Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

Всего несколько дней назад там, в Париже, она слышала его голос, обращенный к ней, чувствовала тепло его руки, видела губы, которые когда-то целовали ее и шептали слова любви и верности. Когда это было впервые? Ах да, ровно пятнадцать лет назад. Пятнадцать лет, которые их разделили, как казалось ей, навсегда, но вот совсем недавно неожиданно свели вместе — ее, бывшую молоденькую провинциалку из Марселя, и его, всемогущего императора и величайшего в мире полководца.

Поначалу она, признаться не поверила, когда через герцога Ровиго получила приглашение в Тюильри на семейный обед. Даже Савари не сумел скрыть недоумения, передавая ей просьбу императора, — такого редко кто удостаивался из тех, кто не входил в императорскую семью.

Что надеть? Как сделать, чтобы он сразу узнал в ней свою Евгению, что когда-то, в неполных семнадцать лет, поклялась ему в преданной и вечной любви?

Воспоминания нахлынули так бурно, что она ясно припомнила тот январский день семьсот девяносто пятого года, когда они впервые увидели друг друга.

Господи, какой он был тогда неловкий, застенчивый и совершенно неуверенный в себе двадцатишестилетний офицер, только что получивший чин бригадного генерала!

Первым вошел в их дом его брат Жозеф. Знакомство оказалось случайным и по трагическому, можно сказать, поводу. Старший брат сестер Клари — Этьен попал в тюрьму по обвинению в связях с роялистами. Жозеф числился тогда военным комиссаром департамента, и он взялся вызволить из беды человека, очутившегося за решеткой скорее всего по навету.

Опасное было предприятие — вступиться за врага. Но в груди старшего Бонапарта билось благородное сердце. Этьен вышел на свободу, а Жозеф и старшая сестра Жюли вскоре обвенчались.

Двадцать первого апреля — разве можно такое забыть! — Наполеон сделал и ей, Дезире, предложение. Он как раз уезжал к новому месту службы в Париже и хотел заручиться верностью своей Евгении, как он, в отличие от всех остальных, стал называть ее вторым именем. Мама поджала губы:

— Довольно нам и одного Бонапарта! Что они, голоштанные, нацелились на семейство Клари? Имя отца с почтением произносят на всем юге Франции. А они кто, нищие корсиканцы?

Лишь Жюли и Жозеф стали на сторону влюбленных. Молодой генерал на первых порах оказался в Париже без должности и без единой близкой души. Стоптанные сапоги, волосы, висящие словно собачьи уши, потертая шинель. Одна отрада, когда в мансарде, которую снимал, вдыхал аромат ее писем: «О, мой друг, заботься о себе для твоей Евгении, которая не могла бы жить без тебя. Исполняй так же хорошо клятву, данную тобою мне, как я исполняю клятву, данную мною тебе».

Он, несчастный, покинутый всеми в огромном городе, чуть прикрывал глаза, и перед его взором вставала она — молоденькая, очень миленькая, с бровями, словно нарисованными углем, с чистым и доверчивым взглядом, вздернутым носиком, ртом с приподнятыми уголками губ, целомудренная, сдержанная и вместе с тем нежная.

Он решил написать рассказ, в котором изобразил ее и ее сестру, дав той имя Амалии.

«Взгляд Амалии, — писал Наполеон, — казалось, говорил: «Вы влюблены в меня, но вы — не единственный. У меня много поклонников. Верный способ понравиться мне — льстить мне и осыпать комплиментами». Евгения не так красива, как Амалия, она никогда не смотрит смело и открыто на мужчину, лишь улыбается, показывая красивые зубы. Если подаете ей руку, она подает свою робко, только на одно мгновение и снова ее отводит. У нее прелестная рука с нежной кожей и голубыми жилками. Если Амалия — как музыка, гармония которой всем нравится, то Евгения — песнь соловья, поэзия, которую могут постичь и полюбить лишь чувствительные люди».

