Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

Курносое лицо графа выразило крайнее недоумение:

— Но я еще не собираюсь никуда уезжать! Моя миссия, смею заверить вас, далека от полного завершения. К тому же меня любезно согласился нынче принять государь.

— Прошу прошения, ваше сиятельство, — подошел к Нарбонну Чернышев, вылезший из другой кареты, которая только что остановилась перед домом. — Его величество крайне извиняется перед вами за то, что обстоятельства вынудили его срочно готовиться к переезду в другое место.

— Да, весьма неожиданный отъезд, — подтвердил подошедший Нессельроде. — Однако вы всегда будете в нашей стране желанным гостем, когда только пожелаете нас еще раз осчастливить.

— В том числе меня, — прибавил Чернышев. — Разве я смею забыть Париж, который ваше сиятельство так любезно открыли мне и который до сих пор хранит обо мне, по вашему признанию, граф, одни лишь самые приятные воспоминания.

— О да, конечно! — произнес Нарбонн, но при этом лицо его продолжало сохранять выражение крайней сконфуженности и потерянности.

Диспозиция «А» и диспозиция «Б»

То, чего опасались и в то же время ждали, чего хотели любыми средствами избежать и к чему все-таки во всеоружии готовились — разразилось. Двадцать четвертого июня 1812 года великая армия Наполеона перешла Неман близ Ковно и вторглась в пределы Российской империи.

В Вильне сообщение о нападении поступило к императору Александру на балу, который давался в замке генерала графа Беннигсена, прямо под открытым небом, потому что построенная накануне ротонда рухнула за несколько дней до открытия танцев.

Впрочем, начало войны, как и накануне весть о крушении танцевального зала, Александр Павлович встретил, можно сказать, спокойно — иначе говоря, с самообладанием. По крайней мере, наружно.

— Слава Богу, не мы первыми подняли меч, — уловил кое-кто из окружающих его слова.

И далее будто бы следовали уже известные высказывания о том, что меч не будет вложен в ножны, доколе последний иноземец не покинет пределов России.

Но генералам, полковникам, капитанам и поручикам с прапорщиками и, конечно ж, в первую очередь каждому рядовому солдату следовало в первые же минуты вторжения действовать, и действовать к тому же не щадя своей жизни, как бывает, когда люди сходятся в сражениях. Именно от них, воинов, теперь зависело, когда можно будет тот самый меч, уставший от ратной сечи, вложить в ножны.

Как часто случается, все, казалось бы, десятки и сотни раз просчитанное, выверенное и вновь скрупулезно проверенное, проявилось вдруг такими неожиданными прорехами, неготовностью и недодуманностью, что над обширнейшею территориею России потянуло холодом неминуемой катастрофы.

Как так произошло, что две русские армии, расквартированные у самых границ, вдруг оказались отрезанными друг от друга, а третья — Дунайская — вовсе на отшибе в молдаванских степях?

Эта мысль больно пронзила Чернышева, когда он более месяца назад в свите государя прибыл в Вильну.

Но еще ранее, в Петербурге, только что воротившись из Парижа, он с величайшим недоумением, а затем и с болью почувствовал, что многое из того, на чем настаивал он в своих донесениях к государю, остается втуне.

Что, император не придал значения советам своего главного доверенного лица во Франции о том, что самый верный способ остановить грядущую агрессию — выдвинуть русские войска к берегам Вислы и разгромить передовые Наполеоновы силы до подхода главных его резервов?

В том-то и дело, что царь придал значение, одобрил и всецело поддержал сию мысль, поскольку и со стороны ведущих генералов, разрабатывавших планы ведения грядущей войны, вслед за Чернышевым высказывались такие же смелые предложения.

Вот что писал, к примеру, в феврале 1811 года генерал Беннигсен, в числе других подготовляя план действий против Наполеоновой Франции: «Не лучше ли самой России предупредить своих неприятелей наступательною войной… Наиболее полезно овладеть Варшавою (коей потеря поразила бы и обезоружила часть поляков, неблагорасположенных к России)… Итак, ясно видно, что Наполеон на первый случай не может иметь более как 90 тысяч французов в своем распоряжении на войну с русскими… Прибавим к сему, что, оставаясь в оборонительном положении, дадим мы полякам увеличить их войска, между тем как наступательными действиями, если не успеем мы истребить или рассеять польской армии, то по крайней мере уменьшим ее гораздо, обезоружа оную хотя бы частью… Ко всему этому, что изъяснил я, кажется мне, что власть Наполеона никогда менее не была опасна для России, как в сие время, в которое он ведет несчастную войну в Испании и озабочен охранением большого пространства берегов…»

А генерал Багратион, с присущей ему напористостью и непосредственностью, уже в Вильне, в мае месяце 1812 года, предлагал царю план удара силами двух западных армий на Варшаву и Данциг. «Неприятель, собранный на разных пунктах, — писал он, — есть сущая сволочь… Прикажи, помолясь Богу, наступать… Военная система, по-моему, та: кто рано встал и палку в руки взял, тот и капрал».

И рассудительный Михаил Богданович Барклай де Толли, военный министр и главнокомандующий Первой Западной армией, на голову которого с самого начала войны падут все проклятия по поводу русского отступления, так же еще до начала боевых действий настойчиво предлагал царю: «Отрезать, окружить и обезоружить войска неприятельские, в герцогстве Варшавском и в королевстве Прусском находящиеся…»

Это был его вариант «А!». В варианте «Б» — как же не иметь полководцу запасной ход? — он предусматривал: «Продлить войну по возможности и при отступлении нашем всегда оставлять за собою опустошенный край…»

Нет-нет, читатель, не спали наши генералы, видя перед собою надвигающуюся опасность, и не отбрасывал презрительно, а то и вовсе из страха перед собратом наш российский император донесения своего флигель-адъютанта и первого русского военного атташе, а также разработанные на основе его сообщений планы императорского генерального штаба.

Вот же документы: «высочайшие повеления», помеченные 27 и 29 октября 1811 года командующим пятью корпусами на западной границе — Багратиону, Дохтурову, Витгенштейну, Эссену и Багговуту — быть готовыми к походу на Вислу.

Мы еще вернемся к тому, почему в конце концов события начали развиваться по плану «Б» и почему вовремя не получил развития вариант «А». Ибо когда уже загромыхала война, не с руки искать потаенные причины. Действовать, не теряя ни одного часа, найти выход — вот что заботило каждого. И вот почему Чернышев сразу же с началом боевых действий упросил государя послать его по главным дорогам отступления, вплоть до Москвы, чтобы на месте определить, какие меры следует взять, дабы сорвать неприятельский порыв.

На стол императора легла четкая и ясная докладная записка, в которой полковник Чернышев писал:

«Опасно возлагать спасение государства только на обе наши армии. Уже при самом открытии похода они разрознены, оставлены на собственные их силы и не могут согласовывать движения взаимно одна с другою. Конечно, храбрость наших солдат ручается в самом мужественном сопротивлении и в подвигах блистательных. Но избранный неприятелем путь действий, движение главных сил его между нашими армиями, отчего он по произволу может обрушиться на любую из них, ставят Бонапарта в возможность не только воспрепятствовать долго соединению Барклая с Багратионом и принудить их к отступлению, но даже отнять у них средства заслонить внутренние губернии.