Тайный советник вождя

В тот день, а вернее, вечером Иосиф Виссарионович вызвал к себе в кабинет Шапошникова, Власика, Поскребышева и меня.

Сидел за своим столом, устало уронив на колени руки. Долго молчал. Медленно, очень медленно достал из коробки папиросу, начал разминать ее восковыми, плохо гнувшимися пальцами. Папироса лопнула, он аккуратно положил ее в пепельницу, взял другую. И, не прикурив, произнес:

— Я простудился. Насморк и повышенная температура. В таком состоянии нельзя заниматься важными делами. В таком состоянии можно допустить ошибки, а любая ошибка в настоящий момент чревата особыми последствиями. О моей простуде не знает никто. Ни члены Политбюро, ни наркомы, ни военные товарищи. И не должны знать. Сталин находится на посту, это сейчас важно для всех. — Выдержал паузу, закуривая. — Борис Михайлович, в ближайшие дни прошу вас решать в Генштабе все вопросы, согласовывая со мной только самые важные, не терпящие отлагательства… Поскребышеву и Власику сделать соответствующие выводы, одному из вас постоянно быть вместе со мной. А Николаю Алексеевичу придется поехать к Жукову. В его штаб, — уточнил Сталин. — Там сейчас главное, и мы должны знать все…

Да, это был первый случай на моей памяти, когда Иосиф Виссарионович сам сослался на свое нездоровье и частично отстранил себя от работы. Осознал опасность своего состояния для дела. И вылечиться, поправиться хотел как можно скорее. Это и помогло ему избежать кризиса. Он чувствовал себя неважно примерно с неделю, то хуже, то лучше, но срыва не произошло. Он работал с бумагами, изучал сводки, общался с членами Политбюро, с другими необходимыми людьми, но недолго. Меньше курил, больше спал.

Дважды в сутки прогуливался на свежем воздухе. Очень хотел выздороветь и победил-таки свою хворь. А я почти все это время, переживая за Иосифа Виссарионовича, провел вдали от него. И вот Жуков, значит, чувствовал, что в Ставке не все ладно. Да и как не почувствовать, если даже по важным вопросам, которые обычно решал сам Сталин, теперь Поскребышев переключал Жукова на Шапошникова. Значит, Сталин не хочет или не может.

Понимая состояние Георгия Константиновича, я не мог взять в толк, зачем же, когда обстановка в корне изменилась, когда враг перешел в наступление на флангах фронта, — зачем же продолжать контрудар, к которому сам Жуков с самого начала относился без всякого энтузиазма?! Даже если войска Белова возьмут Высокое, продвинутся на десяток километров, что это даст, кроме потерь? К тому же Белов рискует быть отрезанным, окруженным.

Жуков видел меня в штабе фронта, но моего мнения, естественно, не спрашивал, у него своих советчиков было много, да и знал он, что выделять меня не следует. А я держался при начальнике штаба Василии Даниловиче Соколовском, и это было очень удобно. Жуков с Соколовским сработался, старался все важные дела решать, все переговоры вести в его присутствии, чтобы начальник штаба был в курсе всех дел, мог в любой момент заменить командующего. Ну и я был в курсе.

Имея прямой провод с Москвой, связался в ночь на 18 ноября с Шапошниковым, коротко изложил свое мнение по поводу группы войск Белова, высказав опасение за ее существование.

— Нас это тоже тревожит, но вмешиваться не будем, — ответил Борис Михайлович. — У Жукова свои доводы. Поймите, голубчик, немцы продвигаются севернее Белова, продвигаются южнее Белова, а у него, в центре, не только стоят, но даже пятятся.

— Не ловушка ли?

— Сомнительно.

— Беспокоюсь за жизнь Белова. Жуков кипит. Сказал, что утром поедет сам… Он способен на все.

— Он не имеет права выехать на фронт без разрешения Верховного. Тем более в прорыв, в пасть противника. А разрешения не будет.

— Вызовет Белова к себе.

— Не думаю. Погорячился Жуков, остынет. А Василия Даниловича я попрошу подготовить приказ о прекращении наступления, о передаче Беловым своей полосы пехоте… Во всяком случае, спасибо, что предупредили.

Разговор этот несколько успокоил меня, однако окончательно опасения рассеялись лишь на следующий день. Утром пришло сообщение о том, что Высокое взято ночным штурмом. После залпа гвардейских минометов в атаку пошли спешенные эскадроны 9-й Крымской кавалерийской дивизии полковника Н. С. Осликовского вместе с машинами 145-й танковой бригады. Зацепились за окраину населенного пункта, развили успех, к рассвету вышибли немцев и продвинулись дальше на запад. Потери большие, а впереди обнаружены новые узлы сопротивления. Павел Алексеевич Белов, болезненно переживавший оскорбление, ни к телефону, ни к телеграфу не подходил. Ответ был один: генерал на передовой, в войсках.

