Тайные войны спецслужб
Шрифт:
Буряце согласился с остальными заговорщиками, что все будет выглядеть естественно, и их действия не вызовут подозрений у консьержа, так как у знаменитых артистов масса поклонников, которые способны выражать свои симпатии самым экстравагантным образом…»
На следующее утро Андропов уведомил Леонида Ильича о «грозящей ему опасности» и заручился его поддержкой в реализации своих планов: под предлогом проведения оперативных мероприятий по защите чести Семьи и, как следствие, — престижа державы, Андропов получил карт-бланш на разработку связей Галины Леонидовны, первой в числе которых
Таким образом, генсек фактически жаловал грамотой, позволяющей бесконтрольно держать «под колпаком» самого министра внутренних дел!
Брежнев так и не понял, какую злую шутку сыграл с ним Андропов, получив из его рук исключительное право разрабатывать окружение Галины Леонидовны. Впрочем, Леонид Ильич в то время уже мало что понимал…
Последующие события развивались стремительнее, чем в крутом кинобоевике.
Поскольку бриллианты Бугримовой было практически невозможно сбыть внутри страны, генерал Карпов по согласованию с Председателем КГБ дал указание ввести особый таможенный контроль во всех международных аэропортах, и пограничных станциях Советского Союза. Успех не заставил себя ждать.
Через два дня в аэропорту Шереметьево был задержан гражданин, в полу пальто которого был зашит замшевый мешочек с тремя самыми крупными бриллиантами из коллекции Бугримовой.
Еще несколько дней спустя оказались за решеткой и другие члены банды профессиональных грабителей, специализировавшихся на, как они именовали свой промысел, «изъятии у населения бриллиантовых излишков».
Расследование дела об ограблении квартиры Ирины Бугримовой получило новый импульс, когда от подследственных были получены косвенные данные, что наводчиком, получившим за свои «труды» баснословные комиссионные, в обоих случаях был Борис Буряце.
В его квартире был проведен тщательный обыск, который не только усилил подозрения в причастности цыгана к данному делу, но и заставил вернуться к другим нераскрытым делам.
Буряце был вызван на допрос.
В норковой шубе и норковых сапогах, с болонкой в руках и дымящейся сигаретой в зубах Бриллиант вошел в кабинет следователя.
Но спесь слетела моментально, как только ему было объявлено, что он арестован и ближайшие десять дней как минимум ему придется провести в Лефортовской тюрьме.
Следователи любезно (им было известно о его близости с Галиной Брежневой) предложили ему уведомить своих родственников об аресте. Борис позвонил Галине, но та еще не успела прийти в себя после затянувшейся новогодней попойки и в растерянности бросила трубку…
Судом Буряце был приговорен к пяти годам лишения свободы с конфискацией принадлежавшего ему имущества, в том числе и подарка Брежневой — квартиры на улице Чехова.
Из тюрьмы «Борис Бриллиантович» уже больше никогда не попадет в объятия мадам, как, впрочем, и других своих любовниц — его просто прикончат в зоне.
Галина Леонидовна впадет в затяжную депрессию, которую будет усугублять неуемным приемом спиртного. Через некоторое время она перестанет себя контролировать и окончательно сопьется.
Вплоть до 1995 года она будет жить в своей огромной квартире на улице Алексея Толстого, которая превратится в ночлежку московских пьяниц и бомжей.
Последний ухажер Брежневой, сантехник из домоуправления, некто Илюша, по возрасту годившийся ей в сыновья, поселится в ее квартире, лелея
тайную надежду, что она по пьянке сболтнет, где запрятаны фамильные драгоценности.В 1995-м взбунтуются соседи по дому, которым отравляли жизнь пьяные дебоши лишившейся рассудка мадам. Они предъявят ультиматум ее дочери Виктории, и та поместит мать в психиатрическую клинику, где она скончается 30 июня 1998 года…
Вернувшись в свой рабочий кабинет после доклада Андропову о состоявшейся вербовке, Карпов отключил городские телефоны и попытался проанализировать складывающуюся ситуацию и заодно наметить конкретную область максимально эффективного применения возможностей Банзая.
Генерал опасался, что председатель, однажды получив от агента информацию, которую он может использовать в своих политических играх, потребует и впредь нацеливать японца на добывание компрометирующего материала об окружении Брежнева, и прежде всего о Светлане Щёлоковой и ее муже. Карпов же, будучи контрразведчиком, до мозга костей, душой и телом приросшим к Второму главку (контрразведка Союза) был убежден, что бриллиантовыми делами дочери Генсека должно заниматься Пятое (идеологическое) управление.
Он знал, что заставить Андропова отказаться от мысли использовать Банзая в интересах «политического сыска» можно, лишь сыграв на опережение. Надо было как можно быстрее получить от японца информацию, относящуюся к компетенции Второго, и только Второго главка.
«Конечно, — рассуждал Карпов, — представь Банзай сведения об устремлениях японских спецслужб, которые все более идут на поводу у ЦРУ и все чаще выполняют задания американцев, Андропову и в голову не придет направлять агента на добывание какого-то компромата на окружение Брежнева. Не станет же председатель использовать потенциал такого ценного агента не по профилю! Это ж все равно что долгожданное наследство растратить на подаяние нищим или гвозди забивать китайскими вазами… Стоп-стоп! У меня ведь что-то было по вазам… Ну, конечно же, — «Сётику»! Почему бы не начать работу с Банзаем именно с этой японской фирмы? Ведь он же как-никак советник посольства по экономическим вопросам!»
…«Сётику» привлекла внимание аналитиков Службы Карпова тем, что в течение полугода регулярно, раз в два месяца, на открытых железнодорожных платформах через весь Советский Союз доставляла в Гамбург… фаянсовые вазы.
Формально придраться было не к чему: сопроводительные документы были всегда в полном порядке, на платформах находились только опломбированные контейнеры с вазами и прочими фаянсовыми безделушками.
И все же в этой транспортировке было нечто, внушавшее подозрение.
«Ладно бы экспортировались вазы, представляющие художественную ценность, а то ведь — обыкновенные горшки! — который раз говорил себе Карпов, вновь и вновь мысленно возвращаясь к вопросу о перевозке изделий японских ремесленников. — Да и вообще, стоит ли овчинка выделки: зачем черепки, которым грош цена в базарный день, везти на продажу в Германию, страну, которая славится саксонским фарфором?!
Или мне пора на пенсию из-за моей маниакальной подозрительности, или кто-то дьявольски изощренный внаглую проворачивает какие-то незаконные операции, при этом немало потешаясь над недотепами из русской таможни и контрразведки! Нет-нет, здесь явно что-то не так!»