Однажды заторопил брата: сообщи, почему вдруг перестала писать она, возлюбленная? «Надо или закончить дело браком, или обо всем забыть. С нетерпением жду ответа». А обе сестры в то время путешествовали по Италии и не могли знать, какие страсти бушуют в сердце того, кто тоскует в далеком Париже.

Вскоре и от него перестали приходить письма. Любовь оборвалась внезапно: опытная креолка, знающая, как покорять мужчин, положила глаз на провинциала, неуверенно чувствовавшего себя в столичных домах, куда его постепенно стали вводить приятели. И вскоре, как мы знаем, — женитьба на ней, Жозефине, так быстро, скорее играючи, завладевшей его сердцем.

«Вы — женаты! — в отчаянии написала Евгения Дезире ему тотчас. — Я не могу свыкнуться с этой мыслью, она убивает меня, я не в состоянии ее пережить. Я покажу вам, что более верна клятвам и, несмотря на то, что вы порвали соединявшие нас узы, никогда не дам слово другому, никогда не вступлю в брак… Желаю вам благополучия и счастья в вашей женитьбе. Я желаю, чтобы женщина, которую вы избрали, сделала вас таким же счастливым, каким предполагала сделать я и каким вы заслуживаете быть. Но, будучи счастливы, не забывайте Евгению и пожалейте о ее судьбе».

Только через четыре года, когда Наполеон находился с армией в Египте, она вышла замуж. Вернувшись, он подарил Дезире и Бернадоту отель на улице Анжу, за который сам уплатил четыреста тысяч франков. А когда у нее родился сын Оскар, Наполеон сам выбрал ему это имя и стал его крестным отцом.

Что говорил за столом в Тюильри он, кого она когда-то любила? Что-то приятное и любезное. Он уже дал Жану миллион франков, когда тот уезжал в Стокгольм. Он поддержит его при необходимости еще, если тот не забудет, что он француз по рождению. И что он, император Франции, не упустит случай, чтобы вернуть шведам их честь и достоинство, если их наследный принц станет себя умно вести. Говорил еще что-то об Англии, России и Финляндии, как она теперь вспоминала.

Что еще? Да, советовал, как ей, будущей королеве, надлежит себя держать, как заставить новую страну ее высоко чтить.

Конечно, она сделает все, чтобы ее подданные относились к ней с великим почтением и любовью. Но будет ли ей так же весело там, в Стокгольме, как здесь, в Париже?

— Впрочем, — произнесла она за обедом в Тюильри, — я все же намерена, ваше величество, никогда не забывать, что я — француженка.

Брови Наполеона вскинулись.

— Это похвально, — сказал он. — Я надеюсь, что Швеция всегда будет гордиться тем, что на ее троне — французы.

— Конечно, ваше величество, — подняла глаза наследная принцесса. — Однако я хотела сказать вам, что не намерена забывать свою родину и большую часть года все-таки проводить в Париже, в своем особняке на улице Анжу и на французских курортах.

— Ну да, — как-то быстро согласился император и, взглянув на промолчавшую почти весь обеденный час Марию Луизу, встал из-за стола. — Часто наезжая сюда, вы можете невольно скомпрометировать себя. Вы обязаны показывать и вашим подданным, и народам других стран, что вы — принцесса Швеции, а не жена губернатора, которого якобы я, император Франции, навязал чужой стране. Этого мне еще не хватало! — с раздражением закончил он, но Дезире будто не слышала его последних слов — так она была счастлива уже одним тем, что она снова была рядом с ним.

Теперь Дезире смотрела на Чернышева, и по ее глазам он догадывался, как дорого ей то, что осталось в ее душе от незабываемого вечера в Тюильри. Наконец, словно отвечая на свои мысли, она произнесла:

— Вот я и покинула Париж! Но как это символично — и здесь, на краю света, Франция идет за мною следом. Будто император отдал своим солдатам приказ сопровождать и охранять меня, будущую шведскую королеву и француженку по рождению, чтобы я никогда не забывала, кому обязана своим счастьем. А скажите, граф, много ли моих соотечественников при шведском королевском дворе?