вот так сразу и отпустило?

– Ага. Сразу. Но это бы ладно. Марфа тогда еще сказала, что отправит мою болячку тому, кто прислал. «Сам, – говорит, – увидишь».

И точно. Лидка меня давай ловить. Прости, мол, меня дуру. Прости, Христа ради.

– А ты что? Простил?

– Да простил. Пусть, думаю, идет себе на все четыре. Под ногами не путается. У меня уже другая жизнь.

– А Марфа что?

– Марфа – это человек, – Андрюха поднял брови, – еще какой. Много чего знает, да говорит мало. Я как-то к ней приходил – ячмень у меня выскочил на глазу. Такой большой, – Андрюха сжал кулак и поднес его к глазу, – Во! Глаз совсем не открыть. Она подходит ко мне и говорит: «Сиди тихо, глаза прикрой». Я-то прикрыл, но не полностью. Вижу, она возле глаза пальцем крутит, да шепчет что-то. Глаз болеть и перестал. Посидели минут пятнадцать, она чай принесла. Я чашку выпил. Тогда она снова говорит, чтоб я глаза закрыл. И снова давай пальцем крутить. Посидели потом, поговорили о жизни. Я ей еще вешалку починил, в общем, где-то час проходит, и после она мне и говорит:

– Иди в зеркало на себя посмотри.

Подхожу я, зеркало у нее сбоку от образов висело, и – мама родная! Нету ячменя. Так, чуть краснота осталась, да и то несильно. Думал, что это фокус какой, и ну на нее напирать. Чтоб рассказала, в чем секрет. А Марфа – ни в какую. Нет – и все! «Если хочешь, – говорит, – я тебя всему обучу, всему, что сама знаю. А так, по лоскуткам растаскивать – дурость одна»

– А ты что же?

– А что я? Мне тогда под пятьдесят было. Какое там учение! – Андрюха махнул рукой. – Тогда, – продолжал Андрюха, – она мне и говорит. Найди, мол, кого-то, чтобы я ему учение передала. Я удивился так и говорю, что это за беда такая? Ты только свистни, к тебе сотня прибежит. Выбирай любого. А она только смеется и говорит: «Мне сотня ни к чему. Мне один нужен. Я тебе за это чего хочешь сделаю» Вот так.

– Странно. Неужто это и впрямь такая проблема? – удивился я. – Мне только бы кто сказал. А я бы у нее и полы бы мыл, только бы науке той научиться.

– Я тебе одну вещь скажу, коль у нас такая пьянка пошла, – Андрюха понизил голос, и перешел на громкий шепот, который ему казался, почему-то, более секретным, – Только ты никому ни слова. Договорились?

Я кивнул.

– Уж не знаю, правда то или нет, но Марфа сказала тогда, что если ученика она не найдет, то помереть не сможет.

– И что же она бессмертной будет?

– Нет. Просто в этом случае смерть ее будет с такими мучениями, что разум повредиться может. Говорила, что тогда помирать и месяц, и два придется, и чтобы Бог дал все-таки отойти, крышу на доме разобрать надо. Но сделать это можно будет не раньше, чем она знак какой-то получит. Хотя, впрочем, душа все равно неприкаянная останется, словно у самоубийцы какого-нибудь.

– А дети у нее есть?

– Да есть дочка. Совсем дура. Танцы-шманцы, пацаны в голове и все такое. А лет двадцать тому, она и вовсе в город подалась, на овощебазе работает. К мамке почти и не приезжает. Я ее и не видел ни разу, слышал только. Так что, считай, одна она, Марфа.

– А сколько ей лет?

– Думаю, за семьдесят уж перевалило.

– Слушай, Андрюха, может, ты меня и впрямь с ней познакомишь, а?

– Ну, поглядим. Надо сперва с ней поговорить.

Мы еще посидели немного, разговаривая об обыкновенных вещах. Андрюха опять затянул длинный, похожий на песню кочевника, рассказ о зоне, о тайге, как ловили зверя, чтобы выжить…. Лишь один или два раза он вставал, чтобы поставить на огонь чайник, а затем разговор вновь возвращался в свое неторопливое русло.

