Тайны Второй мировой

А что же Жуков, может быть, он был тогда иного мнения, чем будущий Верховный Главнокомандующий, о боеспособности и боеготовности Красной армии? К сожалению, это не так. Достаточно обратиться к выступлению Георгия Константиновича на совещании высшего комсостава в декабре 41-го. Там он заявил: «…Чем знаменательна война в Финляндии? Она знаменательна тем, что командование фронта на Карельском перешейке впервые в современной военной истории показало искусство прорыва полосы мощных укреплений, применив для прорыва такой первоклассной укрепленной полосы могущественную современную технику, какую дает нам страна, дает нам социалистическая промышленность. Наступательные действия частей Красной армии в первый период характерны совершенно неудовлетворительной подготовкой наступательной операции, и, как следствие, операции в первый период были сорваны. Условия ведения войны с белофиннами… были очень тяжелыми, особенно по характеру местности, по бездорожью, по глубоким снегам и сильным морозам. И эти условия в соединении с известными промахами и неудовлетворительными действиями на других направлениях привели к нежелательным последствиям»^{131}.

Жуков относил неудачи в «зимней войне» только к первому периоду боевых действий и склонен был объяснить их погодными условиями и характером местности даже в большей мере, чем плохой подготовкой советских войск. Заключительное же наступление на линию Маннергейма Георгий Константинович оценивал чуть ли не как шедевр военного искусства, как доказательство, что Красная армия готова к современной войне.

Разве стал бы Жуков готовить план нападения на Германию, если бы не был уверен, что Красная армия ни в чем не уступает вермахту? Ведь в случае неудачи отвечать пришлось бы головой. Разве стал бы подписывать в первый день войны, 22 июня, директиву о контрнаступлении трем советским фронтам с задачей уже к исходу 24-го числа овладеть Люблином? Если бы Георгий Константинович был твердо убежден, что Красная армия к войне не готова, то должен был прямо заявить об этом не только наркому Тимошенко, но и самому Сталину. Он должен был предупредить их, что готовить наступление против Германии летом 41-го слишком опасно, что надо придерживаться оборонительного образа действий, отвести войска от границы, занять рубежи на некотором удалении от нее, чтобы части не понесли потерь от артиллерийского огня с неприятельской территории. И подать в отставку, если бы его предложения не были приняты. Но в мае — июне 41-го Георгий Константинович ничего подобного не делал. Наоборот, когда Москву покидали дипломаты стран, оккупированных Германией, с которыми советское правительство прервало дипломатические отношения, Жуков, по свидетельству Г. Гафенку, прощаясь с югославским военным атташе полковником Поповичем, загадочно заметил, что Югославия вскоре поймет подлинные чувства СССР по отношению к ней^{132}. Здесь был скрытый намек на то, что после начала советско-германской войны югославское эмигрантское правительство в Лондоне опять станет союзником Москвы.

В действительности оптимальным вариантом действий для более слабой по сравнению с вермахтом Красной армией была бы оборона, а не наступление. Еще в 20-е годы Л.Д. Троцкий прозорливо предупреждал, что в начальный период войны Красной армии придется не наступать, а обороняться, и даже отступать в глубь страны, чтобы выиграть время для мобилизации всех сил и средств. Только потом, «имея за собой пространство и численность, мы спокойно и уверенно намечаем тот рубеж, где обеспеченная нашей упругой обороной мобилизация подготовит достаточный кулак для нашего перехода в наступление»^{133}.

Однако после смещения Льва Давидовича со всех постов и его высылки из СССР оборону стали рассматривать как сугубо второстепенный вид боевых действий. И Сталин, и Жуков думали о молниеносной войне, о достижении скорой победы, тогда как гораздо лучше было бы с самого начала ориентироваться на ведение длительной войны на истощение в союзе с Англией и Америкой, без чьей военно-экономической помощи такую войну Советский Союз выдержать не мог.

