Тайный орден

нерешительности, размышляя над тем, что ему следует сделать сейчас, потом решил

выйти на воздух. В дворцовом саду было прохладно, хотя и безветренно. Ночь

вступала в свои права, на ясном небе в окружении звезд висела половинка луны. От

пруда тянуло сыростью. Пахло еще не подсохшей весенней землей. Со стороны

86

графских покоев слышалась грустная песня местного слегка гнусавого трувера о

каком-то геройски погибшем рыцаре.

Кутаясь в свой зеленый плащ, Гуго просто брел по аллее, слушая довольно

заунывный мотив труверской песни. Молодой рыцарь думал о том, что надо было бы

начинать упражняться с булавой и заранее готовить лошадь, доспехи и оружие к

послезавтрашнему поединку, но, почему-то, ему ничего этого делать не хотелось.

Быть может, сегодня предпоследний вечер его жизни, а он потратит его на какую-то

суету! Тем более, что к поединку можно подготовиться и завтра, и даже послезавтра,

встав пораньше утром: турнир начнется не раньше, чем проснутся графы, а они,

особенно Стефан, любят поспать, тем более, после бурной праздничной ночи. Вряд ли

эти властители станут воздерживаться от обильных еды и питья, и ни Великий Пост,

ни Страстная Пятница им не указ. Рассуждая подобным образом, Гуго и не заметил,

как ноги сами вывели его к небольшой часовне, расположенной в дальнем углу

дворцового сада. Дверь была приоткрыта, внутри горели огоньки свеч, и де Пейн

вошел внутрь.

В тишине часовни, возле небольшого алтаря, перед роскошной, византийской

работы, иконой поклонения волхвов стоял аббат Мори. Гуго прошел к алтарю и встал

рядом с ним. Но священнослужитель не обратил на молодого человека ни малейшего

внимания. Глаза аббата были широко открыты, он смотрел на икону, но казалось, что

взгляд его, проходя насквозь, теряется где-то далеко. Так бывает, когда человек

смотрит через окно вдаль. Ладони аббата были сложены перед грудью в характерном

жесте молящегося, но он не произносил никаких слов, а, напротив, стоял тихо, как

безмолвное мраморное изваяние. И молодому рыцарю даже показалось на миг, что

священник не дышит.

—Ты удивлен, почему я молюсь, не произнося слов? Но не обязательны слова,

если молитва исходит от сердца. — Не меняя своей позы и, по-прежнему, глядя сквозь

икону, негромко произнес аббат, отвечая на мысль молодого рыцаря, так, словно бы

слышал ее.

—Здравствуйте, ваше высокопреосвященство. — Тихо поздоровался де Пейн.

—Здравствуй, Гуго. Перед Господом все равны, и потому, можешь не упоминать

титулы в Божьем доме, ибо они суета есть. — Произнес аббат, затем негромко

спросил:

—Что привело тебя, добрый юноша, в этот поздний час в храм Божий?

—Я гулял по саду и сам не заметил, как оказался здесь. — Честно ответил Гуго.

—Ничто просто так не происходит с людьми, сын мой, ибо, все, происходящее с

чадами Божьими наполнено высшим смыслом. Посему, будем считать, что

Провидение Господне прислало тебя сюда.

На какое-то время в часовне вновь стало совсем тихо. Ровно горели перед

иконами свечи на золотых подставках. Гуго обдумывал слова аббата, и не знал, что

сказать. Потом, наконец, решился и произнес:

—Я слышал, что вы занимаете при дворе графа пост капеллана. Верно ли это?

—Да, это так, юноша. Я ношу духовное звание аббата, но ты был на собрании и

слышал, что моя община разгромлена, а посему, ныне я настоятель этого маленького

храма и исповедник графа Шампанского.

—А можно и мне исповедоваться у вас? — Спросил молодой рыцарь.

—Конечно, сын мой. С радостью я выслушаю тебя. Можешь говорить прямо

здесь и сейчас, ибо кроме меня, тебя и Господа здесь никого нет, — сказал аббат

Мори.

—Я грешен, сильно грешен. Я убивал. И кровь многих людей на руках моих.

Скоро, возможно, мне предстоит принять смерть в судебном поединке. И я не хотел

бы покинуть этот мир не прощенным. Я раскаиваюсь в содеянном… — Начал Гуго, и

голос его дрожал.

—И скольких ты убил, сын мой? — Тихо спросил священник, по-прежнему не

глядя на собеседника и не меняя своей позы.

—Многих. Больше трех десятков. Я не могу даже вспомнить сейчас точное число

их. — Произнес рыцарь.

—И кем были они?

—Некоторые из них были сарацинами, некоторые маврами, а некоторые —

христианами.

—И почему ты убивал их?

—Потому что я бился с ними ни на жизнь, а насмерть на полях бранных.

—По своей ли воле ты сражался с ними, или по приказу властителей?

—Я состоял на службе властителей, но сражался, наверное, по своей воле. Честь

обязывает рыцаря не уклоняться от боя, а я рыцарь.

—Грех, совершенный по воле властителя, пусть и руками других, на властителя

ляжет.

—Но некоторых я убил не будучи на службе.

—И за что ты убил их?

—Они пытались убить меня, и я защищался.

—Защита жизни сама по себе грехом быть не может.

—Но в Священном Писании сказано: «ежели ударят тебя по одной щеке,

подставь другую»…

—Неверно трактуют слова Господа нашего Иисуса Христа.

—Как так?

—Многое искажено и в Писании, ибо люди грешные трактовали и переписывали

его по своему разумению. Говорил Христос сию фразу в кругу учеников Своих и речь

только об отношениях между учениками в ней шла, только об отношениях внутри

Общины Христовой, а не обо всех людях и, тем более, не о врагах.

—Почему же тогда я чувствую тяжесть на сердце? Разве это не грех тяготит мою

душу?

—Я не вижу зла в твоем сердце, но ты принял на себя темную тяжесть душ

павших, убивая врагов и не умея очиститься. Но я помогу тебе. Сейчас мы с тобой