Разошлись мы поздно. Ночь была темной и беззвездной. Понемногу наваливал туман, и уже кое-где выпадала роса. Вдали, за невидимыми отсюда заборами лаяли собаки, чуть поодаль, где-то около клуба, гремела хриплая музыка. Настала обыкновенная ночь, и с ней поселок наполнила другая жизнь, совсем не похожая на дневную. Пьяные, то там, то тут перебирались к своим домам, держась за заборы. Иногда слышались не то крики, не то песни, но впрочем, где-то совсем далеко отсюда. Хмельная ночь, беспраздничная праздность… Порок и преступление.

Мимо пронесся мотоцикл, и я отскочил на обочину. Мотоцикл проехал еще метров пятьдесят, затем развернулся и двинулся в мою сторону. Я остановился. Луч фары упирался прямо в лицо. Двадцать метров, десять, пять… Вперед! И я резко метнулся вправо, спрыгнув в кювет. Мотоцикл рухнул со всего маху в канаву и заглох. Я протрезвел окончательно. Мотоциклист был без каски, совсем молодой и белобрысый. Это был Васька по прозвищу Дюнь-дюнь. Он уже месяц тщетно пытался отыскать нового ухажера своей бывшей подруги и, время от времени, встревал в какие-то скандалы и драки. Васька, конечно же, был вдрызг пьяный, но, слава Богу, живой, хотя и без сознания. Я дошел до ближайшего телефона и позвонил в шахтную медсанчасть.

До общежития оставалось идти с километр. Чтобы больше не влезать в подобные истории, я ступил в ближнюю лесополосу. «Ничего, что так еще крюк с километр: тише едешь – дальше будешь», – размышлял я про себя. «А ежели кто-то здесь лазить будет, так я его все равно первый увижу. Не по огоньку папиросному, так по хрусту веток услышу. Ходить из них никто тихо не умеет»

Но нет, не было там никого, да и шумели теперь лишь тополиные кроны, перемешивая тьму с тишиной. Я шел по тропе совершенно бесшумно, в своей защитной штормовке и темных джинсах, невидимый и неслышимый ни для кого. Я шел и подергивался от неприятных воспоминаний недавнего события. Перед глазами стояла нелепая картина – молодое разбитое лицо, перевернутый мотоцикл и запах перегара вперемешку с бензином. Как же так, как это возможно, чтобы люди, знающие друг друга много лет, просто так, ради забавы, готовы были бы пойти на убийство. Как странно, что люди, живущие, в общем-то, среди природы и не испорченные городским эгоцентризмом, с легкостью готовы надругаться над ней, сбрасывая самосвалами мусор прямо в лесу или в оврагах, где они еще вчера пили водку и орали песни. Все перевернулось в этом мире, и теперь каждый норовит отщипнуть хоть что-нибудь от лодки на которой плывем мы все. Кто это делает из алчности, а кто из куража. И лишь немногие понимают, что дыр появится сразу много, и латать их будет некогда и нечем, и потому лодка утонет быстро и незаметно…

** *** **

В один из дней, когда мы с Андрюхой закончили обход чуть раньше обычного, мы уселись подальше от случайных глаз и курили. Место было глухое, и кроме нас сюда, наверное, вообще никто и никогда не заглядывал. До конца смены оставалось довольно много, и мы могли кому-то понадобиться лишь в случае ЧП. Телефон был рядом. Андрюха сообщил, что мы проверяем автоматику пылеподавления, и тотчас уселся, подобрав под себя ноги.

– Можно сказать, что уже проверили. Вишь – брызгает, – Андрюха указал пальцем на патрубки, из которых выбрызгивалась фонтаном вода, образуя плотный туман. Он уже намерился было затянуть какую-то из своих историй, но я аккуратно его перебил.

– А далеко отсюда то место, где тебе шорин про Марфу сказал?

– Да это оно и есть. А ты что, хочешь с шорином повидаться? – В его голосе появились насмешливые нотки.

– Да нет. Спросил просто, – замялся я.