Красная армия была более приспособлена для ведения относительно более простых видов боевых действий, вроде позиционной обороны на заранее подготовленных позициях. И танки советской стороне лучше было бы использовать для непосредственной поддержки пехоты небольшими группами, а не в составе крупных механизированных соединений. И больше полагаться на конную тягу, поскольку на наших дорогах автомашины и тягачи часто застревали и быстро выходили из строя. Вот и немцы вскоре после вторжения в Россию вынуждены были в большей мере, чем они рассчитывали, использовать лошадей для перевозки техники и грузов. Немецкий генерал Б. Мюллер-Гиллебранд, написавший историю сухопутной армии Германии, утверждал: «В середине ноября 1941 года возникла необходимость экономного расходования автотранспорта, например, путем замены автомашин лошадьми, поскольку из общего числа 500 тысяч колесных автомашин, находившихся в составе сухопутных сил на Востоке, до конца года вышло из строя 106 тысяч»^{134}. Не так уж не правы были Буденный и Кулик, ратовавшие за сохранение значительной части артиллерии на конной тяге до тех пор, пока не появятся в нужном количестве подходящие автомобили и тягачи, не будут построены пригодные для них дороги. Окончательно проблема была решена только с появлением в России американских «студебеккеров», которые до начала войны никто поставлять советскому правительству, естественно, не собирался.

Красная армия, по сравнению с вермахтом или армиями США и Англии, была армией прошедшей эпохи, эпохи Первой мировой войны. Тот уровень насыщения техникой, которого требовала Вторая мировая война, вступал в неразрешимое противоречие как с реальным образовательным уровнем большинства красноармейцев и командиров, так и с психологией основной массы советских граждан. Коммунистический режим, в отличие от нацистского, в гораздо большей мере успел нивелировать человеческую личность, отбить у подданных стремление к самостоятельности и проявлению инициативы, привив взамен приверженность к шаблону. Ведь к началу советско-германской войны большевики были у власти в России уже 24 года, а нацисты в Германии — только 8 лет, втрое меньше. Да и германские традиции эмансипации личности от власти государства были старше и прочнее российских. Капитан вермахта Вильфрид Штрик-Штрикфельдт, служивший офицером связи и переводчиком при командующем прогерманской Русской Освободительной Армией бывшем советском генерале Андрее Андреевиче Власове, свидетельствует: «И нацистский режим стремился к тоталитарной, всеобъемлющей власти, но она еще не достигла дьявольского совершенства сталинизма. В Третьем рейхе все же сохранялись какие-то основы старой государственной и общественной структуры; еще не были задушены полностью частная инициатива и частная собственность; еще было возможно работать и жить, не завися от государства. Немцы еще могли высказывать свое мнение, если оно и не сходилось с официальной догмой, могли даже, до известной степени, действовать так, как считали лучшим. Хотя партийное давление и увеличивалось все более ощутимо… но эта форма несвободы в Германии оценивалась большинством бывших советских граждан мерками сталинского режима насилия и потому воспринималась все же как свобода. И в этом была большая разница между нами»^{135}.

Он же в специальной записке для верховного командования сухопутной армии под названием «Русский человек» отмечал: «Испытание интеллигентности среди русских военнопленных показало очень интересную картину. Как и у большинства народов, так и у них эта картина приблизительно одинаковая, т.е. 50 процентов — среднего уровня, 25 процентов — ниже среднего и 25 процентов — выше среднего^{136}.

Хотя средний и ниже среднего уровня оказались значительно ниже германского уровня, зато 25 процентов ВЫСШЕГО УРОВНЯ ОБНАРУЖИЛИ ВЫДАЮЩИЕСЯ ЗНАНИЯ И ОДАРЁННОСТЬ, ПРЕВОСХОДЯЩИЕ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ УРОВЕНЬ».

