Тайны военной агентуры

СІС одержала немало побед на поле сыскной деятельности благодаря своим операциям по «сбору макулатуры». Этот термин охватывал все: от поисков в японских пещерах важных бумаг до захвата документов в штаб-квартире немецко-итальянской комиссии по перемирию с Францией в Северной Африке, произведенном агентами СІС среди разлетающегося стекла и обломков кирпичей от рвущихся снарядов обстреливающих город американцев и французов. В результате этой операции открылась ценная информация о методах работы немецкой разведки, местах нахождения базовых складов, которые очень пригодились нашей армии, а также стали известны списки французов, сотрудничавших с немцами.

Поблизости от Орана контрразведчики задержали одного совершенно изнуренного, страшного, как труп, немца,

У которого имелись карты всех минных полей, установленных французами-вишистами в Северной Африке. Эта находка сохранила столько американских жизней и так ускорила наше продвижение, что после этого агентам CIC было поручено постоянно сопровождать под огнем наступающие части. В Сицилии контрразведчики захватили карту, на которой были нанесены места расположения всех итальянских частей на Сицилии и в Италии.

На Тихом океане содействие армейской службе контрразведки в «сборе макулатуры» оказывалось прежде всего флотом. Высадившись на удерживаемых противником островах вместе с войсками, имевшими задачу нанесения удара с последующим отходом, агент CIC Барни Страхан добыл документы, открывающие, что их защищает сравнительно небольшая группировка японцев. Просмотрев эти бумаги, генерал Макартур приказал: «Закрепиться!» — и острова были захвачены относительно легко.

Крайне нелегким делом, возложенным на службу контрразведки, было обучение американцев соблюдению секретности. Неженатые офицеры, поверявшие военные секреты хорошеньким партнершам по танцам, создали такую проблему, что CIC, начиная кого-то подозревать, подсылала хорошенькую военнослужащую из Женского корпуса или медсестру, и если офицер начинал болтать, его переводили на менее ответственную должность. Армейская контрразведка также помогала почтовым цензорам, обнаруживая и вымарывая те часто встречающиеся места в письмах, где солдаты без злого умысла пытались сообщить своим женам и подружкам, где они находятся.

Эмблема, которую носили эти неприметные, но столь значительные по результатам своей деятельности парни из армейской службы контрразведки, очень уместно включала золотого сфинкса — символ молчания.

Индро МОНТАНЕЛЛИ (в переработке Эрвина Лесспера) КУМИР САН-ВИТТОРЕ

Моя история началась в марте 1944 года, в тот день, когда его превосходительство генерал делла Ровере, близкий друг маршала Бадольо и технический советник британского генерала Александера, был привезен в тюрьму Сан-Витторе и посажен в камеру напротив моей.

Итальянское подполье в это время пыталось воспрепятствовать движению немецких резервов на фронт на юге, и генерал, как мне сообщили, был захвачен немцами в одной из северных провинций после того, как он высадился на берег с подводной лодки союзников, чтобы принять там командование партизанскими операциями. Аристократическая манера держаться генерала производила такое впечатление, что даже Франц, жестокий тюремный надзиратель, вытягивался перед ним в струнку.

Из всех управляемых немцами «заведений по добыванию признаний» в Италии Сан-Витторе было наихудшим. Сюда доставлялись бойцы итальянского подполья, которые выдержали первичный «рутинный» допрос, и здесь уже за них брался комиссар гестапо Мюллер со своими эсэсовцами, которые при помощи изощренных пыток обычно выбивали нужную информацию даже из самых крепких подпольщиков.

С момента моего ареста прошло шесть месяцев. Меня допрашивали не один раз, и я уже был совершенно измучен и подавлен и прикидывал, сколько еще смогу продержаться. Как-то однажды, к моему изумлению, Серазо, один из охранников-итальянцев, открыл мою камеру и сказал, что генерал делла Ровере хочет меня видеть.

