Тайные учения Тибета (сборник)

— Вы слишком привержены доктринам ниен теус (буддисты стран Юга: Цейлона и проч.). Я провижу, что вы способны постигнуть «тайное учение».

— Но каким образом могла бы я попасть в Тибет и принять посвящение от учителя «Прямого пути», — возразила я, — иностранцев туда не пускают.

— Ну и что же, — спокойно заметил гомштен, — в Тибет ведет много путей. Не все ламы живут в Ю или Цзанге (центральные провинции со столицами Лхасой и Шигацзе). На моей родине можно встретить ученейших лам.

Мысль отправиться в Тибет через Китай никогда прежде не приходила мне в голову, и даже в тот день намек гомштена ничего не пробудил в моей душе. Мой час тогда еще не пробил.

Второй гомштен отличался очень необщительным нравом и сдержанностью, придававшими обычным обязательным и для него формулам вежливости оттенок высокомерия. По тем же причинам, что и его собрат (о последнем я только что рассказывала), его именовали Далинг-гомштен: Далинг — название местности, где он постоянно жил.

Далинг-гомштен всегда носил строгое монашеское одеяние, дополняя его кольцами из слоновой кости в ушах и пронизывающим его шиньон серебряным с бирюзовыми кольцами украшением дорджи.

Лама проводил каждое лето в уединении на вершине лесистой горы. Там для него была построена хижина.

Незадолго до его приезда ученики и окрестные селяне переносили в хижину припасы на три или четыре месяца. После этого гомштен категорически запрещал кому бы то ни было приближаться к своему жилищу. Я полагаю, ему не стоило большого труда оградить свое уединение. Местные жители не сомневались, что он совершает страшные обряды, завлекая в ловушку демонов, и принуждает злых созданий отказываться от недобрых намерений, угрожающих имуществу и безопасности его почитателей. Покровительство гомштена их успокаивало. Но, с одной стороны, они боялись, приближаясь к хижине, встретить вызываемых злых духов, а с другой — таинственность, всегда отличающая нрав и поведение отшельников-налджорпа, тоже побуждала их к осторожности.

Как ни мало был склонен этот лама отвечать на мои вопросы, он был обязан магарадже своим положением настоятеля маленького монастыря в Далинге, и выраженное князем желание вынуждало его немного изменить своей сдержанности.

В числе тем, затронутых мною в беседе с ним, был вопрос о дозволенной для буддистов пище.

— Подобает ли, — спрашивала я, — истолковывать софизмами категорическое запрещение убивать; дозволено ли буддисту наперекор заповедям есть мясо и рыбу?

Как и преобладающее большинство тибетцев, лама не был вегетарианцем. Он изложил мне ряд не лишенных оригинальности теорий. В дальнейшем мне приходилось слышать их в Тибете.

— Большинство людей, — сказал он мне, — едят только чтобы насытиться, не размышляя о совершаемом ими акте и его последствиях. Этим невеждам полезно воздерживаться от животной пищи. Другие же, напротив, знают, во что превращаются элементы веществ, попадающих в их организм, когда они съедают мясо какого-нибудь животного. Они понимают, что усвоение организмом материальных элементов влечет за собой усвоение других, соединенных с ними духовных элементов. Владеющий знаниями может на свой собственный страх и риск комбинировать подобные соединения, стремясь извлечь из них результаты, полезные для принесенного в жертву животного. Проблема заключается именно в знании, увеличат ли поглощаемые человеком животные элементы его животную сущность или же он сумеет превратить входящую в него животную субстанцию — возрождаемую в нем под видом его собственной деятельности — в умственную и духовную силу.

Тогда я спросила ламу, не выражают ли его слова эзотерический смысл ходящего среди тибетцев верования, будто ламы могут посылать в Обитель великого блаженства духов убитых на бойне животных.

— Не воображайте, — сказал мне он, — что я мог бы ответить вам несколькими словами. Это вопрос сложный. Так же как и мы, животные имеют несколько «сознаний», и — как это происходит и с нами — все эти сознания не идут после его смерти одним путем… Живое существо представляет собой смесь, а не единство… Но внимать этим истинам может только тот, кто предварительно получил посвящение от ученого наставника.

Подобным заявлением лама часто прерывал свои объяснения.

Однажды вечером, когда принц, лама и я беседовали в бунгало Кевзинга, разговор зашел об отшельниках-мистиках. С сосредоточенным, покорявшим слушателей восторгом гомштен говорил о своем учителе, о его мудрости, сверхъестественном могуществе. Дышавшие глубоким уважением слова ламы произвели большое впечатление на магараджу.

В то время его очень беспокоил вопрос интимного характера: предполагаемый брак с одной принцессой из Бирмы.

— Как жаль, — обратился он ко мне по-английски, — что невозможно посоветоваться с этим великим налджорпа. Без сомнения, он дал бы мне хороший совет… — Затем, обратившись к гомштену, повторил по-тибетски: «Жаль, что здесь нет вашего учителя, мне очень нужно было бы посоветоваться с таким великим мудрецом-провидцем». Махараджа не упомянул ни о характере дела, ни о причинах своей озабоченности. Гомштен спросил с обычной своей холодностью:

— Это серьезный вопрос?

— Чрезвычайно важный, — ответил князь.

— Может быть, вы получите нужный вам совет, — сказал лама.

Я подумала: он хочет послать письмо учителю с нарочным, — и уже собиралась заметить, что такое путешествие займет слишком много времени, но, взглянув на гомштена, остановилась в изумлении.

Лама закрыл глаза, быстро побледнел. Его тело напряглось. Я подумала, что ему дурно, и хотела подойти, но князь, тоже наблюдавший за гомштеном, удержал меня, прошептав:

— Сидите спокойно. Эти гомштены иногда внезапно погружаются в состояние транса. Нельзя мешать ему. От этого он может сильно заболеть и даже умереть.

Я осталась сидеть, глядя на гомштена. Он по-прежнему не двигался, его черты постепенно изменялись, лицо покрылось морщинами, приняло выражение, которого я прежде никогда у него не видела. Он открыл глаза, и принц вздрогнул от ужаса.

На нас глядел не лама из Далинга, но другой, совсем незнакомый человек. Он с трудом зашевелил губами и сказал голосом, совсем не похожим на голос гомштена:

— Не беспокойтесь. Этого вопроса вам никогда не придется решать.

Затем он опять медленно закрыл глаза, его черты стали изменяться и превратились в знакомые нам черты ламы из Далинга. Постепенно лама пришел в себя.

Он уклонился от ответов на наши вопросы и вышел молча, шатаясь, по-видимому разбитый усталостью.

— В его ответе нет никакого смысла, — решил князь. Можно ли это объяснить случайностью или чем-нибудь другим, но будущее показало, что смысл в словах гомштена все-таки был. Вопрос, так мучивший магараджу, имел отношение к его невесте и к его связи с одной молодой девушкой, от которой у него родился сын. Эту связь он не хотел разрывать из-за женитьбы. Действительно, ему не пришлось беспокоиться о своем отношении к этим двум женщинам: он умер до заключения предполагаемого брака.