Тайны Удольфского замка. Том 1

Один венецианский дворянин, имевший несчастье возбудить ненависть Орсино, был недавно завлечен в ловушку и зарезан наемными убийцами, а так как убитый имел большие связи, то сенат горячо взялся за это дело. Один из убийц был отыскан и арестован; он признался, что был подослан Орсино для совершения кровавого дела. Теперь Орсино, узнав об угрожавшей ему опасности, обратился к Монтони, чтобы посоветоваться с ним о средствах спастись. Он знал, что полицейские следят за цим по всему городу, поэтому выехать из Венеции немедленно не представлялось возможности. Монтони согласился приютить его на несколько дней у себя, пока не ослабнет бдительность правосудия, и затем помочь ему бежать из Венеции. Монтони сознавал, что сам подвергается опасности, скрывая Орсино в своем доме. Но, очевидно, он был настолько обязан этому человеку, что считал опасным отказать ему в убежище.

Такова была личность, которую Монтони удостаивал своим доверием и к которой чувствовал преданность и дружбу, насколько эти чувства были совместимы с его натурой.

Пока Орсино скрывался у него в доме, Монтони не желал привлекать внимания общества празднованием свадьбы Эмилии с графом Морано. Но через несколько дней это препятствие было устранено, преступник уехал, и тогда Монтони объявил, что свадьба состоится на другой день утром.

На уверения Эмилии, что этого никогда не будет, он отвечал язвительной усмешкой.

— Теперь я ухожу на весь вечер, — прибавил он, — а вы, пожалуйста, не забывайте, что завтра утром ваша свадьба с графом Морано!..

Эмилия давно уже знала, что ее испытания должны завершиться каким-нибудь кризисом; поэтому ее не особенно взволновало это заявление. Она старалась поддерживать себя мыслью, что брак не может считаться действительным, если она не согласится произнести перед священником установленные слова венчального обряда. Однако, по мере того как приближался момент испытания, ее измученная душа все более и более содрогалась. Она не была даже уверена в том, что ее упорное сопротивление перед алтарем послужит к ее спасению; она знала, что Монтони не постесняется даже нарушить закон, если это понадобится для достижения его цели.

Пока она терзалась этими размышлениями, ей доложили, что Морано желает видеться с ней; едва успела она отослать слугу с отказом, как уже раскаялась в этом. Вернувшись к своему первоначальному плану, она решилась попробовать еще раз, нельзя ли чего-нибудь достигнуть просьбами и увещаниями, раз не подействовал суровый отказ; она позвала назад слугу и, сказав ему, что она согласна, приготовилась сойти вниз к графу.

Достоинство и наружное спокойствие, с каким она встретила его, и печальная покорность, смягчавшая строгость ее черт, нимало не склонили его отказаться от нее — напротив, ее кроткий вид еще более распалял страсть, и без того уже отуманившую его рассудок. Он слушал все, что она говорила, с нежностью и желанием угодить ей; словом, старался всячески оплести ее, пуская в ход вкрадчивость, свойственную его характеру. Убедившись наконец, что ничем нельзя расшевелить в нем чувства справедливости, Эмилия торжественно повторила, что отвергает его предложение, и закончила уверением, что ее решимость ему ничем не удастся сломить. Из чувства гордости она удерживалась от слез в его присутствии, но когда он ушел, слезы неудержимо хлынули из ее глаз. В своем отчаянии и тоске она часто призывала имя своего покойного отца и вспоминала о Валанкуре.

К ужину она не вышла и просидела одна в своей комнате, то отдаваясь своему горю и страху, то снова пробуя крепиться, чтобы с мужественным спокойствием встретить испытания завтрашнего утра, когда ей придется бороться с ухищрениями Морано и гневом Монтони.

Было уже довольно поздно, когда явилась к ней г-жа Монтони с подарками, присланными для Эмилии женихом. Весь день она нарочно избегала встречаться с племянницей; может быть, сердце ее немного смягчилось и она боялась увидеть горе Эмилии; а может быть, в ней наконец заговорила совесть и упрекнула ее в бессердечии по отношению к сироте, дочери ее брата, счастье которой было вверено ей умирающим отцом.

