Тайны ушедшего века. Границы. Споры. Обиды

Шито белыми нитками, особенно на фоне другого документа, в котором изложены результаты деятельности этих 54 бандгруппировок. Получается, что 359 их участников за восемь месяцев 1943 года совершили «3 террористических акта, 2 обстрела опергрупп, 8 налетов на колхозы, 6 ограблений и массу мелких проявлений».

Но самое любопытное – причины преступности. Их честно излагает все тот же Руденко в своем докладе начальству: «Рост бандитизма надо отнести за счет таких причин, как недостаточное проведение партийно-массовой и разъяснительной работы среди населения, особенно в высокогорных районах, где много аулов и селений расположены далеко от райцентров, отсутствие агентуры, отсутствие работы с легализованными бандгруппами… допускаемые перегибы в проведении чекистско-войсковых операций, выражающиеся в массовых арестах и убийствах лиц, ранее не состоявших на оперативном учете и не имеющих компрометирующего материала. Так, с января по июнь 1943 г. было убито 213 чел., из них на оперативном учете состояли только 22 человека…»

То есть за полгода было убито почти 200 ни в чем не повинных мужчин? Лишь за то, что они чеченцы? Вместо наказания истинно виновных, которых хватает у каждого народа, без суда и следствия отстреливали сотни мужчин, не очень-то беспокоясь о содеянном.

И за это требовали государственных наград! 7 марта 1944 года Берия обращается с письмом к Сталину, где в хвастливых тонах повествует о героизме своих подручных, которые с риском для жизни «ликвидировали банды, созданные и вооруженные немецко-фашистскими оккупантами при отступлении с Северного Кавказа, провели изъятие антисоветского элемента и нелегально хранившегося у населения оружия». К письму был приложен проект Указа Презизиума Верховного Совета СССР о награждении наиболее отличившихся участников операции по выселению чеченцев и ингушей.

Такой указ был подписан. Не обошли орденом и самого Берию.

Современные чеченские историки утверждают: подлинной целью переселения народов в соответствии с условиями военного времени был раскол сплоченных этнических общностей, раздробление чечено-ингушского этноса на многочисленные осколки с последующей ассимиляцией. Мол, за тринадцать лет пребывания в Казахстане и Киргизии во многом были утрачены навыки горного земледелия, понесла невосполнимую утрату культура, родившиеся в изгнании дети не имели возможности видеть свои памятники зодчества, учиться в школе на родном языке.

Из личных впечатлений Д. Г. Завгаева:

– Мне было четыре года, когда нас погрузили в большие военные машины и повезли к ближайшей железнодорожной станции, откуда в товарном вагоне двинулись в неизвестность. В большом селе Беноюрт остался наш дом, огород, домашний скот. Матери разрешили взять с собой только несколько узлов с самым необходимым.

В детской памяти запечатлелась железная печь в центре вагона, вокруг которой грелись люди, и длинная монотонная езда. Ехали почти месяц. В пути немало людей умирало, их тела снимали на остановках и укладывали возле рельсов прямо на снегу. Я не знал значения слова «умер» и удивлялся, почему хороших бабушек и дедушек оставляли на морозе и дальше ехали без них.

По прибытии в Караганду – конечный пункт затянувшегося «путешествия» – вся наша семья, включая мать, отца, сестру, а также родственников, слегли. Болезнь не затронула почему-то только одного меня. Так и жил в вагоне около месяца, поддерживаемый сердобольными земляками.

Вскоре родители поправились и мы отбыли к месту нашего нового жительства. Это было подсобное хозяйство. Отец устроился на работу. Выкопал землянку, в которой мы и поселились. Рядом жили такие же «спецпоселенцы» – поволжские немцы, терские казаки, понтийские греки. На всю округу, кроме нас, было только две чеченские семьи. Потом я узнал, что разрозненное расселение проводилось специально.

В местах высылки были созданы комендатуры, куда взрослым «спецпоселенцам» надлежало регулярно являться для отметки. Для того, чтобы посетить ближайшего родственника, живущего в соседнем селении, требовалось письменное разрешение комендатуры. За нарушение полагалось наказание, вплоть до лишения свободы. И уж совсем беда, если не санкционированная отлучка к родственнику квалифицировалась как побег. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года «Об уголовной ответственности за побег из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Великой Отечественной войны» могли бы дать 20 лет каторжных работ.

И только в 1954 году, через год после смерти Сталина и расстрела Берии, в Москве было принято решение о некотором послаблении в отношении «спецпоселенцев»: мне тогда было 14 лет, и я хорошо помню, как нам объявили, что дети «спецпоселенцев», не достигшие 16 лет, снимаются с учета в комендатуре. То есть отныне они свободные птахи. Правда, сильного облегчения это послабление не принесло, поскольку я и мои сверстники продолжали жить с родителями, которым по-прежнему надо было навещать комендатуру для унизительных отметок…

А теперь из середины пятидесятых годов переместимся в конец восьмидесятых. Все чаще высказывалось недоумение по поводу того, что подлинной реабилитации чеченского и ингушского народов так и не произошло. В печати, на митингах все смелее звучали голоса: почему никто на государственном уровне не дал оценки беззаконию, не признал, что чеченцы и ингуши были невиновными жертвами преступного произвола, не говоря уже о публичном провозглашении необходимости ликвидации тяжелых последствий трагических событий 1944 года.

Действительно, тень тягчайших обвинений преследовала чеченский и ингушский народ все десятилетия, несмотря на разрешение возвратиться в родные места. Хотя вслух об этом не говорили, но недоверие существовало. Были негласные ограничения в выдвижении на руководящие посты: первый чеченец стал главой республики только в 1989 году, в назначении на командные должности в Вооруженных Силах – по просьбе того же Завгаева впервые было принято решение о присвоении генеральских званий шестерым военнослужащим-чеченцам, включая и Джохара Дудаева. И самое главное, на что делала упор молодая элита из числа научной и творческой интеллигенции, – с обоих народов на официальном уровне не было снято обвинение в измене.

Чем глубже новое руководство республики вникало в суть вопроса, тем сильнее утверждалось во мнении, что необходим законодательный акт, который бы восстановил историческую справедливость. Бесспорно, этот документ должен приниматься в Москве. Стало быть, ей надо напомнить историю вопроса, поскольку со времен хрущевской «милости» прошли десятилетия, люди, занимавшиеся по его указанию чеченским вопросом, давно ушли на пенсию, а многие, как говорится, в мир иной, в Кремле сменилось несколько генсеков, многое забылось, и раны, нанесенной когда-то, вроде бы и не было.

Но она не только была, но и кровоточила! Тем более что соль на нее регулярно подсыпали неформалы, рожденные горбачевской политикой гласности и перестройки. Руководство республики, следуя элементарной логике, не должно было отдавать эту острую проблему в руки набиравшей силу оппозиции. Уступи оно инициативу неформалам, и можно считать, по остальным позициям вчистую проиграло бы им.

Официальным властям ничего не оставалось делать, кроме как самим браться за эту тему. Началось чуть ли не соревнование: кто громче выскажется. На начальной стадии преимущество было на стороне обкома. Пользуясь несравненно большими, чем у неформалов, возможностями, партийное руководство подготовило материалы, подтверждавшие, что чеченский и ингушский народы не реабилитированы ни политически, ни юридически.