Тайные общества Черной Африки
Шрифт:
Великий дух Гауа
В настоящее время религия бушменов подверглась сильному влиянию христианства даже у тех племен, которые живут кочующими общинами в Калахари. Так, И. Бьерре сообщает, что бушмены кунг верят в «великого духа Гауа, с которым знахарь-колдун вступает в общение во время транса... В начале мира Гауа создал одного мужчину и одну женщину — это были первые бушмены и вообще первые люди на земле. Гауа дал этим людям душу, затем сделал тело ребенка и тоже вложил в него душу. И так он поступает с каждым рождающимся ребенком. Гауа может и взять душу обратно, тогда человек умирает и душа возвращается на небо... Гауа управляет всем миром, это он посылает дождь». Наряду с этим, явно заимствованным из Библии, рассказом сообщается, что «первые бушмены могли превращаться в животных», — это все, что осталось от древнего тотемического мифа. Ценны сообщения Бьерре о ритуальных обрядах, о том, что сохранились пляски в лунные ночи с обращенными к ночному светилу заклинаниями-просьбами о даровании дождя. Во время пляски колдун впадает в транс, делается как бы бездыханным, и только посредством массажа и встряхиваний его приводят в нормальное состояние. Особенно интересен рассказ колдуна о его пребывании во время транса на небе, у «великого духа», с целью выпросить дождь. И экстатический ритуал, и фантазия о путешествии на небо чрезвычайно близки к камланию сибирских шаманов и свидетельствуют о развитии анимистических представлений и обрядов.
Родовой строй бушменов, не достигнув значительного развития, начал разрушаться вследствие вторжения колонизаторов. Существовавший у бушменов ранее тотемизм деформировался, остались лишь его пережитки. Исчезла основная черта этой религиозной формы — связь общественной группы, рода с породой животных или группой природных предметов. Однако сверхъестественные образы бушменской религии в своем развитии ушли недалеко от тотемических образов — мифических предков полулюдей-полуживотных или небесных светил и природных явлений.
Представления бушменов о сверхъестественных существах имеют чувственный характер, духи и души наделяются в воображении верующих материальной формой. Здесь еще нет разграничения между душами и духами. Вследствие отсутствия в обществе бушменов социального расслоения сверхъестественные образы олицетворяют лишь силы природы; между ними нет какой-либо иерархии, т.е. разделения на высших и низших. Культ носит магический характер.
Дамара — это племя, которые еще называют бергдама, населявшее окрестности горы Брандберг в Юго-Западной Африке, — одна из многих неразгаданных тайн Намибии.
Кто они? Остатки жившего здесь в давние времена народа или рабы, привезенные с севера Африки? Мы как-то поехали в резервацию бергдама, километрах в тридцати к северу от Брандберга, набрать воды в колодце. Резервация находится у реки Уга, в которой с прошлого дождливого сезона еще осталось немного стоячей воды. В резервации в жалких хижинах из травы посреди пыльной равнины живет человек тридцать. Бергдама держат несколько коз и засевают кукурузой небольшие участки на берегах реки. Мы видели этих довольно апатичных людей. Они сидели в тени возле хижин, дополняя картину всеобщего упадка. Дети бегали голышом, на взрослых были лохмотья.
Бергдама называют себя «черными людьми». Цвет их кожи и в самом деле темнее, чем у остальных африканских племен. Бергдама испытывают почти религиозный страх перед водой, а у некоторых из групп вообще запрещается мыться, поскольку вода якобы опасна и приносит несчастье.
Даже члены одной и той уже группы бергдама очень отличаются друг от друга: одни высоки и худы, другие низкорослы и полны, у каждого свой, не похожий на другие овал лица. Поэтому их едва ли можно назвать чистой расой. Если говорить о какой-то общей для большинства бергдама отличительной особенности, то это, пожалуй, крупные черты лица и низкий лоб.