Камера генерала была незаперта, как обычно. Кроме того, в ней стояла койка, тогда как все мы спали на голых досках. Безукоризненно одетый и причесанный, с моноклем в правом глазу, генерал учтиво приветствовал меня:

— Капитан Монтанелли? Я еще до своей высадки знал, что вы здесь. Правительство его величества остро интересовалось вашей судьбой. Мы не сомневаемся, что даже под наведенными на вас винтовками расстрельной команды вы останетесь верны вашему долгу — долгу офицера. Прошу вас, станьте вольно.

Только тут я осознал, что стою в положении «смирно» — каблуки вместе, большие пальцы рук по швам брюк.

— Все мы, офицеры, ведем мимолетную жизнь, не так ли? — заметил генерал.— Становясь офицером, ты идешь в женихи к богине смерти.

Он замолчал, протирая белым носовым платком свой монокль, а мне подумалось, что фамилии часто отражают личности их владельцев. Делла Ровере означает «из дуба», а стоявший передо мной человек был, безусловно, крепкого телосложения.

— Мне уже вынесли приговор,— продолжал он.— А вам?

— Еще нет, ваше превосходительство,— ответил я почти извиняющимся тоном.

— Вынесут,— сказал генерал.— Немцы безжалостны, когда видят, что могут добиться признания, но они и по достоинству относятся к тем, кто отказывается сознаваться. Вы не заговорили — прекрасно! Это означает, что вы будете расстреляны в грудь, а не убиты в спину. Я настоятельно прошу вас продолжать сохранять молчание. Но если вас подвергнут пыткам — я не сомневаюсь в силе вашего духа, но у физической стойкости существует предел — я советую вам назвать только одно имя: мое. Скажите им, что все, что делали, вы делали по моим приказам... Между прочим, какие против вас выдвигаются обвинения?

Ничего не утаивая, я рассказал ему все. Его превосходительство слушал меня как отец-исповедник, не прерывая, и время от времени одобрительно кивал.

— Ваше дело такое же ясное, как мое,— заключил он, когда я закончил говорить.— Мы оба были арестованы при выполнении приказов, и наш последний долг — погибнуть с честью. Нам будет легко умереть достойно.

Когда Серазо запирал за мной дверь моей камеры, я попросил его прислать мне на следующий день брадобрея. А вечером, прежде чем растянуться на своих дощатых нарах, я аккуратно сложил по стрелкам брюки и повесил их на оконную решетку.

В течение нескольких следующих дней я видел многих заключенных, приходивших в камеру генерала, и, когда они выходили, они уже не выглядели подавленными. Шум и беспорядок в нашем изолированном секторе уменьшились. Номер 215, который прежде то и дело сотрясал воздух, взывая к своей жене и детям, теперь сидел тихо и проявил твердость, когда его вызвали на допрос. Серазо сказал мне, что после беседы с генералом почти все просили привести цирюльника и принести расческу и мыло. Ежедневно стали бриться и тюремные надзиратели. Явившийся с инспекцией Мюллер даже был вынужден с неохотой отметить общее повышение дисциплины и чувства собственного достоинства у заключенных.

Но самой существенной переменой было то, что в «заведении» перестали звучать признания. Люди стали упорно молчать. Делла Ровере со своим огромным запасом мужества придал им силы для стойкости. Исходя из собственного опыта нахождения в заключении, он давал им разнообразные ценные советы. «В числе самых опасных часов,— предупреждал генерал,— время сразу после полудня, простое желание отвлечься может вынудить вас к признанию», или «не смотрите на стены, время от времени закрывайте глаза, тогда они перестанут давить на вас». Он также делал замечания по внешнему виду, говоря: «Опрятность укрепляет дух». Генерал знал, что соблюдение им в поведении воинских формальностей повышает у заключенных чувство гордости, вместе с этим он не переставал напоминать им об их долге перед Италией.