Тайный советник вождя

Ну, а кто же ответил за стратегическую ошибку, за провал кампании сорок второго года? Деликатный вопрос. С одной стороны, должен же быть виновный, должен же кто-то нести ответственность? А с другой — решения-то принимались на самом высоком уровне: Иосиф Виссарионович выслушал мнение Шапошникова (только оборона), Жукова (оборона с наступлением на центральном участке), Хрущева и Тимошенко (решительно наступать на юге), но последнее слово оставалось за ним, за Верховным. Он его и произнес, да ведь не Сталина же судить! И не тех, мной перечисленных, отстаивавших свое мнение, — в ведомстве Берии понимали это. Для отчетности нашли все же козла отпущения, арестовали начальника оперативного управления штаба Западного фронта генерал-майора Голушкевича Владимира Сергеевича, который в начале мая по поручению командующего фронтом летал к Белову, убедился в реальности беловского плана и потом активно поддерживал замысел Жукова: прочно обороняясь на занятых рубежах, нанести удар по противнику силами группы Белова и 20-й армии. В этом как раз Голушкевича и обвинили: настаивал на проведении операции, которая противоречила, дескать, мнению Верховного Главнокомандующего. Однако жизнь показала, кто был прав. После провала тимошенко-хрущевского наступления Сталин высказался об этих деятелях в самой грубой форме. Берия собственными ушами слышал эту оценку и поспешил направить следствие в совсем другое русло. Голушкевича принялись обвинять в противоположном: почему генерал, понимая правильность беловско-жуковского плана, недостаточно твердо настаивал на его осуществлении? Это что, бесхарактерность или вредительство?

Расследование велось вяло, с постоянной оглядкой, а какое мнение теперь в Ставке? А мнение было не очень ясным, неудача, особенно гибель наших танковых резервов, замалчивались, и в конце концов следователи безнадежно запутались. Держали Голушкевича за решеткой, а в суд дело не передавали, ничего определенного у них не было. И стоило ли вообще касаться больного вопроса? Насколько я помню, долго, очень долго тянулась эта история. Несколько лет. И не судят, и из тюрьмы не отпускают. Затем все же предъявили какое-то обвинение. Осудили. Потом полностью оправдали. Но Голушкевич-то хоть жив остался, и военную академию окончил, и генерал-лейтенантские звезды получил. Повезло ему по сравнению с теми многими, кто сложил тогда, в горестном для нас сорок втором, головы на полях сражений.

8

В середине мая, как только окончательно определился стратегический замысел Верховного Главнокомандования, маршал Шапошников, сославшись на здоровье, ушел с поста начальника Генерального штаба. Не мог Борис Михайлович, в силу своей порядочности, осуществлять замысел, с коим не был согласен. Да и состояние его здоровья действительно внушало опасения. По военному времени требовался человек, при всех других качествах обладавший крепким здоровьем, способный работать сутками. Сталин отнесся к просьбе Шапошникова с пониманием и весьма тактично. Борис Михайлович остался заместителем Наркома обороны, то есть практически военным советником Сталина. Кроме того, Шапошникову поручено было курировать военные академии и возглавить работу по сбору материалов для будущей истории Великой Отечественной войны. А чтобы не переутруждался, Государственный Комитет Обороны принял беспрецедентное постановление, обязывающее Бориса Михайловича трудиться не более шести часов в сутки и выполнять все требования врачей. Это ли не пример сталинской заботы о людях!

Конечно, деятельному Борису Михайловичу тесны были шестичасовые рамки, и работать он продолжал, как всегда, сколько мог. К тому же и Сталин добавлял и добавлял ему новых забот. В том числе доверил Шапошникову дело ответственное и хлопотливое: разработку новых уставов — Боевого и Полевого. Год войны изменил многие наши представления о ведении боевых действий, обогатил большим опытом, который надо было обобщить и изложить коротко, четко, доступно для понимания каждому командиру, но без упрощенчества. И создать новые уставы как можно быстрее. Такой вот "благоприятный режим" обеспечен был Борису Михайловичу. Но он, разумеется, не сетовал: привычная работа, ощущение своей нужности помогали ему бороться с болезнями.