Откуда происходят бергдама, неизвестно. Они забыли свой родной язык и разговаривают на одном из диалектов языка готтентотов, очевидно, навязанном им, поскольку они долгое время были рабами готтентотов и работали на них. Правда, у бергдама есть «заимствованные» слова, схожие со словами языка суданских негров. Поскольку последние также обладают очень темной кожей, было высказано предположение, что готтентоты привезли с собой бергдама в Юго-Западную Африку с севера и что за сотни лет они смешались со многими другими африканскими расами. По другой версии, бергдама — это потомки южноафриканского народа, веками бывшего в порабощении у готтентотов и гереро. Те бергдама, которые не хотели терять независимость, были вынуждены жить как бушмены, и поселялись в самых отдаленных районах, в горах, где существовали за счет охоты и собирательства.
Сто лет назад благодаря усилиям миссионеров бергдама было отведено несколько резерваций, в которых они могли жить спокойно. Резервации скоро стали слишком тесными, бергдама расселились по всей Юго-Западной Африке, став пастухами и батраками. Они зарекомендовали себя хорошими и надежными работниками, по все же долгие годы рабства не прошли бесследно. Те немногие бергдама, которые остались в резервациях и в горах, живут в примитивных хижинах из сучьев и травы. Редко в одном месте скапливается больше десятка таких хижин, напоминающих издали растрепанные копны сена. Бергдама готовят пищу на кострах у хижин. Часто в селении бывает еще общий костер, где постоянно поддерживается священный огонь. Возле этого костра разрешается сидеть только взрослым мужчинам.
В мире верований бергдама священный огонь играет большую роль. Если он осквернен присутствием женщин или детей, то племя постигнет несчастье. Новый священный огонь должны зажигать старейшины племени, выполняя при этом необходимые обряды, которые обеспечивают удачу на охоте.
У бергдама нет вождей, нет сколь-нибудь соблюдаемых законов племени, может быть, потому, что они никогда не пользовались свободой достаточно долго, чтобы создать свою социальную систему. Суровость условий их жизни не оставляла им времени на размышления о правах человека или моральной справедливости. Однако у тех бергдама, которые живут в самых отдаленных уголках, сохранилось поклонение Камабе.
Это бог, от которого зависит вся жизнь бергдама, так как он распоряжается солнцем и дождем. От Камабы зависит, будет охота удачной или нет. Камаб — хозяин жизни и смерти. Лекаря племени приглашают к заболевшему бергдама как человека, который представляет бога Камаба. Если лекарь решает, что Камаб хочет взять жизнь больного, то беднягу оставляют на произвол судьбы, не оказывая ему никакой помощи. Та же участь ждет стариков и слабых, которые не в состоянии добывать себе пищу. Все они принадлежат Камабе. Мертвых хоронят как можно скорее, потому что, как и многие другие народы, стоящие на низкой ступени развития, бергдама боятся мести мертвецов. Они даже гроб всегда заваливают тяжелыми камнями. Правда, умершие могут получить место у вечного священного огня Камабы на небе, где они, вообще говоря, будут жить почти так же, как на земле. Но живые боятся, что мертвецы наверху соскучатся по своим родственникам и напустят на них болезнь, чтобы они умерли и тоже оказались в небесной обители.
Эту опасность стремится отвести лекарь, и он каждый раз решает, заболел ли человек по воле Камабы или по желанию своих умерших родственников. Человеческое мясо — любимая пища богов, поэтому Камаба призывает людей в страну умерших, а в древних могилах лежат одни скелеты: кости обглодали обитатели небес.
Бергдама одеваются в шкуры. Мужчины иногда носят в ушах стальные или медные серьги, свое единственное украшение, а женщины увешаны самыми разнообразными «драгоценностями»; наибольшей популярностью у них пользуются ожерелья из скорлупы страусовых яиц, но многие носят кожаные браслеты — признак достатка. После каждой особенно удачной охоты муж дарит жене браслет из кожи убитого животного.