К концу дня от Белова в Перхушково прибыла легковая автомашина. В ней — немецкий капитан из штаба 12-го армейского корпуса, взятый ночью в плен, и большой пакет на имя В. Д. Соколовского. В пакете донесение Белова, а также захваченный у противника боевой приказ по войскам 12-го армейского корпуса и трофейная карта с нанесенным на ней расположением соединений и частей корпуса. Выражаясь современным языком, сведения эти оказались сенсационными. Из документов следовало (а пленный капитан-штабист подтвердил), что в полосе контрудара генерала Белова находились мощные силы, которые командующий 4-й полевой армией фельдмаршал фон Клюге скрытно сосредоточил для наступления на Москву. Белов натолкнулся на 17, 137 и 260-ю пехотные дивизии противника. Понятно, что их сопротивление не только не ослабевало, но и возрастало. И это еще не все. Контрудар оказался для немцев неожиданным, нарушил их планы, вызвал большое беспокойство. Не зная состав и количество наших наступающих войск и опасаясь глубокого прорыва, неприятель начал перегруппировывать с других участков в район нашего контрудара еще одну пехотную и две танковые дивизии — такую вот силищу!

Фельдмаршал фон Клюге вынужден был послать в Берлин, в генеральный штаб, объяснение, в котором говорилось:

"Командование 4-й армии докладывает, что оно вследствие больших успехов, достигнутых противником на ее правом фланге, было вынуждено ввести в бой резервы, сосредоточенные в тылу для намеченного на завтра наступления, и поэтому не в состоянии перейти в наступление в районе между р. Москва и р. Ока".

Сей документ отправлен был в то самое время, когда командующий Западным фронтом генерал армии Жуков распорядился наконец прекратить контрудар группы войск генерала Белова. Неохотно, но подписал приказ, подготовленный Соколовским и согласованный с Шапошниковым. От себя Жуков добавил в самом начале: "В связи с невыполнением задачи группой Белова и положением на флангах фронта…" Ругнул, значит, еще разок.

Темным пятном стали те события в многолетней дружбе Жукова и Белова, отразились потом на их общих делах. Трудно было Павлу Алексеевичу забыть полученные обиды, хотя Георгий Константинович публично, можно считать, извинился перед ним. В сорок пятом году в Берлине, в роскошном, с сияющими люстрами банкетном зале, на торжественном приеме в честь победителей-полководцев, поднимет Жуков бокал за командарма 61, произнесет тост, в котором будут и такие слова: "Вот Белов до сих пор обижается на меня за Серпухов, но его группа сорвала прорыв крупных сил немцев к Москве, а ведь это главное!"

12

Большое, как известно, видится на расстоянии. Я уделяю много внимания действиям Белова не только потому, что он сорвал очередную попытку противника отсечь от столицы южный бастион — Тулу, не только потому, что его контрудар был первым в серии контрударов по врагу под Москвой, которые переросли потом в наше контрнаступление, но главным образом потому, что хочу сломать некоторые устоявшиеся стереотипы, воздать должное тем, кто остался в тени. Не случайно, знать, говорят, что скромность — прямой и надежный путь к безвестности.

Возьми, читатель, карту Подмосковья. Впрочем, необязательно карту, она только усложнит дело. Возьми лист бумаги и нанеси на него четыре точки. В центре листа — Москва. Выше, севернее — город Калинин. Ниже, южнее, примерно на таком же расстоянии — Тула. А восточнее, правее и ближе к Москве — городок Ногинск. С помощью этой несложной схемы постараемся понять общий замысел второго (ноябрьского) наступления немцев ни нашу столицу. В сорок первом мы не знали целиком этого замысла, но некоторые детали предвидели, некоторые особенности предполагали. Потом, разумеется, выяснилось все.

Четыре клина намеревались вбить немцы, четырьмя клешнями рассчитывали охватить и задушить наши войска. В самом простом виде это выглядело так. Сделайте пометку возле Калинина: 4-я и 3-я танковые группы немцев. Здесь широкое основание стрелы, которая, суживаясь, острым концом врезается в район Ногинска. Это — большая левая клешня вражеской группы армий «Центр», двигавшейся на Москву. Теперь укажем расположение 2-й танковой армии генерала Гудериана юго-восточнее Тулы. Оттуда тоже протянем стрелу в район Орехово-Зуева и Ногинска. Мощные клешни смыкаются. Вот вам и кольцо вокруг Москвы, к созданию которого, начав операцию, фашисты приступили вполне успешно.