И это не все. Была еще одна обязанность, о которой никогда не писали, не упоминали биографы Шапошникова, авторы многочисленных статей о нем. По той простой причине, что сами не знали. И тут не обойтись нам без подробностей. Несмотря на чистки и перетурбации, которые производили всяк для себя Ягода, Ежов, Берия, в особых органах сохранились все же чекисты со стажем, с опытом. Среди них далеко не последнее место занимал Павел Анатольевич Судоплатов: молодой (к началу войны ему только перевалило за тридцать), одаренный, разносторонний разведчик с приятной внешностью, располагающей улыбкой, хорошими манерами. Красавец-мужчина. Только, пожалуй, глаза не вязались со столь обаятельной наружностью: холодные глаза волевого, расчетливого человека. Молодость не помеха — Судоплатов успел сделать многое. Внедрившись после Гражданской войны в организацию украинских националистов (ОУН), действовавшую под крылом немецких фашистов, «ликвидировал» в Роттердаме одного из руководителей этой организации ярого антисоветчика Евгения Коновальца. Возглавлял испанское отделение нашей зарубежной разведки. Это ему поручено было руководить сложной операцией по уничтожению Льва Давидовича Троцкого, что и было осуществлено. А в первые дни Отечественной войны была создана так называемая Особая группа Судоплатова, преобразованная в 1942 году в Четвертое управление НКВД — НКГБ СССР. О том, чем занимаются люди Судоплатова, было известно лишь узкому кругу лиц: Сталину, Берии, Андрееву, частично Шапошникову. Я видел Судоплатова несколько раз, уже после описываемых событий, когда его вызывал Сталин: тот являлся всегда только с Берией. Не общался, не разговаривал я с Судоплатовым, и был несколько удивлен, когда о нем заговорил со мной Лаврентий Павлович. От Верховного Главнокомандующего прошел ко мне в комнату за кабинетом, осмотрелся, сел на скрипнувший под его тяжестью стул.

— Николай Алексеевич, управление Судоплатова ведет сейчас агентурную разработку, которую товарищ Сталин и я считаем очень перспективной. Хочу заручиться вашей поддержкой.

— Какой из меня агент на старости лет, — пошутил я.

— Вербовать не буду, — засмеялся Берия. — А посоветоваться нужно.

Лаврентий Павлович коротко изложил суть дела (некоторые детали мне стали известны позже). А тогда я узнал вот что. Решено провести операцию по передаче дезинформации гитлеровскому руководству на самом высоком уровне. Для этой цели в Москве нашими органами создана монархическая антисоветская пронемецкая подпольная организация, некоторые члены которой имеют якобы доступ к военным секретам. Первый акт спектакля уже состоялся. Еще в декабре к немцам ушел наш агент по кличке Гейне. Фашисты, разумеется, не сразу поверили ему, долго и по-всякому проверяли, вплоть до имитации расстрела. И хотя в Москве все было продумано заранее, подозрения, возможно, и не рассеялись бы, если бы не случайность, которая могла стать для Гейне трагической, а обернулась в его пользу. Для прохода через линию фронта наши саперы заранее проделали «коридор» в минном поле. Потом, в спешке, произошла какая-то путаница, кто-то ошибся, и Гейне пошел через фронт не по «коридору», а по самому минному полю. Чудом не подорвался. Немцы, можно сказать, спасли его. Увидели, что бежит к ним человек по земле, нашпигованной минами, закричали, чтобы лег, послали навстречу своего сапера-проводника. При проверке это повлияло даже на самых рьяных контрразведчиков абвера. Не могли же русские послать агента напрямик через свое минное поле, на верную гибель… И такие, значит, коленца выкидывает неистощимая на выдумки фортуна.