При встрече с бергдама в первую очередь бросается в глаза ослепительная белизна их зубов. Это одно из немногих местных племён, которые очень внимательно следят за зубами. Для того чтобы зубы были белые, бергдама постоянно жуют небольшие комочки кожи. У них есть даже зубные щетки, вырезанные из дерева. Но бергдама едят грубую пищу, и зубы у них быстро изнашиваются. Сточившиеся зубы у стариков иногда вырывают очень жестоким способом. «Зубной врач» садится перед пациентом с заостренной палочкой в одной руке и с камнем в другой. Он вдавливает палочку в десну под зуб, сильно ударяет по ней камнем — и зуб выбит.
Похожие на татуировку шрамы на телах бергдама — следы «медицинской помощи», оказываемой лекарями, — это вторая черта внешности бергдама, которая бросается в глаза. Когда к заболевшему приглашают врачевателя, в его честь готовят щедрое угощение. В первую очередь лекарю предстоит решить, не Камаб ли наслал болезнь. Угощение как раз и рассчитано на то, чтобы задобрить «медика». Но если, несмотря на угощение, он все-таки приходит к выводу, что болезнь послана богом, все покидают больного, и он умирает в одиночестве.
Глава миссии в Окахандже доктор X. Вебер, рассказавший мне об этом, говорил, что он сам был свидетелем таких трагедий. Бергдама настолько привыкли к этой традиции, что воспринимают ее как нечто само собой разумеющееся и, когда, состарившись, уже не могут заботиться о себе, покоряются уготованной им участи.
Если же лекарь сочтет, что виновники болезни — умершие родственники пациента, начинается лечение. Массируя тело больного, лекарь сгоняет болезнь в какую-либо часть организма, а потом выжигает ее раскаленной головней. Так на теле бергдама появляются шрамы. Иногда лекарь высасывает и выплевывает заразу в скорлупу страусового яйца на тлеющие угли. Болезнь гибнет. Такой обряд встречается у многих первобытных племен.
Бергдама, как и бушмены, быстро приспосабливаются к природным условиям: если нельзя добыть мяса, они питаются корнями растений, ягодами, жареными насекомыми, медом диких пчел. В дождливый сезон, когда охотиться невозможно, они едят термитов, которых в это время очень много. Бергдама разводят огонь, и когда на него слетаются термиты, их ловят и складывают в кожаные мешочки. Потом из сухих термитов варят суп. По ночам бергдама без большого труда ловят кузнечиков, малоподвижных из-за холода. Поджаренные кузнечики очень питательны и вкусны.
Большая роль магии в бергдамских обрядах наряду с имеющимся австралоидным типом лица и оставшимися от каменного века образом жизни и методами охоты заставляют ученых полагать, что бергдама — древний, самобытный народ. Бергдамские юноши и девушки проходят через церемонию посвящения. Для девушек этот обряд начинается с развитием грудных желез. Им запрещают есть пищу, которую едят замужние женщины. Чтобы создать у девушек «иммунитет», им делают своего рода «прививку»: кусочки запретной пищи растираются в порошок, которым заполняются надрезы под грудями. Девушка может есть запрещенную пищу только после того, как заживут ранки. Первая менструация служит поводом для праздничного пира, для которого закалывают козу. Девушку обвешивают украшениями, и старшие женщины учат ее обязанностям жены и матери. Ей советуют избегать родственников мужского пола и проводить время только в обществе взрослых женщин племени, так как теперь она считается созревшей для брака.
Посвящение юношей производится в три этапа с годовыми перерывами между ними. Как только набирается достаточно большая группа подростков, они вместе отправляются на охоту. Тем временем в селении режут и потрошат козу Ее вычищенные кишки и мочевой пузырь надувают, а потом разрезают на кусочки, которые по возвращении юношей вкладывают им в волосы. Молодые охотники не едят ничего. Все добытое ими в первый день съедают взрослые. На второй день они снова охотятся, но на этот раз им разрешают есть вместе со всеми. Лишь после двойного повторения этого обряда юноши считаются взрослыми и могут сидеть с мужчинами вокруг священного огня.