Жуков, как и многие советские генералы, включая предателя Власова, по своим интеллектуальным способностям, несомненно, принадлежал к «верхним 25 процентам». Однако командовать-то ему приходилось главным образом «нижними 75 процентами», значительно уступавшими немцам и по интеллекту, и по образованию. К этому надо добавить и жесткое ограничение инициативы даже высших начальников в сталинской административно-командной системе. Во время оперативно-стратегических игр 41-го года Жуков был куда свободнее в принятии решений, чем в реальной практике Великой Отечественной войны, где на любые принципиальные передвижения войск приходилось получать санкцию Верховного Главнокомандующего. Учтем и явный недостаток у Георгия Константиновича как общего, так и военного образования. Все это сильно ограничивало возможности Жукова как полководца по сравнению с противостоявшими ему германскими генералами.

Если бы принципы современной стратегии в Красной армии применялись с учетом наличного человеческого материала, это наверняка уменьшило бы чудовищные советские потери и, возможно, приблизило окончание войны. Например, танковые армии и корпуса, как правило, теряли очень много техники, и таких потерь они не имели бы, если бы действовали более мелкими частями и подразделениями. Точно так же массированные атаки пехоты без должного взаимодействия родов войск, эффективной разведки и артиллерийской подготовки приводили к колоссальным людским потерям, нередко превосходившим немецкие в десятки раз. Однако и Сталин, и Жуков, в отличие от Троцкого, были привержены стратегии сокрушения и надеялись повторить впечатляющие успехи, достигнутые Гитлером в Польше, во Франции и на Балканах.

Чтобы прикрыть начавшуюся после 10 июня переброску последнего эшелона вермахта к советским границам, германское руководство осуществило хитроумную комбинацию. 13 июня 1941 года в официозной «Фелькише Беобахтер» появилась статья рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса «Крит — как пример», с прямым намеком на то, что опыт парашютного десанта на Крите очень скоро пригодится вермахту при высадке на Британские острова. В ночь с 12-го на 13-е число номер газеты был конфискован военной цензурой, но с таким расчетом, чтобы в Берлине часть тиража успела разойтись и достичь иностранных посольств. 14 июня Геббельс с удовлетворением констатировал в своем дневнике, что английские и мировые газеты и радиостанции приходят к выводу, что германское развертывание против России — это «чистый блеф, с помощью которого мы рассчитываем замаскировать подготовку к вторжению в Великобританию». Как реакцию на этот инцидент рейхсминистр пропаганды рассматривал и известное заявление ТАСС, переданное по радио поздно вечером 13 июня. Геббельс с удовлетворением отметил: «Русские, кажется, еще ни о чем не подозревают»^{137}.

О том, как готовилось заявление ТАСС, рассказал в своих мемуарах Буденный. Вечером 13 июня его вызвали к Сталину в Кремль. Там уже находились Тимошенко, Молотов и Калинин. Характерно, что Жукова не было. Видно, Сталин считал излишним его присутствие при решении политических вопросов. Иосиф Виссарионович будто бы сказал собравшимся примерно следующее: «Меры, какие мы принимаем, чтобы предотвратить военный конфликт с Германией, не дают нужных результатов. Война неотвратимо приближается. Трагическая развязка вот-вот наступит. Людоед Гитлер не отказывается от своих планов завоевания мирового господства. Наоборот, с упорством маньяка готовится осуществить их. Каким образом? — Сталин несколько секунд молча смотрел на карту. — Сосредоточение переправочных средств в Ла-Манше, войск и техники на побережье — это не больше, чем демонстрация, рассчитанная на простаков. Вторгаться на острова — наиболее глупый шаг. Неизбежны большие потери, а что получит Гитлер, если, допустим, даже завоюет Англию? Завязнет там, а за спиной — могучая Красная армия. На другом материке — союзник Англии — США с их могучим военно-морским флотом, авиацией и спешно создаваемыми сухопутными силами в несколько миллионов человек. Гораздо выгоднее начать с колоний, слабо защищенных или совершенно не защищенных, захватить Африку, — Сталин обвел материк трубкой, — стратегические острова Средиземного моря. Ввести войска в Иран, пройти в Индию, высадить десанты в Австралии, в Индонезии. Лишившись колоний, Англия задохнется без хлеба и сырья. Могучий флот Америки без заморских баз станет игрушкой для детей, а моряки — пригодными лишь для парадов. Но Англия и США в трудную минуту могут обратиться за помощью к Советскому Союзу. Антигитлеровская коалиция станет неодолимой помехой фашистской Германии в ее стремлении к мировому господству. Начинать поход по колониям нельзя, проводить дальние экспедиции нельзя, не разгромив Красную армию. — Сталин сделал паузу, отошел от карты и неторопливо начал снова набивать свою трубку: — Товарищ Молотов рекомендует предпринять еще один дипломатический шаг. Я думаю, мы согласимся с этим. Сделаем небольшое заявление в печати. Цель его, во-первых, дать понять Гитлеру, что нам известны его планы. Во-вторых, предупредить мировую общественность, что Гитлер собирается развязать войну, которая охватит все материки и континенты земного шара и в огне которой погибнут миллионы людей, прольются реки крови. В-третьих, вызвать Гитлера на откровенность.