Поверили немцы перебежчику. Дали ему кличку Макс. И ответственное задание: вернуться в Москву, создать на базе монархической организации агентурную сеть для проникновения в военные штабы, в руководящие учреждения. Вот и возвратился в столицу уже не агент советской разведки Гейне, а вражеский резидент Макс. Со своими радистами для связи с абвером. Надежный канал для дезинформации был готов. Управление Судоплатова приступило ко второму акту, и Берия, естественно, был очень заинтересован в том, чтобы спектакль разыгрывался как можно лучше. И Сталин тоже. Но какова при этом моя роль?

Лаврентий Павлович назвал настоящую фамилию Гейне — Александр Петрович Демьянов. Эта фамилия была мне известна, и я не мог не отдать должное тому мастерству, той предусмотрительности, с какой был выбран агент. Не «липой», не «легендой» его снабдили, а все было настоящим, биография такая, с которой самый вроде бы прямой путь к немцам.

Несколько поколений семейства Демьяновых верой и правдой служили царю. Причем один из корней был немецким. Другой — казачьим. Прадеду нашего агента до революции даже памятник стоял на Кубани. Отец — офицер, умер от ран во время первой мировой войны. Дядя возглавлял контрразведку белогвардейцев на Северном Кавказе, после гражданской войны был сослан в Сибирь, где и скончался. Так что нашему Гейне — Александру Демьянову ничего не надо было выдумывать. Ну, и естественно, натерпелся Александр от советской власти, от большевиков: притесняли его и мать, арестовывали, институт не позволили окончить. Скрыл Александр от немцев только один факт: еще в 1930 году он дал согласие добровольно сотрудничать с ГПУ "с целью предотвращения террористических действий и шпионажа в СССР со стороны известных его семье деятелей белой эмиграции", — такая была формулировка.

Берия показал фотографию. Интеллигентное лицо, не лишенное аристократизма. Прямой, римского типа нос, высокий лоб, аккуратная простая прическа, спокойный взгляд человека без чрезмерных претензий, но знающего себе цену. Небольшая, аккуратная щеточка усов давала если не налет фатовства, то некоего артистизма. Но ничего, к месту были усики на своеобразном продолговатом лице. Этой продолговатостью он даже походил на меня в молодости, только к растительности на челе я всегда относился скептически.

— Такое впечатление, будто встречал его.

— Вполне может быть, — согласился Берия. — До войны Демьянов работал на должности инженера в Главкинопрокате, квартира в центре Москвы. Общительный. Театрал, с актерами на короткой ноге. Компанейский. Конным спортом увлекается, тренировался в манеже. Бегами не брезговал. Дружен с сыновьями Качалова и Москвина, а это ребята бойкие и озорные. С ними бывал в доме маршала Шапошникова.

Вот оно что! Жена Бориса Михайловича — милейшая Мария Александровна, многие годы связанная с Большим театром, издавна примечала артистическую молодежь, не всегда, естественно, отделяя зерно от плевел, талант от околотеатральной богемы. Сам Борис Михайлович вполне терпимо относился к увлечению жены.

— В чем заключается ваша просьба? — спросил я.

— Надо поговорить с товарищем Шапошниковым. Просто, по-дружески. Вы же знаете его щепетильность, а нам не желательно получить отказ.

— Не совсем понимаю.

— Хорошо, если Александр Демьянов будет состоять при маршале Шапошникове для поручений. Демьянов — кавалерист, нужное воинское звание ему присвоим. В дом к Шапошниковым он вхож. Тут все естественно, без натяжек. Только согласился бы маршал.

— Смысл?

— Большой и разный. Близость к Шапошникову неизмеримо повысит авторитет Макса в глазах немцев, придаст особый все его сообщениям. Они пойдут не в средние звенья разведки, а сразу к высшему руководству. Еще бы: сведения из мозгового военного центра, — усмехнулся Лаврентий Павлович. Сообщения будут готовить наши люди и согласовывать с товарищем Шапошниковым. Чтобы было правдиво, но и чтобы ценная информация не утекла.