Свадебных церемоний у бергдама нет, по при рождении ребенка выполняются некоторые ритуалы. Как правило, ребенок получает имя в тот момент, когда рассекается пуповина. Отец поджаривает кусок мяса, а стекающий с него жир втирает в свое тело. Затем чешуйки жирной грязи аккуратно собираются в небольшой кожанный мешочек, который в дальнейшем служит ребенку амулетом. Прикрепляя этот кожаный мешочек к шее ребенка, отец плюет ему на грудь, растирает плевок и несколько раз повторяет его имя. Рождение двойни нежелательно, считается противоестественным, и одного близнеца, как и у бушменов, хоронят заживо.
Большинство бергдама поглощает цивилизация или ассимилируют другие народы. Недалеко время, когда этому пароду придет конец, потому что для бергдамской женщины считается особой честью родить ребенка от мужчины другого народа. Этот загадочный народ, появившийся из неведомой страны, местонахождение которой неизвестно до сих пор, скоро исчезнет, не оставив после себя никаких следов.
Готтентоты: магия и обряды из прошлого
В религии готтентотов — соседей бушменов и горных дамара было много черт, общих с их религией. Почитание богомола, очевидно, было общим для готтентотов и бушменов. Путешественники XVII века и колонисты-буры назвали это насекомое «готтентотским богом» потому, что им пришлось раньше всего наблюдать почитание его у готтентотов. Но к XIX веку сохранилось только представление, что появление кузнечика в краале — счастливое предзнаменование.
Иногда кузнечик-богомол назывался Гауа. Но большей частью это наименование готтентоты, как и бушмены, связывали со злым началом, угрожавшим людям, будь то ураган или кошмар. Готтентоты олицетворяли его в единичном образе злого духа.
В отношении к умершим преобладала боязнь их возвращения. Когда кто-либо умирал, последний вздох, который таил в себе опасность, старались не выпускать на воздух, а «поймать»: для этого голову умирающего окутывали кожаным плащом — кароссом. Еще теплый труп сгибали, голову просовывали между ног, весь труп закатывали и завязывали в каросс. Выносили покойника из хижины не через дверь, а через специально проделанное отверстие. Погребение совершалось в степи. В вырытой могиле труп обкладывали камнями, зарывали, сверху набрасывали груду камней. Опасность смерти, воплощавшаяся
в трупе, обозначалась словом «нау».Из боязни действия этого нау на близких покойника, которых также считали опасными, налагалось табу на некоторый срок.
К могилам покойников не возвращались, и места погребения родичей забывались. Но почитались в качестве могил предков холмики, сложенные из камней, которые были разбросаны по всей стране готтентотов, особенно в узких горных проходах, на перекрестках путей и дорог. Как показали раскопки, только под немногими из них находились погребения. Тем не менее эти холмики почитались всеми. Каждый проходящий присоединял к груде новый камень, ветку или прикреплял обрывок кожи от плаща. В случаях болезни и бедствий готтентоты шли к ближайшему холмику за помощью. Представление о происхождении этих холмов из камней у готтентотов было двойственным: их считали то погребениями умерших родичей, то могилой общего предка всех готтентотов, имя которого называется в разных источниках по-разному: Тсуи Гоаб, Хейтси Эйбиб, Хейсиб.
Существовало много мифов об общем предке. Он будто бы родился от девушки, зачавшей его от сока травы. Сразу выросши, он вступил в кровосмесительный брак со своей матерью и породил всех готтентотов. Он был могущественным вождем, имел много скота, был удачлив на войне, был мудр и предсказывал будущее. Он умирал и возрождался к жизни много раз.
Его считали распорядителем всех благ: дождя, растительности, дичи, к нему обращались с просьбами о благополучии.