Эмилия не хотела даже взглянуть на подарки и сделала последнее, почти безнадежное усилие вызвать сострадание у г-жи Монтони; но та если и чувствовала какую-нибудь жалость и угрызения совести, однако тщательно это скрывала. Она начала упрекать племянницу в безрассудной печали, тогда как, напротив, ей следовало бы радоваться. «Я уверена, — говорила она, — что будь я не замужем и предложи мне граф руку и сердце, я была бы польщена его предложением, а уж вы-то тем более, милая моя, девушка без средств, должны считать себя счастливой и выказать ему благодарность за его снисходительность. Дивлюсь я, право, глядя, как скромно он держит себя перед вами, несмотря на ваши гримасы, дивлюсь его терпению; на его месте я не могла бы удержаться, чтобы не щелкнуть вас и посбить с вас спеси. Уж я-то не стала бы льстить и угождать вам: от этой лести вы и зазнаетесь. Я так прямо и говорю графу: мне противно видеть, как он лебезит перед вами, а вы-то и верите его комплиментам!».

— Уверяю вас, что мне самой еще противнее слушать эти сладости, — сказала Эмилия.

— Ну, это одно ломанье, — возразила тетка. — Я знаю, что его лесть восхищает вас и кружит вам голову; вы воображаете, будто весь мир у ваших ног! Но вы сильно ошибаетесь; могу вас уверить, милая моя, немного вам попадется в жизни таких поклонников, как граф, — всякий другой на его месте давно уже бросил бы вас.

— Ах, в таком случае, отчего граф не похож на этих других! — проговорила Эмилия с глубоким вздохом.

— Счастье для вас, что он не похож, — заметила г-жа Монтони, — и все это я теперь говорю, желая вам добра. Я стараюсь убедить вас, что вам повезло и что вы должны ухватиться за счастье обеими руками. Мне безразлично, по вкусу вам этот брак или нет, потому что он все равно состоится. Но я желаю вам добра, и вы сами будете виноваты, если не сумеете распорядиться со своим счастьем. Позвольте спросить вас серьезно, спокойно, на какую такую партию вы можете рассчитывать, если даже графа вам недостаточно!

— У меня и нет никакого честолюбия, — отвечала Эмилия, — единственное мое желание оставаться в теперешнем моем положении.

— Ах, это вздор! Я вижу, вы все еще думаете о месье Валанкуре! Пожалуйста, бросьте все эти бредни про влюбленность, бросьте свою глупую гордость и будьте, как все люди. Ведь это не поможет, все равно завтра состоится ваша свадьба с графом — даже против вашей воли. Граф не позволит над собой шутить.

Эмилия даже не пыталась возражать на эти странные речи; она чувствовала, что это было бы унизительно и бесполезно. Г-жа Монтони положила подарки графа на стол перед Эмилией и затем, сказав ей, чтобы она была готова рано утром, удалилась. Эмилия опять осталась наедине со своими грустными думами. Некоторое время она сидела в глубокой задумчивости, словно не сознавая, где она находится. Наконец, она подняла голову и обвела глазами комнату. Тишина и мрак поразили ее. Она уставилась на дверь, в которую только что вышла ее тетка, и старалась уловить хоть какой-нибудь звук, который облегчил бы ее безотрадное уныние. Но было уже поздно, весь дом спал, кроме одного слуги, дожидавшегося прихода Монтони. Под влиянием нервного возбуждения Эмилия невольно поддалась каким-то фантастическим страхам; ей было жутко заглянуть в темные углы обширной комнаты; она боялась, сама не зная чего. Это состояние духа длилось так долго, что она готова была позвать Аннету, теткину горничную, но страх не позволял ей встать со стула и перейти через комнату.

Наконец, мрачные мысли стали понемногу рассеиваться, Эмилия легла в постель, не для того, чтобы заснуть, — это едва ли было возможно, — но чтобы по крайней мере успокоить свои расходившиеся нервы и собраться с силами к предстоящим испытаниям.

ГЛАВА XVIII

О, сила темная! я с трепетным, смиренным духом

Молю тебя: побудь со мной, когда читаю я виденья старины глубокой…

Ода к страху Коллинза

Только что успела Эмилия забыться в тревожном полусне, как послышались быстрые постукивания в дверь; она вскочила в ужасе: мгновенно ей представилось, что это пришли Монтони с графом Морано, но, прислушавшись к голосу за дверью и узнав, что это горничная Аннета, Эмилия рискнула отворить.

— Что это значит, зачем ты пришла так рано? — обратилась она к горничной, дрожа всем телом.

— Милая барышня! На вас лица нет, такая вы бледная! — промолвила в ответ Аннета. — А у нас там внизу такой кавардак, что беда! прислуга бегает как угорелая, суета, переполох, а в чем дело — никто не знает.