— Он может промолчать, — заметил Тимошенко.

— Но тогда само молчание послужит красноречивым ответом, — сказал Калинин.

Сталин подал знак Молотову: «Пожалуйста, зачитайте»…

14 июня сообщение ТАСС было опубликовано в печати. Ответа на него не последовало. Хорошо помню, как Сталин озабоченно сказал: «Да, войны с Гитлером, кажется, нам не избежать»^{138}.

Создается впечатление, что Семен Михайлович довольно точно передает рассуждения Сталина, хотя и немного корректирует их с учетом последующих событий. Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович не верил в реальность германского вторжения на Британские острова в ближайшее время. В конце концов, проигрыш люфтваффе битвы за Британию был достаточно очевидным фактом. К тому же Сталин мог быть знаком с запиской полковника Разведуправления Генштаба Василия Новобранца, в которой доказывалось, что для высадки в Англии Германия не располагает ни достаточным тоннажем транспортных судов, ни необходимыми силами авиации. Однако генсек был по-прежнему убежден, что, не покончив с Британской империей, Гитлер не рискнет начать войну на два фронта, напав на Советский Союз. Тот же Буденный приводит сталинские слова, сказанные накануне заключения советско-германского пакта о ненападении: «Войне Германии с нами будет предшествовать оккупация немцами всей Западной Европы»^{139}. И вообще, в изложении Семена Михайловича Сталин ни разу не говорит прямо, что Гитлер собирается напасть на СССР. Статью Геббельса советский вождь рассматривал как попытку отвлечь внимание от истинной цели немцев — переноса центра тяжести военных усилий в район Средиземноморья, вынудив английское командование сосредоточить усилия на защите метрополии. Гитлер, никак не ответив на заявление ТАСС, стремился создать у Сталина впечатление, будто хочет убедить англичан в реальности своих намерений завоевать Россию, тогда как в действительности в самое ближайшее время вторгнется на Британские острова. Иосиф Виссарионович, в свою очередь, молчание фюрера расценил как продолжение несколько иной игры: убедить англичан, что вермахт в ближайшее время вторгнется в СССР, тогда как в действительности германские войска готовились атаковать британские владения на Средиземном море, а затем предпринять поход в Иран, Ирак и Индию. Не исключено, что Сталин серьезно относился к слухам, распускаемым среди немецких солдат, перебрасываемых к советским границам, будто им предстоит совместный с русскими поход в Индию. Он мог ожидать, что после Заявления ТАСС Гитлер возобновит предложение, сделанное Молотову в Берлине в ноябре 40-го, о совместном разделе Британской империи и об отнесении Ирана к советской сфере интересов.