В культе Тсуи Гоаб умилостивительный элемент перемежался с более старыми примитивными пластами религии готтентотов, например с магией погоды, занимавшей большое место в жизни этого народа. Ежегодно перед началом дождливого сезона совершался обряд вызывания дождя. Все племя собиралось около крааля вождя, на берегу речки или вырытой для этого канавы. Члены каждого крааля приводили с собой но стельной телке или овце, а также приносили большое количество молока. Резали скотину, причем очень тщательно вынимали мочевые пузыри, которые откладывали до конца церемонии. Мясо жарили на кострах и съедали. После этого шли к костру, разложенному на самом берегу. Старейшины брали мочевые пузыри скотины и выливали из них жидкость так, чтобы она протекала через костер в речку или канаву. Одновременно в огонь лили молоко и бросали жир с освежеванных туш. Потоки жидкости устремлялись в речку, над костром поднимались огромные клубы густого дыма и пара. Все племя собиралось в общий хоровод; мужчины и женщины плясали и пели, обращаясь к Тсуи Гоабу с просьбой послать обильные дожди, сделать почву плодородной и траву зеленой: «Отец наших отцов, пусть клубятся тучи, пусть здравствуют наши стада, пусть нам хорошо живется. Я очень слаб от голода и жажды, дай мне поесть злаков и плодов. Разве ты не отец наш, отец наших отцов, Тсуи Гоаб!»
Это заключительное обращение даст основание некоторым исследователям рассматривать церемонию вызывания дождя как умилостивительную жертву божеству Тсуи Гоабу. Однако рассмотрение самого обряда показывает, что главное в этой церемонии — чрезвычайно типичный, можно сказать, классический прием подражательной магии: клубы тяжелого дыма и пара должны вызвать подобные им дождевые тучи, за потоками молока и мочи должны низринуться дождевые потоки.
В общеплеменном ритуале главную роль играли родовые старейшины. У готтентотов имелись и профессиональные колдуны, в обязанности которых входило защищать людей от злых чар враждебных колдунов и лечить причиненные последними недуги. Колдун считался связанным с покойником и поэтому как бы обладал иммунитетом против его злых козней. Защитная сила, якобы обеспечивающая благополучие колдуна, представлялась в материальной форме, как пот и скопляющаяся на коже грязь. Колдун никогда не мылся, и его тело было покрыто слоем грязи, которую он соскабливал по мере надобности; эта грязь составляла основной ингредиент всех изготовлявшихся им снадобий. Если община начинала подозревать чародея в злых кознях, об этом доносили вождю. Вождь приказывал искупать колдуна, и его карьера этим заканчивалась, он становился рядовым членом общины.
Колдуны занимались гаданием. Гадали на полосках кожи с бусами, по зажженному фитилю, по полету и крику птиц, по направлению ветра, по небесным знамениям. Странное поведение животных считалось предзнаменованием смерти кого-либо из общины.
В религии готтентотов наряду с примитивными чувственными представлениями о колдовской силе, состоявшей в поте и грязи, о способности к действию мертвого тела имелись и более развитые анимистические представления: произошло разграничение между душами и духами. Гаунаб — злокозненный дух. Души умерших выделены в особую категорию. Культ предков имел у готтентотов своеобразную форму: религиозная практика не следовала мифологическим представлениям. Почиталось множество «могил предков», расположенных повсеместно, в мифе же фигурировал один общий предок Тсуи Гоаб, представляющий как бы обобщенного духа предка рода и племени. Он олицетворялся в образе типичного главы готтентотского племени, состоявшего из патриархально-родовых общин. В этом образе отразилось расслоение патриархально-родовой общины, выделение племенных и родовых старейшин. В культе превалировала магия, но зарождался и умилостивительный ритуал, наслаивавшийся над пластом более архаических обрядов.
Записи в моем дневнике будят воспоминания о тихих лунных ночах, о песнях, которые разносятся по пустыне, о гипнотической силе удивительных танцев. Три ночи подряд бушмены исполняли танец полной луны. На сей раз они танцевали не по поводу успешной охоты или приятного ощущения полноты в желудке: их толкала необходимость поклоняться всемогущим силам, властвующим над жизнью бушменов. Фантастический свет луны вызывает в них сильную потребности обратиться к Великому духу. В пустыне, где безлунные ночи гнетут человека, луна на редкость сильно влияет на его ум. Физическая сила ее притяжения, заставляющая многие миллиарды тонн воды перекатываться по земной поверхности в приливах и отливах, трогает и чувствительную душу первобытного человека, который под ее неотразимым влиянием танцует и поет о своих мечтах. В эти ночи полной луны, когда пустыня купается в призрачном серебристом свете, а воздух подрагивает в такт монотонной песне и топоту ног, все почувствовали на себе чары луны. Ритмическая песня без слов звучала часами. Как бесконечно бегущие волны, она парализовала ум. Казалось, человек покинул свое бренное тело, и ему чудятся фантастические видения, чудится, что время прекратило свой бег. В песне слышались страстные желания и печаль, она проникала куда-то в подсознание и пробуждала все пережитое, но давно забытое. Песня доносилась издалека, будто из древних кочевий Африки. В этой уходящей в века дали явственно слышался вопль рожающей женщины, испуганно-осторожные шаги преследуемых людей, стоны умирающих, оставленных на верную смерть в горячей желтой траве, крики похищаемых и насилуемых девушек, неожиданный свист летящей ночью стрелы, причитания старух, чьи сыновья не вернулись с охоты или поля битвы...
... Внезапно все смолкло. Но вот песня и танец начались опять, и мне стоило больших усилий снова не впасть в похожее на транс состояние, в котором находились танцоры. Костер почти погас, но никто не обратил на это внимания. Танцевали несколько мужчин. Среди них были лекари. Женщины, сидевшие у кучки горячих углей, которые остались от костра, бесконечной песней аккомпанировали танцующим. Ноги танцоров уже не топали, а поднимались и опускались легко и быстро. Браслеты из высушенных семян у щиколоток непривычно стрекотали. Танцоры почти касались друг друга. Они двигались как один человек и медленно покачивались в такт меланхолической песне. Первым шел лоснящийся от пота лекарь Цонома. Он уже впадал в транс: его остекленевшие, полузакрытые глаза смотрели как-то странно.
Затем началось совсем необычное. Цонома и другой лекарь, Кейгей, завыли и зарычали по-звериному. Кейгей выхватил у одной женщины маленького ребенка, прижал его к груди и, упав на колени и вперив взгляд в луну, завыл. Цонома побежал, издавая пронзительные вопли. В свете луны было видно, как он бегает вокруг поселения. Вдруг, громко взвизгнув, он метнулся между сидящими на корточках женщинами, пробежал босыми ногами по тлеющим углям костра, схватил горсть их и высыпал себе на голову. На мгновение Цонома остановился и хотел взять еще горсть углей в рот, но подбежавшие мужчины оттащили его от костра и погасили загоревшиеся волосы. Он стонал, дрожал и, наконец, свалился без чувств.
Пест умолкла, и с полчаса мужчины старались привести Цоному в себя, растирая его тело и держа перед ним пылающие факелы. Он не дышал, взгляд его был неподвижен. Только мускулы живота подергивались в такт лихорадочному танцу. Наконец, Цонома вздохнул и застонал, а немного спустя поднялся, непонимающе огляделся вокруг и тихо пошел прочь. Никто не произнес ни слова. Вскоре все разошлись.
На следующий день Цонома занимался своими повседневными делами наравне с другими членами общины. То же самое повторялось еще две ночи подряд.
Я много раз пытался узнать через старейшину Натаму; как сам Цонома объясняет причину трансов и какие видения являются ему в это время. Цонома отвечал только, что поднимался к Великому духу и возвращался обратно очень усталым. Старый Кау называл Цоному великим лекарем и рассказывал, что он сам видел, как Цонома танцевал с живой черной мамбой, самой опасной из ядовитых змей.
Несколько месяцев спустя я беседовал на эту тему с ученым, исследовавшим состояние транса у лекарей таких племен. Он говорил, что лекарь прекрасно представляет себе, что делает. Ему хорошо известно, что он впадает в транс. Технически это, по-видимому, делается так: во время танца, когда каждый мускул и нерв настраивается на определенный ритм, лекарь делает все менее глубокие вдохи. Его легким недостает кислорода, лекарь покрывается потом и двигается как бы в полусне. Сердце у него колотится все сильнее, стремясь прогнать через легкие больше крови. Кровяное давление в мозгу повышается. Без назойливого ритма танца лекарю не удалось бы достичь этого, потому что, всецело подчиняясь ему, он выходит из-под контроля своей воли и сознания. Наконец, лекарь падает: недостаток кислорода вызывает сердечную спазму. Это опасная игра. Слушая пояснение, я еще раз мысленно пережил ту ночь в Калахари, когда потерявший сознание Цонома лежал на песке, подергиваясь в такт танца.
Вот что говорят бушмены: «И вот Великий дух слышит мольбы. Лекарь бежит во тьму за поселением и видит, что с неба свесилась тонкая веревка. Он взбирается по ней, а Великий дух спускается, встречает его на полпути и поднимает его в свое жилище на небе. Здесь лекарь молит:
— Великий дух, помоги нам! Наши дети умирают, мы голодаем, у нас нет воды.
Он долго так просит, и Великий дух говорит:
— Я пошлю вам дождь, чтобы у ваших детей опять была вода и пища.
Он провожает лекаря до середины пути, а как только тот доберется до земли и отпустит веревку; она улетает вверх, и на землю проливается дождь для людей».
Луна ассоциируется также со смертью. Смерть людей мифы объясняют так: «Когда луна уменьшается, она не умирает до конца, у нее остается спинной хребет. Она снова вырастает. Она возвращается к жизни. Когда-то так же было и с людьми. Они не совсем умирали, а возвращались к жизни, как луна. В том, что люди теперь умирают совсем, виноват заяц. Очень давно он был не заяц, а ребенок, мальчик, который плакал, потому что думал, что его мать умерла. Луна сказала мальчику, чтобы он не плакал, потому что мама не совсем умерла. Она вернется. Но мальчик не поверил луне и все оплакивал мать. Тогда луна рассердилась, Что мальчик ей не верит, ударила его по лицу и, разбив ему верхнюю губу, сказала, что он всегда будет зайцем с рассеченной губой. И сказала луна:
— Люди будут теперь умирать совсем, потому что один человек не поверил мне. Умерев, они уже больше не возвратятся к жизни.
Когда луна предчувствует смерть одного из нас, она становится тощей. И когда мы видим, что луна теряет свой живот, мы знаем, что кто-то из людей скоро умрет».
Южноафриканский писатель Артур Марковиц, изучавший язык, мифы и песни бушменов, утверждает, что, несмотря на примитивность их языка, в нем поразительно много глаголов и прилагательных и что бушмены выражают свои мысли поэтически. Многие сказки бушменов непривычны для нас, но часто очень знакомы, в особенности описания явлений природы. Вот, например, как бушмены представляют себе ветер, «невидимую птицу»:
Ветер был когда-то человеком, Который странствовал но земле. Сейчас он — птица, Летающая высоко. Он превратился в птицу, которая летает, Которая больно клюет нашу кожу, В птицу, которую мы чувствуем, в птицу, которую мы слышим, В птицу, увидеть которую мы не можем. Птица-ветер ищет еду, Птица-ветер охотится, А когда она съест добычу, Она опять летит домой. Когда она охотится, небо грохочет, Везде летает песок. Когда она спит, небо отдыхает, И мы тоже спим тогда.